Сообщения без ответов | Активные темы

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Начать новую тему  Ответить на тему 
 Страница 2 из 4 [ Сообщений: 37 ] 
На страницу: Пред.  1, 2, 3, 4  След.
АвторСообщение
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 20 дек 2013, 13:05 
Не в сети
Аватара пользователя

Ведьма.
Валентина Ульянова.


... Огромный рыжий кот метнулся из-под скамейки к стайке воробьев, хлестнув Марину хвостом по ногам. От неожиданности девушка вздрогнула. Но все равно не забыла кивнуть сидевшим на скамейке бабулькам.

- Такой испугает! - посочувствовала ей одна из них.

Однако едва лишь она прошла, Полина Власьевна заступилась за своего кота:

- Да она у нас сама кого хочешь запугает: настоящая ведьма! Глазищи зеленее, чем у моего Барсака, волосы как огонь. А парня-то какого приколдовала! У, ведьма!

....Марина училась вместе с Игорем с первого класса, и всегда он был одним из одноклассников - и только. Но вот окончились последние школьные каникулы, и первого сентября они собрались на школьном дворе, нарядные и с цветами, привычно стали строиться на привычном месте. Она среди толчеи и возбужденных восклицаний случайно взглянула на него... и поняла, что пропала. Он стал совсем другим, и от глубины его черных глаз у нее закружилась голова. Она изо всех сил постаралась овладеть собой, спрятаться в глубине себя, и это ей удалось. Так глубокие воды от ветра лишь подернутся легкой рябью, в то время как мелкая лужица взбаламутится до самого дна.

Прошел целый учебный год. Но в последний, выпускной вечер Марина не выдержала. Пусть хоть один, один-единственный раз они потанцуют вместе, решила она, ведь теперь все равно. И Марина в полутьме дискотеки вошла в круг девушек и ребят, с которыми он танцевал.

Но что это? Вот он уже танцует прямо напротив нее - и смотрит на нее. Как обманчив этот мигающий свет! Не разобрать странного выражения его глаз! Вот он уже возле нее. Вот (у нее закружилась голова) начался медленный танец и он обернулся к ней, и она тихо кивнула, и его руки коснулись ее спины, нежно, едва-едва...

Всю эту долгую ночь они танцевали вдвоем. Он проводил ее домой, позвонил на следующий день. Согласна ли встретиться? В его голосе звучали неуверенность, робость и надежда.

Так началось ее счастье.

Надо было готовиться к экзаменам в институт, надо было их сдавать, была тяжелая работа и тягостные бесчисленные волнения. Она поступила, он - нет. Не прошел по конкурсу.

Наступила осень, и Игорь получил повестку из военкомата.

- Ты будешь ждать меня? - прерывисто спросил он в их последний день.

Это было предложение. Она не могла не понять. Но ответила просто:

- Да, - слишком много конфетно-красивых, ненастоящих слов окружало их - в сериалах, в дешевых романах. А у них было - настоящее.

И наутро, уже при его матери, и бабушке, и отце, прощаясь с ним, она в ответ на его тоскующий взгляд сказала только:

- Я буду ждать.

И это было, как обручение.

Он ушел.

На юге страны шла война.

Прячась от одиночества, Марина с головой окунулась в учебу, в бесчисленные лекции, семинары, доклады, зачеты. В их круговерти было легче жить без него, но именно из-за нее, этой суеты, Марина и не заметила, как нечто стало меняться вокруг нее. К тому же сначала это было так безобидно, так, на ее взгляд, нелепо и вздорно, что она ничего не принимала всерьез. И только потом, когда уже было поздно, вспомнила, и поняла, и ужаснулась.

А началось все с мелкого, незначительного события: соседка зашла попросить полстакана муки, ей не хватало для пирога. Но видно, это был только предлог, так как Полина Власьевна уселась, вместе с мукою, в кресло и завела долгий, обстоятельный разговор ни о чем.

Марина только что вернулась из института, ей надо было готовиться сразу к трем семинарам, но из почтения к годам своей гостьи и жалости к ее одиночеству она села напротив и вежливо поддерживала разговор. Наконец Полина Власьевна вспомнила о пироге, и они распрощались. Марине даже не очень жаль было потерянного времени: старушке было приятно...

А через несколько дней у нее сломался телефон, и наступил ее черед звонить в соседскую дверь.

Полина Власьевна тотчас открыла, но лицо ее отнюдь не выразило приветливости.

- Простите пожалуйста, - попросила Марина, - вы не позволите по вашему телефону позвонить на АТС?

Не двигаясь с места, Полина Власьевна с сомнением смотрела на девушку.

- А вы знаете, Марина, - заявила вдруг она, - после того, как я была у вас, я тяжело заболела... - Взгляд ее маленьких глаз уперся прямо Марине в лицо.

Какой-то странный смысл был в словах старушки.

- Наверное, давление менялось... - с участием отвечала Марина.

Полина Власьевна поджала губы и промолчала. Но посторонилась от двери и провела Марину к телефону на кухню. Девушка, не садясь, позвонила, сказала хозяйке несколько вежливых и участливых слов, попрощалась и поспешила уйти.

