Сообщения без ответов | Активные темы

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Начать новую тему  Ответить на тему 
 Страница 1 из 2 [ Сообщений: 15 ] 
На страницу: 1, 2  След.
АвторСообщение
Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 18 дек 2013, 10:48 
Не в сети
Аватара пользователя

Рождественская звезда

Автор: Татьяна Горбачева

Изображение

Сегодня Женька проснулся не в настроении. Все было не так! Носок не натягивался на ногу, волосы торчали во все стороны, майку он надел наизнанку и не сразу заметил... Даже солнце светило как-то тускло, и тишина была такая, что в ушах звенело, - воробьи не чирикали, собаки не лаяли...

- Умерли вы там, что ли, все? - проворчал Женька, подходя к окну. - Или все еще спите?

Дома тоже была тишина: мама болела. Не было слышно обычной возни на кухне, не кипел чайник, и не пахло пирогами.

Женька тяжело вздохнул и вышел из комнаты. На кухне он встретил маму.

- С добрым утром, сынок, - она нагнулась поцеловать его.

Женька, поморщась, увернулся.

- Не надо мне ваших нежностей, - отмахнулся он. - Тем более, у тебя инфекция.

- Никакая не инфекция, - обиделась мама. - А ты полдня проспал. Знаешь, который час?

Женьку это задело. Он немного подумал и медленно произнес:

- А вы меня Нового года лишили. У нас даже елки нету.

- Но елка ставится под Рождество, - возразила мама. - Да и Новый год еще не наступил.

- Как - не наступил?! - возмутился Женька. - А почему другие празднуют?! Почему?!!

- Но ведь пост, Женя! Скоро и у нас будет праздник.

- Пост... - передразнил мальчик. - А у других нет поста! Если хотите - поститесь сколько угодно. А я пойду! - Он схватил пальто, и, одеваясь на ходу, выскочил на улицу.

Улица встретила его неприветливо: шум автомобилей, грязь на дороге, люди, спешащие неизвестно куда и зачем... Но, вместо того, чтобы вернуться домой, Женька натянул шапку на уши, сунул руки в карманы и пошел куда глаза глядят.

Долго бродил он. Шумно и тоскливо было в городе. Серый снег, серая дорога, серый воздух, люди с серыми лицами, Раза два Женьку толкнули, раза три сам упал, поскользнувшись. От всей этой суматохи у него начала болеть голова, да и кушать очень хотелось. Но на сердце у мальчика камнем лежала обида, причиненная им матери, и стыдно и больно было возвращаться домой.

Вечерело. Серый день сменился прозрачным ясным вечером. Женька снова вспомнил о матери. Чтобы не плакать, он стал смотреть на небо. И вдруг замер: там была огромная звезда. Такой Женька никогда не видел. Он смотрел на нее и думал, откуда она такая взялась? Такая большая и такая красивая. Вдруг звезда начала медленно спускаться. Женька даже вскрикнул и тут же поспешил за звездой. Он и не заметил, как суета на улице прекратилась, люди и машины куда-то исчезли, а звезда вела и вела его за собой, спускалась все ниже и ниже. Вот она совсем низко, того и гляди - упадет. Женька торопится, бежит: только бы успеть, хоть одним глазком взглянуть - куда стремится звезда. И тут она исчезла. Женька остановился и осмотрелся. Он был возле храма. А вот и то место, куда упала звезда, - пещерка, в которой была иконка Рождества Христова и ясельки для Младенца. Только сейчас Женька понял - Рождество! Так вот почему так тихо было утром - вся природа замерла перед чудом, чудом Рождества Христова!

Женьке стало особенно тоскливо - в какой день он обидел маму!..

- Мальчик! - услышал он за спиной чей-то добрый голос. - Зайди в храм погреться, а то замерз совсем.

Женька оглянулся - никого. Он поспешил в храм. Там было тепло и уютно. Приветливо горели свечи. Люди стояли спокойные, умиротворенные, в ожидании праздника. И тут он увидел маму!

- Мама! - крикнул мальчик и заплакал. - Мама, мамочка, прости меня! Прости!

- Бог простит, - обняла сына мама. - Как я рада, что ты нашелся! Как ты сюда пришел?

- Меня звезда привела, - ответил радостно Женька.

Они отстояли службу в храме. Вместе со всеми радовались празднику. Совсем поздно вернулись домой. Дома стояла маленькая живая елочка, украшенная игрушками, а на верхушке была красивая восьмиконечная звезда.

- А я вам сюрприз приготовил, - сказал отец, выходя из кухни. - Замерзли, наверное? Идемте чай пить.

Долго радовался Женька. И празднику, и примирению с мамой, и елочке... А ночью снилась ему звезда. Большая, красивая. Он взял ее в руки, прижал к груди - и она поместилась в сердце, согревая его своим теплом изнутри... Чтобы не было сердце черствым, холодным, чтобы любило оно всех и жалело.


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 25 дек 2013, 10:29 
Не в сети
Аватара пользователя

Рождественская притча


Жил-был один сапожник. Овдовел он, и остался у него маленький сын. И вот накануне праздника Рождества Христова мальчик говорит своему отцу:

— Сегодня к нам в гости придет Спаситель.

— Да полно тебе, — не поверил сапожник.

— Вот увидишь придет. Он Сам мне об этом сказал во сне.

Ждет мальчик дорогого гостя, в окно выглядывает, а там все нет никого. И вдруг видит — во дворе на улице двое ребят бьют какого-то мальчишку, а тот даже и не сопротивляется. Выбежал сын сапожника на улицу, разогнал обидчиков, а избитого мальчика в дом привел. Накормили они его с отцом, умыли, причесали, и тут сын сапожника говорит:

— Папка, у меня двое сапог, а у моего нового друга пальцы из обуви вываливаются. Да-вай я ему свои валенки отдам, а то ведь на улице страсть как холодно. Да сегодня и праздник к тому же!

- Что ж, пусть будет твоя воля, - согласился отец.

Отдали они мальчишке валенки, и тот радостный, сияющий домой пошел.

Прошло некоторое время, а сынок сапожника все от окна не отходит, ждет в гости Спасителя. Проходит нищий мимо дома, просит:

— Добрые люди! Завтра Рождество Христово, а у меня три дня крошки во рту не было, покормите, Христа ради!

— Заходи к нам, дедушка! — позвал его через окно мальчик. — Дай Бог тебе здоровья! Накормили, напоили они с отцом старика, ушел он от них радостный.

А мальчик все Христа ждет, уже беспокоиться начал. Наступила ночь, на улице фонари зажглись, вьюга метет. И вдруг кричит сын сапожника:

— Ой, папка! Там какая-то женщина у столба стоит, да с ребеночком маленьким. Посмотри, как им, бедным, холодно! Выбежал сын сапожника на улицу, привел женщину с ребенком в избу. Накормили они их, напоили, а мальчик и говорит:

— Куда же они пойдут в мороз-то? Вон, на улице, какая метель разыгралась. Пускай, папка, они у нас дома заночуют.

— Да где у нас ночевать? — спрашивает сапожник.

— А вот где: ты на диване, я на сундуке, а они на нашей кровати.

— Что ж, пускай.

Наконец, все улеглись спать. И снится мальчику, будто приходит к нему наконец-то Спаситель и говорит ласково:

— Чадо ты Мое милое! Будь ты счастлив на всю твою жизнь.

— Господи, а я тебя днем ждал, — удивился мальчик.

А Господь говорит:

— Так Я к тебе три раза днем приходил, дорогой мой. И три раза ты принял Меня. Да так, что лучше и придумать нельзя.

— Господи, не знал. Но когда же?

— Вот не знал, а все равно принял. Первый раз ты не мальчишку спас от рук ребятишек- хулиганов, а Меня спас. Как Я когда-то принял от злых людей плевки и раны, так и мальчишечка этот... Спасибо тебе, мой родной. — Господи, а когда же Ты второй раз ко мне приходил? Я в окно все глаза проглядел, — спрашивает сын сапожника.

— А второй раз — вовсе не нищий, это Я к тебе приходил на трапезу. Вы с отцом сами корочки ели, а мне праздничный пирог отдали.

— Ну, а третий раз, Господи? Может быть, я бы тебя хоть в третий раз узнал?

— А третий раз Я у тебя даже ночевал со Своей матерью.

— Как же так?

— Когда-то нам пришлось бежать в Египет от Ирода. Так ты и Мою мать у столба, как в египетской пустыне, нашел, и пустил нас под свой кров. Будь счастлив, мой родной, вовеки! Проснулся мальчик утром и первым делом спрашивает:

— А где же женщина с ребенком? Смотрит — а дома уже нет никого. Валенки, которые он вчера бедному мальчику подарил, снова в углу стоят, на столе — праздничный пирог нетронутый. А на сердце — такая несказанная радость, какой никогда вовек не было.
ИСТОЧНИК


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 31 дек 2013, 16:55 
Не в сети
Аватара пользователя

Рождественская история

Автор: Вероника Миргородская

Всем, погибшим за веру при советском режиме, посвящается.


Изображение


Закончилась торжественная Рождественская всенощная. Три бабульки, составлявшие весь приход отца Владимира, а также и его клирос, подошли к Кресту. Последняя попросила благословить ее на дальнюю поездку к сыну.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь, — отец Владимир перекрестил бабушку и приложил Крест к ее голове. Из углов храма возмущенно ахнули «корреспонденты». Эти люди присутствовали на каждом Богослужении, но не участвовали в нем, а все выискивали, к чему придраться, чтобы потом написать в газету. Священник вышел из храма, как вдруг у калитки остановились сани, из которых вышел лучший друг отца Владимира, Андрей.

— Здравствуйте, батюшка! Благословите!

— Бог благословит! А...

— Садитесь в сани, отец Владимир, там и поговорим! — прервал его мужчина.

И, под возмущенные возгласы «корреспондентов», священник сел в сани, Андрей натянул вожжи, и покатил.

— Ты здесь как оказался, Андрюша? И как там отец Алексий поживает?

— А я, батюшка, в Москве давно не был, я в сельцо подмосковное переехал, там мы всем поселком храм потихоньку восстанавливаем, слава Богу, никто не донес еще, а теперь меня отправили нашего батюшку из ссылки встречать, боимся, что сам не доберется.

— Хорошее дело, Андрей! Ангела в дорогу!

— Спаси Господи, отец Владимир! Ну, где ваш дом?

— Да вот он, здесь, — отец Владимир вышел из саней, и поблагодарил Андрея. Тот снова взялся за вожжи.

— До свидания, батюшка!

— До свидания, Андрей!

Отец Владимир пошел в дом.

Наутро, как всегда вежливый почтальон, принес газету и конверт. Священник вынул из конверта зарплату, и спрятал ее в кошелек. Затем развернул газету. На первой же странице стоял огромный заголовок: «Орудие убийства — крест»

Статья была перековерканной историей о благословении бабульки, переделанной на «сильнейший удар по голове», упоминались и сани с «личным водителем», а дальше шло длиннейшее распространение о «проклятых мироедах попах», живущих за «последние деньги своих прихожан».

А ведь отец Владимир жил в два раза беднее любого из этих журналистов. Его дом, состоявший всего из одной комнаты, буквально светился по швам, стекла были выбиты «борцами с врагом народа», то есть с ним, из мебели было всего стол, стул, старая дореволюционная кровать, и печка, а питался он едва ли не одним хлебом.

Священник закрыл газету, и бросил ее в печку. Именно газеты, да еще дрова, собранные в ближнем лесу, служили ему топливом в холодное время года. Вдруг, жалобно звякнув, разбилась задетая им чашка. Последняя чашка. Придется идти за новой в магазин. Отец Владимир подошел к окну. На улице никого не было, лишь только тихо опускался на землю Рождественский снег.

В магазине около прилавка столпился народ. Продавщица, размахивая газетой, и, вообразив себя не менее, чем «Лениным на трибуне», доказывала людям, что «советская власть скоро доберется и до их попа», что «все это недолго продлится», и что «ждать светлого будущего осталось уже недолго».

— Здравствуйте, — сказал отец Владимир.

У прилавка стихли. Священник прошел к витрине с чашками, и, выбрав одну, подходящую по цене, сказал:

— Дайтк мне эту чашечку, пожалуйста.

Люди зашептались.

— Ишь, чашечку захотел.

— Мало ему чашечек...

-Правильно, денег ведь — куры не клюют.

Продавщица так бахнула чашкой об стол, что едва ее не побила.

— Осторожно! — воскликнул отец Владимир.

— А что тебе? — нагло спросила продавщица. — Ты у нас богатый, еще купишь.

— Да просто сдать его не куда! — заорал какой-то мужчина. — Вот и терпим, буржуя проклятого!

Отец Владимир взял чашку и вышел из магазина. На полдороги к дому его остановил мальчик.

— Вы священник Владимир? — спросил он.

— Да, дитя. A что ты хотел?

— Огонь!!!- закричал мальчик, и бросился бежать. И тут на отца Владимира со всех сторон полетели гнилые помидоры.

— Бей врага народа! — кричали мальчики, бросаясь за спасавшимся бегством священником, и обстреливая его помидорами. — Ураааа!

Отец Владимир забежал в дом и запер дверь. Дети, побушевав, ушли, и оставили на его двери помидорные пятна.

* * *

Время шло, приближалась Пасха. Отец Владимир пошел в лес за дровами. Уже выбрав подходящий тополь, он вонзил в него топор, как его остановил голос:

— Эй, поп, ты что деревья рубишь?

— Но он же сухой...

— Ну и что, что сухой. Лес-то советский, значит и деревья в нем тоже советские. А ты, поп, советскую власть не признаешь, вот и проваливай из советского леса. И, если я тебя еще раз здесь увижу, мало не покажется, будь уверен, — сказал ему тот самый мужчина, что кричал на него в магазине.

Отец Владимир солча ушел

Шла весна, и как на дворе становилось все теплее и теплее, так и народная ненависть становилась все сильнее и сильнее...

На Пасху отец Владимир пошел в храм. Его глазам предстало ужасное зрелище. Народ с криками и смехом крушил храм.

Священник бросился к ним.

— Не надо! Что вы делаете?!

Вдруг из толпы выскочил тот самый мужчина.

— Тебе, поп, я вижу, неймется...- с этими словами он схватил отца Владимира, оглушил его, и, связав его первым попавшимся куском веревки, увез на телеге.

А люди разоряли церковь...

* * *

Отец Владимир очнулся в темной комнате. Вскоре стукнула дверь, и в подвал спустился хозяин.

— Ну, что, поп, тепло тебе тут? Теперь тут всю жизнь свою проведешь. Нравится?

Молчишь? У, собака...

Священник отошел в уголок. Хозяин ушел, и снова стало темно.

* * *

Отцу Владимиру приходилось плохо. Кормили его через раз, часто били, в основном, за молитвы. Но он не сдавался, и молился еще больше. Так священнк провел там почти год. На землю спустилась зима.

Однажды к хозяину приехала дочка, привезя целый воз картошки. Узнав, что ее нельзя сложить в подвале, она закатила скандал.

— Почему, — кричала она, — я не могу пользоваться подвалом из-за какого-то попа?!

-Тебе что: поп дороже дочери?!

— А что мне с ним сделать? — разводил руками хозяин.

— Да выстави ты его! Пускай идет, куда хочет.

И вот отца Владимира выгнали на улицу в двадцатиградусный мороз без верхней одежды.

Ослабевший от голода, и замерзший, побрел он к дому, но вместо дома стояли одни развалины, по которым гулял ветер.

Тогда он пошел к храму, едва не шатаясь от ветра. Около храма его ждали какие-то люди. — Батюшка идет! Батюшка! — раздался женский голос.

* * *

Кончилась служба в разрушенном храме. Разошлись прихожанки. Вокруг еще горели свечи, принесенные новыми женщинами, наверное, из другого села. Вдруг отца Владимира охатила необъяснимая радость. Он стал посреди храма, и запел:

— Дева днесь пресущественнаго раждает!

И земля вертеп неприступному приносит!

Ангели с пастырьми славословят!

Волсви же со звездою путешествуют!

Нас бо ради родися отроча младо!

Превечный Бог!..

И эта песнь громом пронеслась над селом, песнь отвергнутого людьми, но не отрекшегося от Бога священника, полная радости и веры, эта песнь была услышана каждым жителем села. И у одних она вызвала досаду, у других — холодное безразличие, а у третьих — удивление тому, что человек, которому некуда идти, с такой любовью поет Богу.

Отец Владимир устало прислонился к стене. Снег падал белыми хлопьями, словно переоблачая полуразрушенный храм к Рождеству.

Вдруг кто-то тронул его за плечо. Раздался тихий голос.

— Отец Владимир! Проснись!

Священник открыл глаза. Перед ним стоял прекрасный юноша. В руке у него был фонарь с яркой свечой.

— Пойдем? — спросил он.

— Куда?

— Домой, — ответил юноша.

Отец Владимир покачал головой.

— Нет, я не могу идти с тобой. Сегодня Рождество, а завтра я должен служить Литургию...

— Отец Владимир! Не волнуйся. Это твое последнее Рождество. Пойдем домой.

-Ну, тогда пойдем.

Он протянул юноше руку. И тотчас весь снег на его одежде превратился в серкающие белые ризы. Юноша расправил невидимые доселе крылья, и взлетел.

А снег падал и падал, засыпая разгромленный храм, закрывая ажурной измрозью рваные раны стен, и одевая в белое облачение священника, прислонившегося к стене. Он стоял, кажущийся спящим одинокий священник, а на лице его цвела неземная улыбка...

Источник: http://omiliya.org/content/rozhdestvenskaya-istoriya


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 01 янв 2014, 14:43 
Не в сети
Аватара пользователя

Рождественская история

Автор: Ольга Круглова


Не помню точно, что произошло в городе в тот день: то ли снега выпало больше обычного, то ли дороги забыли почистить, - но помню, что машины стояли в пробке. Я с дочками ехала на Рождественскую елку. И все-то было нами предусмотрено - сложены для праздника в чехле нарядные платьица, а в сумочке ждали своего выхода белые с бисером туфельки, и вышли мы задолго до начала представления, но такую пробку на дороге представить было трудно.

Прошел целый час времени, а мы успели продвинуться только на три остановки вперед. Девочки были еще совсем маленькие. Для младшей дочки это была первая в жизни елка, и она так хотела ее увидеть. Старшая так много рассказывала о представлении, о танцах под елочкой, о настоящей Снегурочке и сказочных героях, что младшей все это чудо хотелось увидеть самой.

Машины стояли в несколько рядов, но мне показалось, что автобусам каким-то образом удается ехать. Мы пересели из машины, которая со всех сторон была закрыта другими автомобилями, будто в капкане, в большой автобус - но вскоре встал и он. Елка, судя по времени, в театре уже началась. Уже детвора пела песенки, рассказывала Деду Морозу стишки, получала подарки, а мы прочно сидели в дорожной пробке. Возвращаться домой дочки не хотели, они не хотели верить, что праздник сегодня пройдет мимо них, ведь им так хотелось в новеньких с бисером туфельках потанцевать под Рождественской елкой. Мы вышли из автобуса, сошли с большой трассы и решили попробовать улочками и закоулками добраться до елки на попутной машине. Мы тормозили машины и даже показывали чехол, в котором томились новогодние наряды, но на водителей это не производило никакого впечатления. И мы оставались стоять на обочине дороги. Девочки не плакали, они были в каком-то оцепенении и безропотно переносили все тяготы нашего пути. Им за два с лишним часа хотелось даже уже не елки, а отдыха. Мы уже не останавливали машину, не стремились куда-либо уехать, стояли и просто смотрели на безчисленный караван машин.

У водителей были свои дела, и какое им дело до двух маленьких девочек, сильно желающих потанцевать под Рождественской елкой. Когда возле нас остановился весь перебитый и в разную краску выкрашенный автомобиль, мы даже как-то удивились и сразу не поверили, что нас хотят подвезти. Машина так странно выглядела, будто она вся давно развалилась и только бечевкой ее скрутили на некоторое время, чтобы наспех доехать. Водитель был бородатый и усатый, чем-то напоминал Деда Мороза. Девочки согрелись в машине и стали жаловаться водителю, рассказывать, что опаздывают на елку, и для убедительности своих слов пустили слезу. Может, и правда это был какой-то забытый всеми Дед Мороз, не могу утверждать, но повел он себя как настоящий сказочный персонаж. Водитель прибавил газу и поехал такими задворками нашего города, где никакой пробки не было в помине. Девочки уже были счастливы, потому что ехали на Рождественскую елку. Дед Мороз с нас денег не взял.

- Дети опаздывают на елку, - объяснил мне он, - какие тут могут быть деньги… С праздником… счастья вам…

Эти слова уже были сказаны нам вслед, мы бежали к двери театра. Билетерша при входе устало объявила, что спектакль скоро закончится.

- Есть ли смысл вам переодеваться?.. - спросила она.

Смысл снимал с себя быстрее варежки, разматывал с шеи шарфы, скидывал на ходу валенки и в два голоса кричал:

- Мама, быстрее туфли доставай…

- А есть билеты на следующий спектакль? - поинтересовалась я у кассира.

- Да что вы, - прозвучало в ответ, - все билеты уже давно проданы.

В фойе театра возле стеночки сидело несколько скучающих фигур. В основном это были работники буфета. Одной мне переодевать девочек в новогодние наряды пришлось бы долго, и у спектакля отняли бы еще минут десять. Но все скучающие фигуры вдруг оживились и подоспели мне на помощь. Чехол с нарядными платьями был так радостно и счастливо расстегнут старшей дочкой, что стало не важно, сколько времени нам осталось на спектакль, пусть несколько оставшихся минут, пусть самую малость, но осталось же…
Изображение

И вот мы вошли в зал. Вошли в другой мир, который так любят все дети. Это мир игры и сказки. Наши места оказались с краю , и прямо под ногами веер ступенек сбегал вниз. Выбежала Баба Яга, и многие ребята испугались ее появления, напугалась и старшая моя дочка. Пока я успокаивала ее и убеждала не бояться, младшая - топ-топ - сбежала по ступенькам прямо к Бабе Яге. Взяла ее за руку и стала с восхищением смотреть на нее. Артистка, игравшая не самую добрую сказочную героиню, повела себя добрее Снегурочки. Не стала отводить малышку со сцены, а продолжала спектакль. Она моментально отреагировала, не зря, видно, когда-то окончила театральный институт, и представила беглянку маленькой лесной елочкой. В своем зеленом с украшениями платье дочка действительно была похожа на новогоднюю елку. Маленькие ножки топали в такт музыке, одна маленькая ручка пыталась двигаться так же, как это проделывали артисты на сцене, а вторая крепко держала Бабу Ягу.

Своим появлением она совсем не испортила спектакль, а просто стало больше радости и счастья в зрительном зале. Баба Яга оказалась не такой страшной, и не была таким уж врагом доброты, как принято ее воспринимать. Вбегая в театр, я была уверена, что никакое новогоднее представление не стоит наших мучений в дороге. Ну что такое можно увидеть и чему удивиться, чтобы забыть все дорожные неприятности? Но я ошиблась… В атмосфере сказки разряжалась правда взрослых, что бывает зло и бывают враги. Дочка танцевала с Бабой Ягой, пела и радовалась празднику.

- Мама, почему она не боится? - переживала за нее старшая.

Потому что для малышки мир был таким, каким его создал Господь, мир был полон любви и тепла. Она не делила его на плохих и хороших, поэтому все были для нее хороши. По сценарию Баба Яга была гораздо злее, чем ей пришлось стать под улыбкой моей дочери. Мы, взрослые, своей взрослой жизнью, своими недобрыми мыслями делаем из самых добрых людей себе врагов. Сочиняем Бабу Ягу и пугаем ей доверчивые, распахнутые к добру детские сердца. Но они мудрее нас. Они сбегают от наших неверных сказок к Бабе Яге, потому что знают, что зла не должно быть. Признайтесь, взрослые, ведь это мы придумали его. Оттого и не случается с нами в Рождество счастливого и чудного танца.
Изображение


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 07 янв 2014, 16:52 
Не в сети
Аватара пользователя

Рождественский подарок
Автор: Священник Рустик Вязовский


Хрустко скрипит снежок. Слышен гул сотен голосов, детский смех, кряхтение автомобилей, лай собаки. Гулко. Морозно! Дохнёшь – дым столбом, будто из паровоза. На ресницах неслышно приютились снежинки. Они немного щекочутся, но зато, если зажмуришься, можно увидеть хороводы радужных зайчиков, беззаботно искрящихся в холодных солнечных лучах.

Все заняты, предрождественскими хлопотами. Все спешат купить еду и подарки, чтобы порадовать родных и друзей, угостить, чем Бог послал. Очереди… Очереди…

Изображение


Серафим всегда любил наблюдать за прохожими, но редко бывал в столь людных местах. Однако, в приюте, из окна комнаты, в которой он жил, открывался чудесный вид. Мальчик мог часами сидеть у подоконника, и смотреть на спешащих по своим делам, прохожих. Это было очень интересно, потому что, у каждого была своя манера ходить, поправлять шапку, оглядываться. Ни разу она не повторилась, являясь, для внимательного наблюдается, чем-то вроде почерка. И даже зимой по ней можно было узнать проходивших ещё летних прохожих.

Глядя, как неспешно ковыляет по тротуару сгорбленный старичок, или заложив руки в карманы, широко шагает юноша, или осторожно обходит замёрзшие лужи мама с малышом, Серафим пытался представить, чем живут эти люди, какой у них характер, профессия, куда путь держат, какие у них любимые блюда, что любят, чего боятся…

Сейчас же, куда не глянь, везде один почерк, одна главная дума у спешащих на рынок и с рынка, прохожих – это Рождество.

Пять лет, из своих одиннадцати, Серафим не мог ходить. Тогда же он лишился папы и мамы, попав вместе с ними в аварию. Так он стал сиротой, но вылечить его тогда не смогли. Да и денег на дорогое лечение не было. Серафим долго лежал в больнице, а потом оказался в приюте, потому что родных у мальчика больше не осталось. Ходить он так и не смог, потому что не чувствовал ног. Говорили, что-то про нервные окончания, и тому подобное. Из всего этого он понял только одно – теперь он инвалид, да к тому же совсем-совсем одинокий.
Тогда же ему подарили старенькую, но ещё работающую, инвалидную коляску. С тех прошло столько времени, чтобы коляска стала мала, и почти разваливалась по частям. Но денег на новую, у приюта не было. Приходилось пользоваться ей в самых важных случаях. Поэтому Серафим и сидел у окна, думая, как было бы здорово, если бы и он когда-нибудь, смог вот так же ходить по улице своими ногами, и дышать свежим воздухом не тогда, когда разрешит Наталья Павловна, а когда захочется ему самому. О, это был бы чудесный день! Лучший в его маленькой жизни.

Но сегодня канун Рождества, и для любого мальчика и любой девочки, это время особое, время сказки, время тихих и неожиданных чудес, Божьих чудес! Рождество – день исполнения наших самых затаённых молитв, возносимых Господу в тайне сердца!

Серафим в этом не мог, и не имел право сомневаться, потому что в этот день, так приятно и неожиданно, ему купят то, о чём он так долго мечтал.

Случилось это и впрямь неожиданно, и началось с того, что директор приюта, Наталья Павловна, вошла в комнату, и найдя его, среди прочей носящейся со всей прыти, прыгающей, и ползающей детворы, подозвала к себе.

Наталья Павловна была женщиной сухощавой и весьма строгой, что отражалось во всём её облике. Длинный тонкий нос, поджатые губы, накрученные очень светлые волосы. Губы всегда поджаты. Исключение она делала только для двух случаев, – для своей обожаемой дочери, и перед тем, кто побогаче, и мог бы быть ей полезен. Одевалась Наталья Павловна всегда в дорогие красивые костюмы и платья, богато отороченные мехами шубы, и так же одевала свою дочь. Но это богатство одежды никогда не красило уважаемую директрису, потому что такие хмурые, вечно недовольные глаза, в сочетании с неприятным выражением лица, отталкивали всех, кто с ней вынужден был общаться, но от испуга никто не решился бы сказать ей это в лицо.

Это было очень необычно, и необычнее всего было то, что подозвала директор с добрым лицом, что было крайней неожиданностью для мальчика, привыкшего к частым наказаниям. Дело в том, что прочая детвора не очень его любила, потому что он никогда не давал никому сдачи, если его обижали. Но, не смотря на это, его всё равно уважали, потому что когда кто-нибудь из детей что-нибудь, делал какую-то пакость, - а надо сказать, что делали они такое нередко, - то всегда говорили пришедшим взрослым, что это сделал Серафим.
Серафим не злился, а только тихонько плакал. Не плакал он только перед одной девочкой. Была она дочкой Натальи Павловны. Если бы можно себе представить самого несносного, жадного, и злого ребёнка на свете, то им несомненно была бы Люся. Все дети её боялись, потому что, если кто-нибудь не разрешал забирать ей его сладости, или отказывался ловить малышей, и колотить их вместе с ней, Люся бежала к маме и говорила, что этот ребёнок обижал её.

Мама доверяла своей дочери, считала её ангелом, и потому тут же наказывала ни в чём не повинных детей. Нужно ли говорить, что за все Люсины проказы, наказывали детей всего приюта?

- Здравствуйте, Наталья Павловна, - нерешительно промолвил Серафим, опустив на всякий случай глаза.

Пропустив его приветствие, мимо ушей, Наталья Павловна промолвила скрипучим голосом.

- Одевайся, поедешь со мной.

- Куда? Зачем? – испугался Серафим.

- Одевайся. Там увидишь. – безапелляционно поставила точку в разговоре Наталья Павловна.

Одеваться долго не пришлось, дорога по заснеженным улицам тоже не заняла много времени, и вот мальчик и директриса на пороге большого красивого дома. Горничная – добрая пожилая женщина, открыла дверь, вежливо пригласила войти, и провела светлыми чистыми коридорами, по мягкой красной дорожке, в которых колёса его старенькой коляски, будто утопали в мягкой траве.

Добрая женщина ввела их в просторную комнату. Первое, что Серафим понял в этой комнате, был свет. Много света, и в углу комнаты стояла красиво наряженная ёлка, источая особый - рождественский запах.

Когда дверь за ними закрылась, и экономка удалилась, Наталья Павловна грубо схватила мальчика за ухо, и прошипела.

- Если ты выкинешь какой-нибудь их своих противных фокусов, я тебя потом… - она перевела дух, и продолжила – Стой и молчи. Кивай и не забудь….

Что именно должен не забыть Серафим, он так никогда и не узнает, потому что в эту секунду двойная белая дверь распахнулась, и вошёл мужчина средних лет, в белом свитере, и чёрных брюках, в мягких белых тапочках. Вообще, в этом доме главным цветом был белый, и это было очень красиво и празднично.

Мужчина был высок, красив, и с первого взгляда понравился мальчику. Он на мгновение остановился на пороге, и вошёл, закрыв за собой дверь.

Едва она появился, для Натальи Павловны наступил один из тех двух исключительных случаев, когда она переставала поджимать губы. Но, она не особенно удачно справлялась с этой задачей. В результате то, что должно было быть улыбающимся лицом, скорее было похоже на грозный оскал, но она искренне считала, что её непревзойдённая улыбка внушает окружающим восхищение.

Вздрогнув от оскалоподобной улыбки Натальи Павловны, мужчина вымученно улыбнулся .

- Доброго дня. С наступающим! – повернулся он к мальчику. Меня зовут Георгий Спиридонович. Прошу прощение, если заставил вас ждать. Я только что приехал. Благодарю, что согласились привезти мальчика. Я хочу лично передать..

- О, не беспокойтесь! Благодарим Вас от всей души, - подобострастно засюсюкала Наталья Павловна, скорчив, как они считала, подобающее доброе выражение лица.

- Не стоит, - вновь содрогнулся от ужасного оскала гостьи хозяин дома, - Серафим, я сам хотел тебе выбрать, но Наталья Павловна заверила меня, что ты сам захочешь выбрать.

Мальчик, при всём своём желании, не смог скрыть недоумение, слишком ярко отражавшееся в его глазах. Он был совсем сбит с толку. Что же такое важное хотел подарить ему хозяин этого дома, если они специально для этого ехали сюда?

- Как! Ты не знаешь, что тебе будут дарить? – удивился мужчина, и перевёл взгляд на Наталью Павловну.

- Георгий э-м-м-м… Спиридонович, Серафим просто волнуется. Ну конечно же он знает. Просто, увидев вас, немного мммм.. забыл, - вновь приторно засюсюкала директриса. – Милый, скажи, ты ведь помнишь про инвалидную коляску, которую тебе обещал уважаемый Георгий Спиридонович?

Взгляд Натальи Павловны был более, чем красноречив. Он не предвещал ничего хорошего Серафиму, если тот не поддержит ей.
Мальчик, помня полученные наставления, которые больше походили на угрозы, послушно кивнул. Кровавая ссадина, на спине, которую не раз оставляла там тяжёлая указка Натальи Павловны, до сих пор болела, и новую получать ему не хотелось…

Георгий Панкратович, как показалось Серафиму, не особенно поверил словам Натальи Павловны, но продолжать тему не стал.

Хозяин подошёл к столу, и взяв оттуда конверт, присел на корточки перед мальчиком.

- Это тебе от меня, - он протянул конверт. Поедешь с Натальей Павловной в специальный магазин, и выберешь самую удобную и красивую.

- Спасибо! Вы очень добрый! – воскликнул мальчик!

- На здоровье! Наталья Павловна, - выпрямился Георгий Спиридонович, коляска – это конечно хорошо, но может быть я мог бы договориться с хорошими специалистами, чтобы его попробовали вылечить?

Наталья Павловна почему-то очень испугалась, затараторила.

- Что вы, что вы! Его уже осматривали лучшие специалисты, но в этом случае, медицина бессильна, - выразительно развела руками Наталья Павловна, ещё более выразительно поглядев на своего воспитанника, давая ему тем самым понять, чтоб не болтал лишнего.

- Ну что ж. Бессильна, так бессильна, - пробормотал Георгий Спиридонович, и грустно опустив глаза, вздохнул.

Пробыв недолго в прекрасном большом доме, и ещё немного пообщавшись с его добрым хозяином, гости покинули эту, как показалось мальчику, сказку наяву. Однако, Георгий Спиридонович догнал их у ворот, и предложил подвезти на своей машине, потому что ему всё равно нужно в их сторону. Не ехать же мальчику снова на троллейбусе на коляске, если ему всё равно нужно ехать в сторону приюта. Наталья Павловна вежливо пыталась отказаться, но ничего не подействовало.

Спустя несколько минут Серафим уже сидел в уютном, и конечно же белом, автомобиле, и с любопытством рассматривал витрины магазинов.

- Если не трудно, не могли бы вы нас высадить на две улицы раньше? – снова засюсюкала Наталья Павловна, и на этот раз выразительно посмотрев на мальчика. – Нам нужно заскочить на рынок.

- Как скажете.

- Спасибо. Можете нас не ждать. Мы дальше сами прогуляемся. Такой чудесный воздух, - директриса снова скорчила улыбку-оскал, хотя следящий за дорогой Георгий Спиридонович, всё равно не мог её увидать.

Остановившись и выйдя из машины, добродушный хозяин, вынул из багажника коляску, и, взяв на руки мальчика, как великое сокровище, сжимавшего в руках конверт и большой пакет с конфетами, бережно усадил его в неё.

Наталья Павловна вновь рассыпалась в благодарностях и извинениях, и, что она никогда не делала, сама повезла коляску Серафима, держа её за специальные ручки, которые выглядели как новые, так редко кто-то помогал мальчику передвигаться. Поскольку Георгий Спиридонович не видел лица удаляющейся Натальи Павловны, он не мог видеть, как улыбка-оскал уступила место привычным, высокомерно поджатым губам.

Подойдя к дверям какого-то магазина, Наталья Павловна не рискнула обернуться, и проверить, ушёл Георгий Спиридонович, или нет. Потому, она демонстративно осторожно оставила коляску у входа, и приказав мальчику не шелохнувшись, ждать её прихода, и спрятать конверт во внутренний карман куртки, исчезла в дверях магазина.

Вот так и получилось, что Серафим остался один на рынке, возле магазина, и получил приятную возможность, наблюдать за предпраздничными прохожими, пытаясь разгадать, чем заняты их мысли и какие подарки купили они своим близким.

Увлёкшись этим занимательным процессом, Серафим и сам не заметил, что катит коляску вдоль лотков. Это был крытый ряд маленьких прилавков, за каждым из которых продавали что-то рассыпчатое: муку, изюм, орехи, всевозможные каши… Над всем этим стоял необычный, экзотический запах. Как завороженный, ехал Серафим мимо лотков, радуясь весёлой праздничной суете и спешке. Детям всегда нравится, когда вокруг кипит жизнь, и Серафим, привыкший довольствоваться приютскими стенами и игровой площадкой, сейчас ощущал себя частью этого большого и шумного веселья.

И тут его взгляд упал на протянутую руку. Эта рука привлекала внимание тем, что была бледна и худощава. Она тянулась из под каких-то дырявых лохмотьев, едва-едва её прикрывавших. Проследив за рукой дальше, Серафим увидел женщину. Она стояла на коленях, но видимо, от сильной усталости и истощения, она пригнула голову к коленям, спрятав в них своё лицо. Вся её одежда представляла собой изорванные куски ткани, которыми она пыталась обмотаться. А мороз крепчал. Скоро вечер.

Серафим остановился перед ней и не смог двинуться дальше. Перед женщиной лежало несколько монет, но таких мелких, что на них нельзя было купить ничего, даже хлеба. Она дрожала от холода и терпеливо продолжала ждать, что чья-нибудь добрая рука бросит ей ещё немного, чтобы хватило хотя бы на самую элементарную еду.

Видимо почувствовав, что перед ней кто-то есть, она медленно подняла голову, и прежде, чем мальчик смог увидеть её лицо, его изумленным глазам предстал, закутанный в несколько более чистую, и тёплую ткань, маленький ребёнок, которого, она бережно прижимала к своей груди, чтобы он согрелся. Несмотря на то, что сама женщина была худощава, ребёнок был розовощёкий. Он мирно спал, и почувствовал, что стало холоднее, недовольно сморщил носик, чем очень позабавил Серафима.

Но тотчас же, его улыбка сменилась негодованием. Он оглянулся. Все, все эти люди, которые так радовали и забавляли его всего несколько минут назад, теперь были неприятны и противны мальчику. Неужели Рождество – это праздник только для вас, уважаемые прохожие?! Какие вы подарки несёте, большие сумки, как прекрасно одеты! Разве трудно каждому из вас поделиться хотя бы несколькими копейками?

Между тем, ребёнок сладко потянулся, и засопел. Наконец женщина подняла голову к Серафиму. Трудно было понять, о чём она думает, видя перед собой мальчика на инвалидной коляске, сочувственно и добродушно наблюдавшего за её крохой. Мальчик перевёл глаза на её лицо, и встретился с ней глазами.

Почему-то Серафим ожидал увидеть морщинистое удручённое страданиями и отчаянием лицо, но ничего подобного не было.

На него смотрело лицо красивой молодой девушки. Не смотря на её бледность и худобу, она была прекрасна. Она будто не замечала того, что находится посреди шумного рынка, сидя на холодном снегу. Было заметно, что вся её забота, все её думы, было только о ребёночке, уютно посапывавшем на руках.

Но глаза! Её глаза были особыми. Таких Серафим не видел никогда. Они были большими, и будто в зеркале отражали в себе мальчика, смело, и бесстрашно взирали на большой и равнодушный мир. И ещё что-то было в этих глазах. Что-то, в чём было больше праздника, чем во всём этом предпраздничном гомоне и веселье. Она смотрела на него, а он всё пытался припомнить, где мог её видеть. Кого-то она ему напоминала. Нет, не маму. Мама была тоже красивая, но совсем другая, не похожая на эту нищую красавицу.
Так они и стояли – нищая и приютский мальчик на инвалидной коляске. И никому, из спешащих мимо прохожих, не было дела ни до них, ни до их тревог. Наконец, Серафим негромко произнёс.

- Вам же холодно…

Женщина на мгновение опустила накрытую чем-то тёмным, голову, чтобы удостовериться, что ребёночек спит, и вновь посмотрела мальчику в глаза. На этот раз улыбнулась ему. Не жалобно, нет. Приветливо!

Это ещё больше удивило Серафима. Ожидать от человека, находящего в столь отчаянном положении, приветливой улыбки, мальчик не привык. Да и никто, наверняка, не привык. От неожиданности, Серафим замер, но спустя минуту вспомнил, что невежливо вот так стоять, и рассматривать взрослого человека. Наталья Павловна такого ему бы не простила.

При мысли о Наталье Павловне, мальчик начал мрачнеть, и пока это не отразилось у него на лице, постарался думать о малыше, что крепко спал на бледных худых руках, и лицо его расплылось в улыбке. Больше всего ему не хотелось сейчас обидеть эту добрую женщину, оказавшуюся в таком тяжёлом положении. Ведь откуда ей знать, что стоящий перед ней мальчик хмурился не ей, а своей непростой жизни, над которой безраздельно и беспросветно властвовала Наталья Павловна.

- Ты тоже наверное замёрз уже, - наконец промолвила женщина. У неё был мелодичный, но слегка, будто надтреснутый хрипотцой голос.

- Да нет, мне не долго. Скоро за мной придут. Давно Вы здесь… - он помедлил, - … сидите?

- Недавно. Это долгая история. – она опять посмотрела на ребёнка, и улыбнулась ему.

- А где вы живёте?

- Сегодня нигде. Я не бедная, а просто приехала из другой страны. Так получилось, что по дороге со мной приключилась неприятность. Так я и оказалась здесь.

- Так вам негде ночевать даже? – поднял от удивления брови мальчик.

Женщина кивнула. Он хотел было предложить ей переночевать в приюте, но Наталья Павловна…

И вдруг его осенило. Это было делом одного мгновения, и он не раздумывая на него откликнулся, боясь, что раздумья помешают осуществить задуманное. Он запустил руку во внутренний карман куртки, извлёк оттуда заветный конверт, и быстрым движением протянул его женщине.

Она не шелохнулась, а только пристальнее взглянула ему в глаза. Прошло время, а она всё смотрела на него. Он не опускал руку, а всё настойчивей смотрел на неё, стараясь не думать о прекрасной новой коляске, чтобы дать сожалению овладеть им и отразиться на его лице. Что ни говори, а Серафим был маленьким мальчиком инвалидом, и новая, более удобная и современная коляска была мечтой, которая вот-вот станет явью. Но когда он смотрел на малыша, заботливо укрытого от непогоды несчастной женщиной, эта мечта становилась всё более, и более не нужной. У Серафима есть и тепло и кров, и игрушки. А что есть у этого малыша? Что есть у его мамы? Единственное сокровище, которое есть у каждого из них – это они сами.

- Берите – берите. Мне эти деньги подарили. Они ваши. Прошу вас! Вам они сейчас нужней. Когда ещё я смогу сделать доброе дело, да ещё в день рождения Господа? Возьмите, ради ребёночка! – прошептал он. Ему, - кивнул он на кроху, - не будет лучше, если вы умрёте от холода. Я сам живу в приюте, и не хочу, чтобы ещё кто-нибудь попал к Наталье Павловне!

Женщина вновь посмотрела на малыша, замерла, о чём-то задумавшись. Наконец, она заглянула в глаза неожиданного маленького благодетеля, и не сводя с него глаза, медленно протянула худую, дрожащую от холода, руку, в которую мальчик вложил влажный от падающего на него снега, конверт.

«Серафим! Серафи-и-и-м!» – звучный и резкий голос Натальи Павловны разнесся по рынку.

- Извините, мне пора. Я должен ехать… Наталья Павловна накажет, если я не…

«Серафи-м, ты где?» – голос, звавший мальчика был уже не резок, а устрашающе грозен.

Женщина не решалась ничего сказать, но это было не нужно. Он без слов всё понял. Вдруг, из её глаз полились слёзы, но она продолжала улыбаться, только теперь это была совсем иная улыбка – счастливая!

«Серафи-и-и-и-м!!» – вновь донеслось со стороны магазина.

- Прощайте, мне пора. – пробормотал мальчик, и начал спешно разворачивать коляску. Женщина хотела что-то сказать в ответ, но медлить он больше не мог. Не хватало ещё, чтоб Наталья Петровна увидела конверт у бедняжки. Это могло закончиться очень плохо и для малыша, и для его мамы. Потому он резко развернул коляску, и стараясь не задеть встречных прохожих, помчался к тому месту, где его оставила директриса.

Поблизости не было Георгия Спиридоновича, или кого-либо, из полезных Наталье Павловне людей, потому сдерживать себя в присутствии Серафима не считала нужным. Напротив. Теперь всё её раздражение сегодняшним днём, и особенно тем, что она вынуждена была ждать мальчика, получили, наконец возможность беспрепятственно излиться наружу. И они излились, грозным шипением, на которое была способна только Наталья Павловна. Даже купленная к празднику новая кофточка, не смогла улучшить её, безнадёжно испорченно настроение. Кричать на мальчика она не могла, потому что вокруг были люди, но этого сейчас и не требовалось. Для этого у неё обычно был приют, где она была полновластной хозяйкой и владычицей.

- Ты бестолковый, наглый, неблагодарный мальчишка, и я с тобой ещё разберусь. Погоди, ты у меня ещё вспомнишь про своё поведение, бестолковое создание.

Примерно так выглядела её непрекращающаяся тирада, на всём протяжении нескольких улиц. Сумерки густели, зажигались фонари, прохожих становилось всё меньше, заметно холодало. Всё это навевало на бредущего возле директрисы мальчика, ещё большее одиночество.

Многоэтажные дома зажигались весёлыми огнями. Из открытых окон неслись звуки музыки, телевизионного эфира, детский смех, и запах мандарин, смешанный с еловым ароматом. В приюте, конечно, была ёлка, но она была какая-то худая и некрасивая. А в каком-то году, как рассказывали ребята, её вообще не было. Здесь же ёлка, конечно, была в каждом доме, где есть дети. У одного из дворов он увидел большую ледовую горку, и детки с старшими братьями и сёстрами, с радостными криками скатывались с неё на санках, терпеливо тащили их вверх, старшеклассники сбрасывали с крыши многоэтажки снежки, к ворчанию проходящих мимо старичков. Но весь этот праздник жизни был чужим, не для него. Это был другой мир. Мир, который не знали приютские дети. И проходить мимо такого двора было мучительнее всего. На ногу Серафима упал, кем-то неудачно брошенный, и очевидно предназначавшийся другому ребёнку, снежок. Рассматривая этот рассыпчатый снежный комок, он невольно замедлил движение.

- Чего ты копаешься там? Быстрее! – брезгливо оглянулась на него Наталья Павловна. – Рождество на носу, а я тут с тобой время теряю.

* * *

Рождественский вечер в приюте мало чем отличался от любых других, обычных, вечеров. Стало совсем темно, когда унылая процессия, представлявшая собой воинственного вида худощавую женщину в большущей пёстрой шубе, и унылого, невзрачно одетого в мешковатую курточку, мальчика, на поскрипывающей инвалидной коляске, наконец, переступила порог владений Натальи Павловны.

В холле никого не было видно. Где-то за стеной слышался стук ложки о кастрюлю. Серафим ни с чём не спутал бы этот звук, повторяющийся изо дня в день. Это их кухарка, Евгения Тарасовна, готовит ужин для воспитанников, и распространяющий запах, напомнил мальчику, что он голоден. Еда здесь была разнообразной по меню, но почему-то мало вкусной. Толи Евгении Тарасовне не хватало умения для вкусной готовки, толи совести. Но, так или иначе, еда почти всегда была недосолена, а сладкое с большой натяжкой можно было назвать сладким. В чае и компоте сахара, порой, было так мало, что допить эту кислятину было невозможно. В результате, измучившиеся дети оставляли компот едва тронутым, чем приводили в негодование кухарку, от чего её лицо становилось таким же кислым, как брошенное питьё. «Как мне надоели эти бездельники. Готовишь на них, готовишь, а они вон как.. Не ценят чужой труд, так вообще останутся без сладкого. Вспомнят они тогда мою доброту и терпение! Разбаловала их Наталья Павловна. Надо бы сказать ей..», возмущалась каждый раз Евгения Тарасовна, когда обнаруживала оставленные воспитанниками, полные стаканы. Но непонятно почему, она не спешила с жалобой к директрисе. К тому же, обязанность есть обязанность, и на следующий день, компот, ничем не лучший предыдущего, разливался в стаканы, чтобы вновь остаться почти нетронутым.

Пока Серафим снимал верхнюю одежду, он уловил еле слышный шорох. Он заранее знал, что это детвора, прячется за ближайшей дверью, изнемогая от любопытства. Можно было только представлять, как были удивлены приютские воспитанники, увидев, как один он исчезает в неизвестном направлении вместе с директрисой, которая терпеть его не могла, и возвращается вместе с ней уже в темноте. Интересно, Люся знает, куда они ездили? – подумал Серафим. В этот момент дверь столовой открылась, и из неё, неспешно жуя на ходу бутерброд с колбасой, показалась Люся. Судя по выражению её лица, она была страшно недовольна, и угрожающе косилась на Серафима, что не предвещало тому ничего хорошего.

- Мам, ну что ты так долго? Скучно! Я устала уже от этой колбасы. Когда мы домой поедем?

- Извини, деточка моя, - засюсюкала, попыталась изобразить улыбку Наталья Павловна, - я с пользой для нас провела день. После сама увидишь.

- Тогда постарайся недолго, потому что колбаса уже заканчивается, - безапелляционно поставила условие матери Люся.

- Конечно, конечно, Люсик мой! Сейчас только разберусь с этим лентяем, - сморщив презрительную гримасу, она указала подбородком на склонившегося над ботинками Серафима.

Серафим всё слышал, но его внимание было занято совсем другим – ботинками. Серафим ведь не чувствовал ног, а значит, не мог их поднять. Всё, что он мог – это осторожно наклониться, и почти на ощупь попытаться их снять, рискуя упасть с коляски. Наталья Павловна, конечно, видела, что ему трудно, но помочь не желала.

- Давай, ротозей, быстрее работай руками. Лентяй! Я итак потратила на тебя весь день. Чего копаешься, говорю? Чтоб сейчас – же был у меня в кабинете с конвертом. Чем скорее, тем лучше для тебя.

Произнеся эту тираду, Наталья Павловна, круто развернулась на каблуках, поскольку не считала для себя необходимым снять уличную обувь в своём заведении, и пошла в свой кабинет. Люся ещё раз угрожающе посмотрела на него, и не спеша вышла вслед за мамой.
Кое-как, справившись с обувью, Серафим направил свою коляску в сторону кабинета директрисы.

Кабинетом называлась большая комната, с высоким потолком, роскошно, но безвкусно обставленная. Красивая мебель, книги с позолоченными корешками, картины, разные статуэтки, не имели никакой планировки, а располагались, где попало, и как попало. Паркетный пол всегда был тусклым и грязным, как и мягкий ковёр посреди комнаты, потому, что директриса не доверяла ключи от кабинета никому, даже Марии Петровне – достойной доброй пожилой женщине, убиравшей приют.

Мария Петровна работала у них уборщицей, и была любимицей всех ребят, даже Люси, потому что любила их. Она была женщиной верующей, доброй, и нередко угощала детвору сладостями, которые всегда водились для них в её карманах. Можно сказать, что недостаток кухаркиного кислого компота, восполнялся сладостями и любовью уборщицы.

Приходила Мария Петровна очень рано, и пока дети спали, как она сама говорила, освежала приют. Пока все завтракали, Мария Петровна орудовала пылесосом и тряпками в спальнях и игровой комнате.

Женщина она была деятельная, а ещё только не боялась спорить с Натальей Павловной. Серафима она любила особенно и несколько раз в году выпрашивала у директрисы право сводить Серафима в ближайший храм на богослужение, рассказывая мальчику по дороге про Бога и святых. Это всегда было большой радостью и для мальчика, и для Марии Петровны, которая была так стара, что забыла, когда внуки были маленькими. Разъехались все её дети и внуки кто куда. Серафим не помнил за все время своего пребывания в приюте, чтобы кто-нибудь из родных навестил старенькую женщину. И это притом, что она очень любила детей, и была бы совсем одинокой, если бы не приютские дети, к которым она относилась, как настоящая бабушка к внукам.

Очутившись у кабинета директрисы, Серафим помедлил несколько мгновений, собираясь с духом, и наконец, решившись, осторожно постучал. Из-за двери послышалось «Заходи немедленно!», и мальчик решительно открыв дверь, въехал внутрь.

Наталья Павловна сидела на своём любимом столе, и громко чмокая и исторгая на все стороны слюну, ела большое румяное яблоко.

- Ну? – грубо спросила директриса, даже не повернув голову в сторону мальчика, и продолжая заниматься сочным фруктом.

Поскольку Серафим был на коляске, закрытие двери помогло выиграть немного времени, чтобы собраться с мыслями.

- Ну! – уже более грубо и угрожающе потребовала Наталья Павловна, видимо считая, что Серафим не такая важная фигура, чтобы ради него отрываться такого аппетитного яблока, придумывая более длинные фразы.

Серафим молчал, не решаясь поднять глаза. Это очень не понравилось Наталье Павловне, она, наконец, медленно повернула голову в его сторону, и выжидающе устремила на него взгляд. Почувствовав, что на него смотрят, мальчик, наконец, поднял голову, и посмотрел Наталье Павловне прямо в глаза.

- У меня нет конверта, - твёрдо, но тихо сказал он, и опять опустил глаза.

От неожиданности Наталья Павловна закашлялась, подавившись куском яблока, который она только что отправила в рот. Прошло несколько минут, пока директриса справилась с кашлем. Всё это время мальчик продолжал сидеть с опущенной головой, сжавшись всем своим телом, боясь думать о том, что будет дальше. Внезапно дверь резко открылась, и на пороге оказалась Люся.

- Что здесь происходит? - капризно заныла девочка, обращаясь к маме, - Почему он до сих пор здесь? За нами уже такси приехало.

- Сейчас поймёшь! У этого негодяя нет денег. Куда ты их дел, дрянной мальчишка?!

- Я, я… их отдал…, - заикаясь, проронил мальчик.

- Что?! – взвизгнула Люся, обращая к маме злое лицо, - ты же мне обещала!

- Где деньги, негодное создание? – голос Натальи Павловны больше напоминал шипение, тем более, что горло всё ещё першило после откашливания яблока.

- Я их отдал женщине на рынке…

- Я так и знала, что нельзя было оставлять тебе такую сумму, тем более чужую.

- Как чужую, Наталья Павловна? – Серафим, от удивления забыл, что опасно перечить директрисе, когда она в плохом настроении. Тем более, что рядом была Люся, которой ничего не стоило поколотить его завтра, или ещё сегодня, - это ведь для меня.. Это же на новую коляску..

- Ну не наглец ли ты? Ты что, думаешь, я на тебя просто так, весь день потратила? Я заслужила немного благодарности за терпение такого бессовестного мальчишки, как ты.

- Вы не имеете права. Эти деньги всё равно принадлежали не вам, и я имею право отдать их тому, кому они больше ….

Он не успел договорить, потому что Наталья Павловна неожиданно размахнулась, и хлёстко ударила его со всей силы по лицу. Слёзы брызнули из глаз мальчика. Он опустил голову, и тихо-тихо повторял «Вы не имеете права. Это не ваши деньги».

- Ах ты, негодный мальчишка, - Наталья Павловна схватила его за волосы, и резко дёрнула.

Не ожидая этого, Серафим потерял равновесие, и вместе с коляской упал на пол. Во время падения, в коляске что-то глухо треснуло. Серафим не сразу понял, что произошло. Несколько мгновений он ощущал только боль от того, что его держали за волосы. От слёз он ничего не видел, и не сразу понял, что беспомощно лежит на полу. Наталья Павловна, однако, и не думала отпускать его волосы, а продолжала, испуская всевозможные ругательства, дёргать за них, из стороны в сторону.

- Бестолковый, ты украл у меня мои деньги. Ты вор, и я тебе этого так не оставлю.

Люся подскочила к матери, и несколько раз ударила его ногой, «Это тебе за то, что ты украл у меня куклу и платье».

На Серафима посыпались удары и оскорбления, да такие, что в его голове всё слилось в один гул и сплошную боль по всему телу.

Наконец он почувствовал, что его волокут куда-то за рукав. Понемногу успокоившись, и взяв себя в руки, он догадался, в какой комнате сейчас окажется. Между собой, дети называли её «темницей», за то, что там всегда было холодно и не было освещения ночью. А именно ночью любила закрывать здесь детей Наталья Павловна. Но зимой в темнице закрывали только днём. Ночью в ней было очень холодно, а директрисе очень не хотелось быть виноватой в том, что в её приюте замерз на смерть ребёнок.

Но сейчас, Наталья Павловна, была так сердита, что позабыла об этом, неприятном для неё моменте, и, втащив Серафима в эту комнату, грубо и брезгливо убрала руку от него. Серафим сделал усилие, и хрипло окликнул её.

- Наталья Павловна, не закрывайте меня, пожалуйста, здесь. За мной сегодня Мария Петровна должна зайти. Мы с ней в храм… Вы обещали…

- Ты ещё имеешь наглость про храм говорить? Таким негодяям не место в храме. Храм для порядочных людей. К тому же, на чём ты собираешься поехать? Хочешь глянуть на свою коляску? Вон она поломанная у меня в кабинете валяется. Так что, всё справедливо – вору, укравшему мои, честно заработанные деньги, не место среди честных людей. Завтра, может быть, выпущу тебя.

С этими словами она громко захлопнула дверь, закрыв её на два замка, и Серафим остался один на один с холодом и темнотой, лежа на мёрзлом цементном полу. Но холод, наверное, был сейчас, очень кстати, потому что, остужал боль от множества следов, оставшихся от расправы Натальи Павловны.

Прошло какое-то время, прежде, чем Серафим нашёл в себе силы открыть глаза и подтянуться на руках, чтобы принять сидячее положение. Всё время, пока он лежал на полу, он думал, как же хорошо, что эти деньги, подаренные хорошим человеком на хорошее дело, достались другому хорошему человеку, на другое доброе дело, а не пошли на новое платье Люсе!

Комната, в которой его заперли, представляла собой средних размеров помещение, с небольшим окном, из-за чего, здесь даже днём было сумрачно. Окно, надо сказать, была застеклено всего одной рамой, в то время, как все обычные окна в приюте, имели две рамы. В довершение, это окно имело большие щели, между деревом рамы, и стеклом, сквозь которые зима, немилосердно проникал зимний холод. Пол представлял собой цементный пол, на который сверху был уложен тонкий слой линолеума. Стены когда-то, очень давно, были оклеены зелёными обоями, но сейчас они представляли собой заплесневелые полоски грязно - коричневого цвета, которые от влаги сползали со стен. Впрочем, сейчас, в темноте, их всё равно не было видно, но удушливо ощущался запах плесени. Из мебели, были только стул, и маленький стол, стоявшие боком у окна. В углу, как помнил Серафим, валялись какие-то ковровые дорожки.

Эту комнату ещё бывшая директриса, которую Серафим не застал, планировала сделать своего рода, погребом. Здесь в течение всего года было прохладно, или холодно, и любые соленья здесь чувствовали бы себя превосходно. Сейчас же эта комната пустовала. Единственными её обитателями, были мыши и запираемые в ней время от времени, дети.

Постепенно, глаза Серафима привыкли к темноте комнаты, и можно было разобрать в ней предметы. Неожиданно, он услышал женские голоса. Хозяева голосов общались очень сердито. Мальчик узнал голоса Марии Петровны, и Натальи Павловны. Напрягая слух, Серафим услышал несколько фраз: «как можно так поступать с ребёнком, даже, если он что-то украл?!», Не ваше дело. Когда будете директрисой…»…, «Это моё последнее слово. Он бессовестный, мерзкий мальчишка… Вы его сейчас не увидите… я не пущу.. Покиньте помещение…»

Вскоре, однако, и эти обрывки голосов стихли, и стало очевидно, что Наталья Павловна победила в этой небольшое битве за Серафима, и заставила Марию Петровну покинуть территорию приюта. Мальчик испугался, как бы добрая женщина не потеряла работу, из-за того, что посмела спорить на повышенных тонах с всесильной владычицей этого заведения. Но, задумавшись, он пришёл к выводу, что директриса просто не сможет найти другую уборщицу, согласившуюся, как Мария Петровна, работать целыми днями за ту махонькую зарплату, которую платила ей Наталья Павловна. Никто в приюте не сомневался, что Мария Петровна работала здесь исключительно из любви к детям.

Серафим был искренне убеждён, что в любом доме, где живут чужие дети, обязательно есть своя Мария Петровна. Ведь не бывает так, чтобы несчастному маленькому ребёнку, не к кому было прийти, прижаться; не от кого было бы получить ласку и понимание; некому было бы рассказать о своих горестях и надеждах.

В комнате было очень холодно. На счастье мальчика, он не успел переодеться с улицы, и был сейчас в теплом свитере, и джинсах. Не смотря на это, холод неумолимо проникал под одежду, заставлял потирать, начинающие коченеть руки.

Посидев немного, приподнявшись на локте, Серафим решил, что нельзя больше оставаться в таком положении, если он не хочет умереть от простуды. Он напряг руки, и, приподнявшись на них, осторожно пополз к окну, где неподалёку, были сложены в плоские свёртки, старые ковровые дорожки. Ползти по ледяному полу было больно, и тяжело, ведь мальчик не мог двигать ногами, а значит, работали только руки, подтягивая тело после каждого передвижения рук. Посредине комнаты Серафиму пришлось передохнуть, чтобы подышать на руки, совсем окоченевшие и болевшие от холода. Когда руки снова обрели чувствительность, Серафим продолжил ползти.

Наконец, его усилия увенчались успехом, и он оказался у заветной дорожки. Она неприятно пахла мышами и чем-то гнилым, заплесневелым, но это было не важно, потому, что она была сейчас его спасением от холодной смерти. Потребовалось ещё немного подышать на не слушающиеся от холода руки, прежде чем он смог осторожно подтянуться на них, и оказался на одной из грубых ковровых дорожек.

Передохнув немного, и ещё немного подышав на холодеющие руки, мальчик принялся ощупывать ими пространство вокруг себя. Оказалось, что сразу позади его спины, почти у самого угла комнаты, находилась стена, к которой была прислонена ещё одна дорожка. «Очень хорошо», произнёс про себя Серафим. Теперь, если он сложит ноги на нижнюю дорожку, облокотится на боковую, и укроется ещё одной, стоящей рядом, то не замёрзнёт.

Но прошло довольно много времени, пока уставшему и ослабевшему от голода мальчику, удалось выполнить задуманное. Стало теплее!
Серафим только теперь вспомнил, что ел ещё утром, а сейчас уже, наверное, ночь. Не просто ночь. Рождественская ночь! Эта мысль разлилась радостным теплом по всем его телу, проронив улыбку на холодных губах.

Память озарилась смутными воспоминаниями Рождества, которое он праздновал вместе с папой и мамой. Это было, кажется, совсем давно, будто в сказке, где всё начинается словами «Жили-были», а заканчивается прекрасным «И жили они долго и счастливо».

Вспомнил Серафим, как вместе с мамой и папой, наряжали они ёлку, как папа подымал его на руки, и мама, с замиранием сердца следила, как её сын торжественно водружает, будто отлитую из чистого снега, рождественскую звезду.

Эти мамины, восторженные глаза, смотрящие на него, и тёплые папины руки, навсегда остались с Серафимом, и сейчас согревали его продрогшее маленькое тельце.

Каждый раз перед сном, Серафим вспоминал папу с мамой, но сейчас, в Рождественскую ночь, воспоминания были особенно яркими и прекрасными, и мальчик погрузился в воспоминания.

Наконец, настал торжественный, и важный момент. Серафим приподнялся, и, прислонившись так, чтобы оказаться боком к стене, обратив лицо к светлому проёму в окне, где на чистом ночным небе мерцали звёзды, замер.

Прошло некоторое время, а мальчик всё, сидел неподвижно, еле слышно произнося губами слова молитвы:

«Дорогой Господь, спасибо тебе, что Ты решился родиться на нашей земле. Здесь Тебе тяжело было. Мария Петровна рассказывала, я помню, как Тебе было больно, потому, что мы такие глупые. Я ещё маленький, и не понимаю того, что понимают взрослые, поэтому, извини меня, если я что-то не правильно говорю. С днём рождения, Тебя, Господи!»

Затем, помедлив немного, он продолжил: «Господи, прошу Тебя, сделай так, чтобы мамочке и папочке было там хорошо! Интересно, они знают, что я здесь? Если они будут Тебя спрашивать, не рассказывай им, что я в этой комнате. Они тогда расстроятся, а я хочу, чтобы у они радовались в Твой День Рождения. Скажи им, Господи, что я их очень-очень люблю, и никогда не забуду. Скажи, что я очень скучаю! Скажи им, что я поздравляю их с Рождеством. Поздравь и Свою Пресвятую Маму с Твоим Рождеством! Ещё прошу Тебя, помоги той нищей с ребёночком. Пусть у них всё будет хорошо»

Он опустил голову, но вдруг снова обратил лицо к окну: «Господи, извини меня, пожалуйста. Я не попросил Тебя ещё об Наталье Павловне, и Люсе. Мария Петровна рассказывала, что обязательно нужно молиться за тех, кто обижает. Я сначала злился на них, и хотел, чтобы Ты их наказал. Это не красиво с моей стороны. Поэтому, прошу Тебя, не наказывай их из-за меня. С Рождеством Тебя, Господи!»

Шум с улицы стих, и настала тишина. Воцарилась рождественская ночь, настолько неестественно глухая и ватная, что казалось, будто сейчас зазвонит колокольчик, и вата превратится в сказочное, искрящееся рождественскими огнями, кружево.

Сквозь морозные узоры, покрывавшие по углам окно, можно было разглядеть несколько особо больших и ярких звёзд. Серафим никак не мог понять, какая из них та самая, Вифлиемская. Наконец, он выбрал её. Она показалась ему ярче и радостнее других. Не важно, что мальчику был виден только кусочек неба; что он мог выбрать совсем не ту звезду. Он выбрал эту, и она будет для него Рождественской, пока не закончится Святая Ночь, как называла Рождественскую Ночь Мария Петровна.

Ему вспомнилось, как весело, в прошлом году, они с Марией Петровной шли на Рождественское богослужение, какими светлыми огнями сияли вокруг свечи, и как прозрачно, будто стеклянными голосами, детский хор прекрасные радостные, Рождественские песнопения! О, как хотел бы он, попасть в этот хор.… Но это лишь мечты, мечты маленького сироты…

Холод становился всё страшнее и страшнее. Казалось, ещё немного, и Серафим совсем окоченеет. Но мальчик. Казалось, не замечал этого. Его согревали те кусочки счастья, которые он успел пережить в своей коротенькой жизни. Ему становилось всё теплее, и теплее. И теперь, ничто не отвлекало его от воспоминаний…

…А потом, после торжественной службы, они с Марией Петровной долго искали самую большую звезду. Долго спорили, и наконец, сошлись во мнении, признав за одной из самых ярких, что сияла над куполом храма, право называться Вифлиемской Звездой.

Эта звезда, сияла сейчас, сквозь морозное стекло, прямо в сердце, и ему казалось, что это подарок ему от папы с мамой. Будто, это не небесная, его - та самая звезда, которую они ставили вместе с папой. И он вдруг, так ясно увидел мамины радостные глаза, будто сейчас не заперт в тёмной и ледяной темнице, а стоит рядом с ней. Почувствовал, прикосновение её ласковых, тёплых рук, и понял, что он не одинок больше. Что теперь мама будет всегда рядом, что всё плохое закончилось, и теперь начинается что-то светлое и радостное…

* * *

Наступило прекрасное, снежное, и бодрое утро! Колокольный звон ударил в заиндевевшее от мороза окно, и разлетелся по комнате кружевными кристалликами тихой радости и чистоты. Закончилась сказочная ночь, и наступил сказочный день – день Рождества!

Праздничную тишину комнаты потревожили громкие голоса взрослых. Дверь в давно не смазанном замке, с громким скрипом отворилась, и на пороге возникла Мария Петровна. Едва переступив порог, она увидела лежавшее у стены, на грязных ковровых дорожках, худенькое тельце Серафима, и стремглав бросилась к нему, опасаясь худшего. Подбежав к мальчику, она склонилась над ним, и бережно, взяла его руку в свою.

Рука был тёплая! Замерев, она прислушалась, и уловила тихое детское сопение – мальчик спал, как нив чём не бывало, и улыбка играла на его бледном лице, на котором виднелись синяки и ссадины.

Пожилая женщина облегчённо вздохнула и перекрестилась: «Слава Тебе, Господи!»

Следом за Марией Петровной, в комнату вошла Наталья Павловна. Её тяжёлые шаги, умел различать весь приют, и едва заслышав их, каждый стремился, как можно скорее ретироваться как можно дальше. Лишь бы избежать неприятной встречи с директрисой.

- Что, Ирода дочь, совсем решила сгубить мальчика?

- Ничего с ним не сделалось. Не лезьте не в своё дело, - грубо ответила Наталья Павловна.

- Не в своё дело?! О чём только ты думала? Если б я знала, что ты его здесь заперла..

- Простите, а чего вы мне тыкаете? – оборвала её речь директриса.

- Ты мне в дочки годишься, да и не заслужила, чтобы на «вы» величать.

Громкие голоса, наконец, разбудили мальчика. Он повел ресницами, зевнул, и медленно открыл глаза.

- Проснулся! Ну как ты? – бросилась снова к нему Мария Петровна.

Серафим хотел ответить, что хорошо выспался. Он действительно поспал долгим, глубоким, здоровым сном, без сновидений. Так всегда бывает, если помолишься на ночь, нередко повторяла детям Мария Петровна.

Но ответа не вышло, потому что вместо своего звонкого голоса, он услышал хриплый шёпот. Ночь в холодной комнате не прошла без последствий. Он простудился.

Мария Петровна заохала, потрогала лоб, и что-то причитая про горячий чай с лимоном, попыталась поднять его на руки. Но, не смотря на то, что мальчик был лёгок, добрая женщина была очень старенькой, и не смогла осилить даже такой вес.

- Помогите мне, - требовательно обратилась она к Наталье Павловне, - видите же, что сама не справлюсь.

- Ещё чего! И не собираюсь пачкаться об эту грязь. Сам, как-нибудь доползёт.

Со стороны двери послышался шорох. Всё обернулись. В комнате, переступив порог, стояла Люся. Когда она сюда зашла, никто не заметил, и потому невозможно было точно сказать, сколько она здесь находилась.

Она внимательно следила за разговором её матери с Марией Петровной, которую и она, как умела, любила, потому, что старушка не выделяла, кого любить, а кого не замечать. Её большого сердца хватало на всех, в том числе и на Люсю.

Неожиданно, девочка прошла мимо матери, опустилась на колени возле Серафима, и приложила свои руки к слабеющим сморщенным рукам уборщицы. Застучали каблуки. Это, гордо вздёрнув нос, выскочила из комнаты директриса.

«Давай, девонька. Раз-два, поднимаем!» – с этими словами старушке, с помощью девочки, удалось рывком приподнять Серафима. Затем, Мария Петровна закинула себе на шею его руку. Так, вдвоём, они заковыляли, таща на себе мальчика, по направлению к двери.
Трудно передать чувства, которые испытывал сейчас Серафим, которому было очень неловко за свою беспомощность. В продолжение пути, они пытался заглянуть в лицо Люсе, но она, от смущения, поворачивала лицо так, чтобы ему это не удалось.

Они пересекли, холл, и направились в спальню, где, в числе прочих кроватей, находилась и кровать Серафима. Казалось, прошла целая вечность, пока он вновь оказался в тепле.

В холле, и в комнатах, никого не было. Дети были на завтраке. В этом не могло быть никакого сомнения, потому что, стук ложек и звон тарелок, а также ударивший в нос голодному мальчику, запах пищи, был тому ярким подтверждением.

Наконец, мальчик оказался в комнате. Мария Петровна с Люсей, осторожно положили его на его кровать, что располагалась у окна, у которого, он проводил часы напролёт. Затем, не поднимая глаз, Люся подняла повыше подушку, пока старушка помогала мальчику приподняться. Теперь, Серафим удобно сидел на кровати, укрытый одеялом. Мария Петровна убежала на кухню, пообещав, вернутся с едой и горячим чаем. С мальчиком осталась одна Люся.

Сперва она молчала, не поднимая глаз, а потом вдруг, решившись, сделала глубокий вдох, и тихо произнесла – «С Рождеством тебя.… Прости меня, Серафим».

- Да чего уж там, - прошептал мальчик. Говорить он ещё мог с трудом, - с Рождеством и тебя. Спасибо.

- Мне-то за что?

- За то, что поняла и помогла, - серьёзно прошептал мальчик.

- Да что ты. Я обещаю тебе, что больше так не буду. Честное слово.

- А я итак это знаю, - улыбнулся Серафим.

- Откуда?

- По глазам.

- Правда?

- Правда, - широко улыбнулась девочка.

Они помолчали. В комнате стало тихо и радостно.

В этот момент в дверь позвонили, и, судя по звуку шагов, Наталья Павловна сама пошла, открывать, так, как больше некому было это сделать – все были заняты, кроме директрисы.

Спустя несколько мгновений, по приюту разнесся звучный, незнакомый мужской голос, и вопросительный голос Натальи Павловны. Сначала невозможно было разобрать, о чём они говорили. Можно было только определить, что директриса была чем-то недовольна, а мужчина на чём-то настаивал. Но постепенно, голоса стали громче и речь разборчивей.

- На каком основании вы желаете увидеть его? Мы никого не вызывали. Мальчик не нуждается в вашей помощи, - злобно возмущалась Наталья Павловна.

- Прошу прощения, но у меня другая информация, - спокойно, но твёрдо сказал мужчина.

- Как вы сказали, вас зовут?

- Виталий Тимофеевич.

- Так вот, Виталий Тимофеевич, это какая-то ошибка. Здесь в вас не нуждаются. Потому прошу покинуть мой приют.

- Сперва, я должен увидеть мальчика. Это важно для меня, как врача. Если я сейчас осмотрю его, то сразу по окончании праздничных выходных, смогу достать необходимые препараты, и приготовить необходимые условия для благоприятного лечения.

- Я ещё раз вам повторяю, что вы ошиблись адресом. У нас некого лечить.

- Ну что ж, очевидно, я действительно ошибся. Прошу меня простить.

Неожиданно, Люся сорвалась с места, и, выглянув из спальни в холл, закричала:

- Не слушайте мою маму! Сюда! Больной здесь! Здесь!

Наталья Павловна не ожидала такого противодействия со стороны собственной любимой «доци», не нашлась что ответить, и с открытым ртом застыла, где стояла.

- Та-ак, ну и где здесь больной, - с профессиональной шуткой всех докторов, вошёл в спальню Виталий Тимофеевич.

Это был высокий подтянутый, мужчина, средних лет, в чёрном пальто. Лицо его, обрамлённое аккуратной чёрной бородкой, излучало уверенность и доброту. Он был ещё румяный с мороза, и излучал бодрость и зимнюю свежесть.

- Люся демонстративно указала на Серафима, хотя в этом не было нужды, поскольку никого другого в комнате просто не было.

Виталий Тимофеевич присел у кровати на предусмотрительно поднесённый Люсей стул.

- Здравствуй, Серафим. Я доктор, который лечит такие болезни, как у тебя. Ты ведь не можешь ходить после автокатастрофы, верно?

Серафим кивнул, но ничего не мог понять.

- Вот только не могу понять, почему ты весь в синяках и ссадинах? Такие следы остаются у мальчишек бегающих, которые вечно норовят вот что-нибудь врезаться, упасть, подраться. А т, как я вижу, лежачий больной, а синяки и ссадины свежие…

Серафим помолчал, опустив глаза.

- А кто вы, и откуда узнали, какая у меня болезнь? – прошептал он, наконец, удивлённо посмотрев на врача.

- А вот это, молодой человек, самое необычное событие из всех, когда-либо происходивших за всю мою жизнь, хоть повидал я немало.

В комнату вошла Наталья Павловна, но ничего не сказав, остановилась в дверях, скрестив руки на груди, всем своим видом, как бы говоря: «Я здесь только чтобы контролировать ваши действия, а не потому, что я одобряю их».

- Ещё вчера я ничего не знал о тебе, и твоей болезни, как и об этом приюте, - обвёдя глазами комнату, начал рассказ Виталий Тимофеевич, - Пришёл домой из храма, поужинал с семьёй, и лёг спать. А наутро, собираясь в храм, обнаружил вот это.
Виталий Тимофеевич запустил руку во внутренний карман пальто, и извлёк... Серафим не поверил своим глазам, тот самый конверт, который он вчера на рынке, отдал женщине, с маленьким ребёнком.

Наталья Павловна открыла в изумлении рот, желая что-то сказать, но заставила себя остаться на месте, и молча наблюдать дальше. В комнату вошла Мария Петровна, с подносом в руках, на котором дымилось что-то вкусное, распространявшее аромат на всю спальню. Наталья Павловна, нехотя посторонилась, пропуская уборщицу, которая, учтиво поздоровавшись с доктором, и пожелав ему счастливого Рождества, поставила поднос на тумбочку возле кровати. Сама же села подле Люси, на один из свободных стульев, возле другой кровати.

Поблагодарив добросердечную женщину, Серафим, однако не стал есть. Все его мысли были заняты одним – желанием узнать эту диковинную историю, благодаря которой, отданный вчера конверт оказался сегодня в руках у незнакомого человека, пришедшего, безо всякого приглашения вылечить его. Это было так чудесно! Мальчик понимал, что происходящее коренным образом изменит его жизнь. Это понимали и все, присутствующие в этой комнате.

- Где вы это обнаружили?! - хриплым, срывающимся от волнения шёпотом, произнёс Серафим.

- Представь себе, прямо под иконой. Вчера вечером ничего не было, а утром гляжу – лежит. Погоди, я захватил эту икону с собой.

Он снова запустил руку во внутренний карман, который был, очевидно, весьма солидного размера, и с трудом достав оттуда, чуть менее среднего размера, бумажный свёрток, передал его мальчику.

Развернув икону, Серафим замер. На него смотрела та самая нищая незнакомка, которой он вчера отдал, свой первый, в его сиротской жизни, рождественский подарок, подаренный ему Георгием Спиридоновичем! Вот почему ему показалось знакомым Её лицо. В приюте икон не было – Наталья Петровна не разрешала, и не было ничего удивительного в том, что мальчик не помнил, как выглядит образ Пресвятой Богородицы. А ведь всего вчера он отдал свой подарок, Самой Богородице, и… Её Сыну!

Это было так чудесно, что Серафим не нашёлся, что сказать. Он просто сидел, и смотрел в это Лицо, снова смотревшее на него, а все присутствующие в комнате смотрели на него. Наконец, он обвёл комнату глазами, и, повернув икону так, чтобы её было видно всем, просто сказал:

- Вот кому я вчера отдал этот конверт.

Комнату окутало молчание. Наталья Павловна опустила глаза, и казалось, была погружена в свои мысли. Но Серафим, казалось, не замечал ничего. Он продолжал смотреть на икону, затем медленно перекрестился, и осторожно приложился к ней губами.

- Это всё объясняет, - наконец нарушил тишину Виталий Тимофеевич, - Но это ещё не всё. В конверте лежало письмо. В нём, красивым почерком было написано, про тебя, и про то, твою болезнь, и про то, что я смогу тебя вылечить; что ты будешь ходить. Ты будешь ходить, слышишь, Серафим?!

Серафим молчал. Он плакал. Когда-то он слышал красивую военную песню, в которой пелось про слёзы на глазах от радости, но, до этой минуты не мог поверить, что так бывает.

В дверь позвонили, и Люся побежала открывать, поскольку Евгения Тарасовна, как всегда, была занята детьми в столовой, и всё равно бы не вышла.

- Ещё там было написано, - продолжал тем временем Виталий Тимофеевич, - что деньги, которые лежат в этом конверте, следует потратить на самые лучшие медикаменты, необходимые для лечения, которые только смогу приобрести. Оставшиеся деньги, как было указано – это плата мне за труд. Но я подумал, что эти деньги лучше отдать детям. Я открою банковские счёта на каждого ребёнка в этом приюте, и положу на каждый счёт сумму, которую поделю между ними поровну.

- Но там было ровно столько денег, чтобы купить мне новую коляску, - возразил Серафим, но тут - же осёкся. Как он мог усомниться в Божьих чудесах, после всего?!

- Это ещё одно чудо, - выразил свою радость Виталий Тимофеевич. - Видишь ли, я не проверял, сколько денег в конверте, но, насколько я понял, там намного больше, чем может стоить десять самых дорогих колясок в мире!

Тут уже Наталья Павловна не выдержала.

- А кто меня спросил? Напоминаю, что это мой приют, и только я решаю, что можно, а что нельзя здесь делать. И вот вам… Я никуда не отпущу этого наглеца. Он по-прежнему мой воспитанник, и пока он им является, он останется здесь. Повторяю! Я, и только я, решаю, отпускать его на лечение, или нет. Пока он сирота, он будет делать только то, что разрешу ему я.

В этот момент, за спиной Натальи Павловны, возникло движение. Директриса обернулась и невольно отошла в сторону.

В комнату вошёл мужчина средних лет, в белом свитере, и белых брюках, и раскрыл обьятия:

- Здравствуй, Серафим. Позволишь мне назвать тебя сыном?

Воцарилось молчание.

- Конечно, Георгий Спиридонович, - просто сказал Серафим.

Источник: http://omiliya.org/content/rozhdestvens ... rok.html-0


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 09 янв 2014, 10:33 
Не в сети
Аватара пользователя

Валечка, спасибо. Какой трогательный рассказ. Я читала скозь слезы. я с тобой!


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 09 янв 2014, 11:28 
Не в сети
Аватара пользователя

Светочка , ты права. Очень трогательно. люблю


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 09 янв 2014, 21:41 
Не в сети
Аватара пользователя

Валечка, спасибо тебе. ромашки И я прослезилась.
люблю


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 15 янв 2014, 19:15 
Не в сети
Аватара пользователя

Гость с высокой горы
Автор: Павел Федосов


Я решил придти к Вам в лохмотьях нищего и стучаться Ваши сердца, чтобы они не оставались закрытыми и равнодушными.

Изображение


В маленькой деревне у подножия высокой горы жили два брата. В детстве, когда родители уходили работать, мальчики часто оставались дома с дедом. Он рассказывал внукам истории. Самые любимые из них были о добром мудреце, который когда-то пришел в деревню, остался жить в ней, полюбив ее жителей, но потом ушел он них. Дед говорил о том, как люди приходили к мудрецу за помощью и советом, и как мудрец не отказывал никому из тех, кто стучался в его дверь.

Однажды, когда братья уже стали сильными и храбрыми юношами, незадолго до Рождества мать отправила их к кузнецу, чтобы пригласить его к ним домой на праздничное рождественское застолье. Кузнец одиноким, но очень добрым человеком. Когда-то он приютил в своем дровяном сарае нищего, забредшего откуда-то в деревню. Он долго скитался от дома к дому, прося ночлега. Никто не впускал его, только кузнец пожалел продрогшего бедолагу. Он бросил на пол в сарае старый дырявый матрац и разрешил нищему жить там. С тех пор бродяга поселился в деревне.

Его считали немного сумасшедшим. По вечерам он ходил под окнами и играл разные мелодии на камышовой дудочке, которую сам смастерил. Музыка была простой и красивой, и люди, слушая ее, отвлекались от своих забот. Никто не приглашал нищего войти в дом, но иногда хозяйки бросали ему из окна ломоть хлеба или яблоко.

Братья постучали в дверь кузницы, мастер отворил. Приходите к нам на Рождество, — сказал, — один из братьев, — мать с отцом будут Вам рады. Спасибо, ребята, — ответил кузнец, — я обязательно приду, и передайте родителями благодарность за приглашение. Кузнец помолчал немного и вздохнул: Хотя, по правде сказать, с тех пор как добрый мудрец покинул наши края, мне уже никогда не было так весело в Рождество, как прежде.

— Что же особенного делал мудрец на Рождество? — спросили братья.

Обычно, — начал свой рассказ кузнец, — в эту чудесную ночь мудрец обходил все дома в нашей деревне, стучался в каждую дверь. Каждый из нас хотел принять его как дорогого гостя, усадить на лучшее место, накормить самыми вкусными рождественскими угощениями. Дети играли у его ног, кошки забирались к нему на колени. Он заходил в каждый дом, садился за стол, дарил каждому свой подарок и желал что- то особенное. Мне он как-то подарил мягкое и легкое одеяло. «Ты сильный человек, — сказал он мне, — у тебя суровая и тяжелая работа, так пусть это одеяло напоминает тебе о том, что твое сердце всегда должна оставаться нежным и добрым, и никогда не твердеть, как твои клинки и подковы». Нашему молочнику он подарил серебряный колокольчик и мочало для его коровы и сказал: «Твоя корова так много дает тебе и всей деревне. Находи и ты хоть немного времени и сил, чтобы позаботиться о ней и порадовать ее». Учителю он подарил пару прекрасных коньков и сказал: «Взрослому человеку трудно учить детей, и хотя бы иногда не чувствовать себя ребенком. Катайся на этих коньках и вспоминай о том, как ты сам был маленьким».

«Почему же он ушёл из нашей деревни?» — спросили братья.

Кузнец вздохнул и продолжил: «Однажды прямо перед Рождеством в наши края приехал необычный господин. Он поставил рядом с деревней большой разноцветный шатер, а потом стал ходить по домам и зазывать людей. Он говорил, что в рождественскую ночь покажет всем, кто придет в его шатер, удивительное представление, которое люди запомнят на всю жизнь. А после представления, говорил он, — всех ждет фейерверк и угощение с мороженым и лимонадом.

Все мы помнили о том, что в рождественскую ночь добрый мудрец стучится в каждый дом, но желание посмотреть на представление оказалось сильнее. Сами знаете, в деревне мало зрелищ. В ту ночь никто не остался дома, все отправились в разноцветный шатер. Действительно, там было на что посмотреть: дрессированные животные, клоуны, акробаты, факир, фейерверк, и в конце — угощение — с лимонадом и мороженым.

Все разошлись из шатра по домам только под утро. И у своих закрытых дверей каждый из жителей деревне нашел подарок от нашего доброго мудреца. Видно, он всю ночь ходил от дома к дому, стучал в двери, но только никто ему так и не открыл. Люди стали искать его, но мудрец исчез. Говорят, он так огорчился, что решил уйти от людей и поселился на самой вершине горы.

Мы должны подняться на вершину и попросить доброго мудреца вернуться в деревню, — воскликнул один из братьев. Но Кузнец только рукой махнул: все так говорят, да только никто до сих пор так и не отправился в путь! У всех слишком много забот, да к тому же дорога на вершину долгая и опасная.

Но храбрые братья не сдавались, а старший из них сказал: мы клянемся, что дойдем до вершины высокой горы, попросим у мудреца прощения от всех жителей деревни и позовем его вернуться. Готовьтесь и встречайте нас, мы отправляемся в путь завтра утром и вернемся в обратно Рождественскую ночь. Мы клянемся, — повторил младший брат.

Они вышли в путь на рассвете, но к концу дня не прошли и четверти пути до вершины. Устраиваясь на ночлег, они набросали еловые ветви на землю и уснули на них, завернувшись в овечьи шкуры. На следующий день одни поднялись еще немного выше. Когда начало смеркаться они услышали вокруг себя вой диких зверей. Спали по очереди. Пока один спал, другой ходил вокруг костра с длинной палкой, чтобы отпугивать зверей.На третий день они дошли до того места, где деревья заканчивалась и оставались только голые камни. Наверх уходила узкая тропинка. Братья отправились дальше. На четвертый день, когда до вершины было еще очень далеко, начался настоящий снежный ураган, но юноши продолжали свое движение наверх. Они заночевали в небольшой пещере, прижавшись друг к другу, чтобы не было так холодно. На пятый день братья оказались перед отвесной скалой. Юноши карабкались вверх о камням, сбивая в кровь ладони и колени, пытаясь отогреть замерзшие пальцы дыханием.

И вот, на исходе недели трудного пути они все-таки добрались до вершины, где стоял совсем маленький каменный домик. Братья постучались в дверь, вошли внутрь, но дом оказался пуст. На столе стояла свеча, и лежал коробок спичек. Юноши зажгли огонь и прочитали письмо, которое было здесь же. Вот что там было написано: «Каждый, кто придет сюда, может жить здесь, сколько он захочет. Здесь можно найти еду и дрова. Этот дом я построил, чтобы провести остаток своей жизни здесь. Я был слишком обижен на людей. Но прожив здесь год, я понял, что не могу без них. Я полюбил их, и хочу вернуться к ним. Я должен вернуться к ним, чтобы разбудить их сердца. Я спускаюсь с высокой горы».

А в это время в деревне у подножия люди готовились к встрече мудреца. Вся деревня узнала о клятве храбрых братьев. И все очень ждали их возвращения. Жители деревни решили собраться в рождественскую ночь в самом большом доме, вместе, сесть за общий праздничный стол и встретить своего долгожданного гостя с высокой горы. Каждый чувствовал себя виноватым перед ним. Ведь каждый помнил о том, как когда-то, рождественской ночью, он ушел из дома, оставив двери закрытыми.

Все ждали этой встречи. Женщины приготовили свои самые лучшие угощения. Мужчины принесли из леса елку, сколотили большой деревянный стол, во главе которого поставили старинное кресло, похожее на настоящий трон. Дети нарядили елку блестящими синими и красными шарами, украсили зал разноцветными гирляндами и бумажными фонариками. Ночью все собрались вместе.

Незадолго до полуночи, замерзшие и измученные, в маленьую деревню у подножия высокой горы вернулись два брата. Не говоря ни слова, они вошли в дом, где собрались все. Один из них положил на праздничный стол письмо, оставленное добрым мудрецом в своем доме на вершине горы.

Когда жители деревни прочитали письмо, они не знали, что и думать. Все молчали. И тут в темноте за окном заиграла камышовая дудочка. В это раз ее музыка было особенно прекрасной. Казалось, посреди этой одинокой ночи она дарила людям надежду.

«Опять этот нищий», — сказал кто-то из мужчин, — «отнесем ему кусок рождественского пирога и стакан вина, пусть хоть ему будет весело в эту ночь». «Лучше давайте пригласим его к нам, — предложила одна из женщин. Он так хорошо играет, а на улице так холодно и ветрено. Наверное, очень грустно встречать Рождество вот так, одному, без крыши над головой».

Дети выбежали на улицу и пригласили нищего старика. Он вошел в дом и стряхнул со своих лохмотий снег. Он смотрел на празднично украшенную комнату, на стол, за которым сидели молчаливые и раздосадованные люди. Перед ними стояли блюда, полные вкусной еды, но никто не притрагивался к ней.

«Какой прекрасный праздник, — сказал нищий, — но почему вы все такие грустные»? Мы очень ждали гостя с высокой горы, но он так и не пришел, вот его место, — сказал кто-то, указывая на пустое кресло во главе стола. И тут неожиданно для всех бродяга подошел к этому месту и сел в кресло.

Самый сильный из деревенских мужчин бросился к нищему, чтобы выгнать его взашей, но бродяга остановил его: не торопись, лучше вспомни, что я подарил тебе когда-то на Рождество. Я подарил тебе зеркало, чтобы ты, прежде чем гневаться на кого-то смотрел на свое отражение. Тебе стоит научиться сдерживаться. Самый сильный из деревенских мужчин застыл на месте и уставился на бродягу. И тут все наконец увидели, что во главе стола в рваных лохмотьях, заросший седой бородой, постаревший сидит их добрый мудрец. Он сказал: друзья мои, мне было слишком одиноко без вас на вершине горы, и я захотел вернуться. Я решил придти к Вам в лохмотьях нищего и стучаться Ваши сердца, чтобы они не оставались закрытыми и равнодушными. Сегодня впервые вы пригласили меня в дом, посмотрели мне в глаза и наконец узнали меня. Простите, в это Рождество я не приготовил для Вас подарков, ведь у нищих ничего нет. Но я хочу подарить Вам свое рождественское пожелание: Держите Ваше сердце открытым!
Источник: http://www.pravmir.ru/gost-s-vysokoj-gory/


 
Re: Рассказы и сказки на Рождество.
СообщениеДобавлено: 12 дек 2014, 10:38 
Не в сети
Аватара пользователя

Святая ночь

Автор: Сельма Лагерлеф





Когда мнe было пять лет, меня постигло большое горе. Я не знаю, испытала ли я впоследствии горе большее, чем тогда.

У меня умерла бабушка. До того времени она каждый день сидела на угловом диване в своей комнате и рассказывала чудные вещи.

Я не помню бабушку иной, как сидящей на своем диване и рассказывающей с утра до ночи нам, детям, притаившимся и смирно сидящим возле нее; мы боялись проронить хоть слово из рассказов бабушки. Это была очаровательная жизнь! Не было детей, болee счастливых, чем мы.

Я смутно помню образ бабушки. Помню, что у нее были прекрасные, белые, как мел, волосы, что была она очень сгорбленна и постоянно вязала свой чулок.

Еще помню, что, когда бабушка кончала рассказ, она клала свою руку мне на голову и говорила:

"И все это такая же правда, как то, что я тебя вижу, а ты меня”.

Помню, что бабушка умела петь красивые песни; но пела их бабушка не каждый день. В одной из этих песен говорилось о каком-то рыцарe и морской девe, к этой песне был припев:

"Как холодно веет ветер, как холодно веет ветер по широкому морю”.

Вспоминаю я маленькую молитву, которой научила меня бабушка, и стихи псалма.

О всех рассказах бабушки сохранилось у меня лишь слабое, неясное воспоминание. Только один из них помню я так хорошо, что могу рассказать. Это—маленький рассказ о Рождестве Христовом.

Вот, почти все, что у меня сохранилось в памяти о бабушке; но лучше всего я помню горе, которое меня охватило, когда она умерла.

Я помню то утро, когда угловой диван остался пустым, и было невозможно себe представить, как провести длинный день. Это помню я хорошо и никогда не забуду.

Нас, детей, привели, чтобы проститься с умершей. Нам было страшно поцеловать мертвую руку; но кто-то сказал нам, что последний раз мы можем поблагодарить бабушку за все радости, которые она нам доставляла.

Помню, как ушли сказания и песни из нашего дома, заколоченные в длинный черный гроб, и никогда не вернулись.

Помню, как что-то исчезло из жизни. Будто закрылась дверь в прекрасный волшебный мир, доступ в который нам был до того совершенно свободен. С тех пор не стало никого, кто смог бы снова открыть эту дверь.

Помню, что пришлось, нам, детям, учиться играть в куклы и другие игрушки, как играют все дети, и постепенно мы научились и привыкли к ним.

Могло показаться, что заменили нам новые забавы бабушку, что забыли мы ее.

Но и сегодня, через сорок лет, в то время, как разбираю я сказания о Христе, собранные и слышанные мною в далекой чужой стране, в моей памяти живо встает маленький рассказ о Рождестве Христовом, слышанный мной от бабушки. И мне приятно еще раз его рассказать и поместить в своем сборникe.

* * *

Это было в Рождественский сочельник. Все уехали в церковь, кроме бабушки и меня. Я думаю, что мы вдвоем были одни во всем доме; только мы с бабушкой не смогли поехать со всеми, потому что она была слишком стара, а я слишком мала. Обе мы были огорчены, что не услышим Рождественских песнопений и не увидим священных огней.

Когда уселись мы, одинокие, на бабушкином диване, бабушка начала рассказывать:

„Однажды глубокой ночью человек пошел искать огня. Он ходил от одного дома к другому и стучался;

— Добрые люди, помогите мне — говорил он.— Дайте мне горячих углей, чтобы развести огонь: мне нужно согреть только что родившегося Младенца и Его Мать.

Ночь была глубокая, все люди спали, и никто ему не отвечал.

Человек шел все дальше и дальше. Наконец увидел он вдали огонек. Он направился к нему и увидел, что это — костер. Множество белых овец лежало вокруг костра; овцы спали, их сторожил старый пастух.

Человек, искавший огня, подошел к стаду; три огромные собаки, лежавшие у ног пастуха, вскочили, заслыша чужие шаги; они раскрыли свои широкие пасти, как будто хотели лаять, но звук лая не нарушил ночной тишины. Человек увидел, как шерсть поднялась на спинах собак, как засверкали в темноте острые зубы ослепительной белизны, и собаки бросились на него. Одна из них схватила его за ногу, другая — за руку, третья — вцепилась ему в горло; но зубы и челюсти не слушались собак, они не смогли укусить незнакомца и не причинили ему ни малейшего вреда.

Человек хотеть подойти к костру, чтобы взять огня. Но овцы лежали так близко одна к другой, что спины их соприкасались, и он не мог дальше идти вперед. Тогда человек взобрался на спины животных и пошел по ним к огню. И ни одна овца не проснулась и не пошевелилась”.

До сих пор я, не перебивая, слушала рассказ бабушки, но тут я не могла удержаться, чтобы не спросить:

— Почему не пошевелились овцы? — спросила я бабушку.

— Это ты узнаешь, немного погодя, — ответила бабушка и продолжала рассказ:

„Когда человек подошел к огню, заметил его пастух. Это был старый, угрюмый человек, который был жесток и суров ко всем людям. Завидя чужого человека, он схватил длинную, остроконечную палку, которой гонял свое стадо, и с силой бросил ее в незнакомца. Палка полетела прямо на человека, но, не коснувшись его, повернула в сторону и упала где-то далеко в поле”.

В этом месте я снова перебила бабушку:

— Бабушка, почему палка не ударила человека?— спросила я; но бабушка мне ничего не ответила и продолжала свой рассказ.

„Человек подошел к пастуху и сказал ему:

— Добрый друг! Помоги мне, дай мне немного огня.

Только что родился Младенец; мне надо развести огонь, чтобы согреть Малютку и Его Мать.

Пастух охотнее всего отказал бы незнакомцу. Но когда он вспомнил, что собаки не смогли укусить этого человека, что овцы не разбежались перед ним, и палка не попала в него, как-будто не захотела ему повредить, пастуху стало жутко и он не осмелился отказать незнакомцу в его просьбе.

— Возьми, сколько тебе надо, — сказал он человеку.

Но огонь уже почти потух. Сучья и ветки давно сгорели, оставались лишь кроваво-красные уголья, и человек с заботой и недоумением думал о том, в чем донести ему горячие уголья.

Заметя затруднение незнакомца, пастух еще раз повторил ему:

— Возьми, сколько тебе надо!

Он с злорадством думал, что человек не сможет взять огня. Но незнакомец нагнулся, голыми руками достал из пепла горячих углей и положил их в край своего плаща. И уголья не только не обожгли ему руки, когда он их доставал, но не прожгли и плаща, и незнакомец пошел спокойно назад, как будто нес в плаще не горячие уголья, а орехи или яблоки”.

Тут снова не могла я удержаться, чтобы не спросить:

— Бабушка! почему не обожгли уголья человека и не прожгли ему плащ?

— Ты скоро это узнаешь — ответила бабушка и стала рассказывать дальше.

„Старый, угрюмый, злой пастух был поражен всем, что пришлось ему увидеть.

— Что это за ночь, —спрашивал он сам себя,— в которую собаки не кусаются, овцы не пугаются, палка не ударяет и огонь не жжет?

Он окликнул незнакомца и спросил его:

— Что сегодня за чудесная ночь? И почему животные и предметы оказывают тебе милосердие?

- Я не могу тебe этого сказать, если ты сам не увидишь, — ответил незнакомец и пошел своей дорогой, торопясь развести огонь, чтобы согреть Мать и Младенца.

Но пастух не хотел терять его из вида, пока не узнает, что все это значит. Он встал и пошел за незнакомцем, и дошел до его жилища.

Тут увидел пастух, что человек этот жил не в доме и даже не в хижине, а в пещере под скалой; стены пещеры были голы, из камня, и от них шел сильный холод. Тут лежали Мать и Дитя.

Хотя пастух был черствым, суровым человеком, но ему стало жаль невинного Младенца, который мог замерзнуть в каменистой пещере, и старик решил помочь Ему. Он снял с плеча мешок, развязал его, вынул мягкую, теплую пушистую овечью шкурку, и передал ее незнакомцу, чтобы завернуть в нее Младенца.

Но в тот же миг, когда показал пастух, что и он может быть милосердным, открылись у него глаза и уши, и он увидел то, чего раньше не мог видеть, и услышал то, чего раньше не мог слышать.

Он увидел, что пещеру окружают множество ангелов с серебряными крыльями и в белоснежных одеждах. Все они держат в руках арфы и громко поют, славословя родившегося в эту ночь Спасителя Мира, Который освободит людей от греха и смерти.

Тогда понял пастух, почему все животные и предметы в эту ночь были так добры и милосердны, что не хотели никому причинить вреда.

Ангелы были всюду; они окружали Младенца, сидели на горе, парили под небесами. Всюду было ликование и веселье, пение и музыка; темная ночь сверкала теперь множеством небесных огней, светилась ярким светом, исходившим от ослепительных одежд ангелов. И все это увидел и услышал пастух в ту чудесную ночь, и так был рад, что открылись глаза и уши его, что упал на колени и благодарил Бога”.

Тут бабушка вздохнула и сказала:

— То, что увидел тогда пастух, могли бы и мы увидеть, потому что ангелы каждую Рождественскую ночь летают над землею и славословят Спасителя, но если бы мы были достойны этого.

И бабушка положила свою руку мне на голову и сказала:

— Заметь себе, что все это такая же правда, как то, что я тебя вижу, а ты меня. Ни свечи, ни лампады, ни солнце, ни луна не помогут человеку: только чистое сердце открывает очи, которыми может человек наслаждаться лицезрением красоты небесной.


 
 Страница 1 из 2 [ Сообщений: 15 ] 
На страницу: 1, 2  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Наши сайты:
SmertiNet.ruСайт SmertiNet.ruAhirat.ruСайт Ahirat.ru
© 2012-2023 Смерти нет!
При поддержке phpBB Group и русскоязычного сообщества phpBB

Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Time : 0.131s | 21 Queries | GZIP : On