Странное чувство осталось у нее от поведения соседки: та как будто ее в чем-то обвиняла. Но ведь это вздор, решила Марина и постаралась больше об этом не вспоминать.

Однако не тут-то было. Полина Власьевна явно стала ее избегать, буквально отшатываясь при встречах. Самому недогадливому стало бы ясно: старушка в чем-то подозревает Марину. Все чаще девушка чувствовала, как нечто нечистое вторгается в ее жизнь, нечто, от чего она не могла избавиться, что не могла отстранить от себя: чужие, недобрые, неподвластные ей мысли опутывали ее. Но как от них избавиться? Ведь соседка не будет слушать ее доводов, у нее свое мнение, темное и именно от того неколебимое. Какая логика в суеверии?! Марина увидела себя беззащитной перед чужой недоброй волей, перед тем злом и мраком, в которые ее насильно втянули. Ужас и отвращение охватили ее, и что-то стало словно ломаться в ней... И вдруг некая светлая мысль мелькнула в ее уме, словно луч. И все изменилось. Марина поняла, что надежда, защита, выход есть. Защита - в вере, в Боге. Там, у Него, все чисто, и ясно, и справедливо. Там невозможно обвинение невиновной. Там единственное убежище для гонимой души.

Откуда пришли эти мысли к ней, воспитанной в неверии и не знающей ничего о Боге? Марина и не задумывалась об этом. Она просто приняла это знание как выход, как спасение от подступающей тьмы. И пошла искать в комнате мамы свой крестильный крестик: она видела его когда-то давно, в раннем детстве, на одной из полок. Нашла, надела его на такой цепочке, чтобы он виден был в вырезе блузки, и подумала, что теперь-то Полина Власьевна наверняка должна понять, что была не права. И успокоилась.

Добрый Ангел, только что отогнавший от нее безобразного демона, говорил ей что-то еще, но Марина не слушала больше его: непонятный мрак отступил, а дел было много. И она занялась делами.

Невидимый Ангел вздохнул и замолчал.

А Полина Власьевна в этот момент разговаривала со своим котом, озверело мяукающим на закрытую дверь:

- Ну-ну, тихо, Барсик, успокойся же наконец, - причитала она, не без ужаса глядя на взъерошенное животное. - Ну, понятно, за дверью, недалеко злодейка наша! Знать, какую-то нечисть опять наслала. Ну точно как тогда, когда звонить приходила! У, рыжая ведьма! Смотрит своими зелеными глазищами и молчит, и невесть, что у нее на уме! Ну-ка я дверь перекрещу...

Кот замолчал и начал озадаченно озираться. Полина Власьевна удовлетворенно вздохнула. А демон, только что представлявший Барсику ненавистного чужого кота, в самом деле отшатнулся от знамения креста - но не наружу, а внутрь квартиры. И остался в ней: здесь было ему хорошо, веяло ненавистью и злобой и совсем не было ангелов.

Время шло. Марина училась, писала Игорю, ждала, читала и перечитывала его письма, и на это уходили все ее силы и мысли. А Полина Власьевна между тем не считала себя обязанной умолчать о столь явных, с ее точки зрения, и многозначительных явлениях. Слухи и пересуды расползались...

Однажды в пасмурный зимний день Марина возвращалась домой. Небо было бесцветно-серое, под ногами месилась снежная слякоть, и на душе у нее было смутно. И Игорь давно не писал... Но когда она увидела невдалеке от подъезда Полину Власьевну в компании таких же старушек, то внутренне собралась и приготовилась улыбаться. И улыбнулась, здороваясь:

- Добрый день! Хорошо, что наконец потеплело... - успела сказать она, прежде чем заметила, что никто не собирается ей отвечать.

Марина растерянно замолчала. И увидела, как одна из старушек старательно заслоняет собой стоящую рядом внучку.

"Это она ее от меня закрывает!" - вспыхнуло в мыслях Марины. Она отвернулась и пошла к подъезду. Ноги ее не слушались, спина была как деревянная. Они смотрели ей вслед!

Еле помня себя, она добралась до своей квартиры. Здесь звонил телефон.

- Это ты, Марина? - услышала она голос подруги. - Ты только держи себя в руках! Мне сказали ребята, что Игорь ранен... И больше они ничего не знают...

- Что? - задохнулась Марина. - Прости, я побегу... - Не договорив, она бросила трубку и кинулась к выходу: скорей к его матери, она все должна знать, что с ним, где он, что можно сделать, куда звонить, ехать, писать!

Игорь жил рядом, надо было только перебежать узенький двор. И вот уже Марина звонит в его квартиру.

Дверь открыла бабушка... и стала на пороге, не пуская девушку внутрь. Но Марина не заметила этого, не поняла.

- Здравствуйте, - еле переводя дыхание, быстро заговорила она. - Мне сказали, что Игорь ранен! Что с ним?

- Это все ты, ты виновата! - вдруг заголосила старуха. - Это ты его сглазила! И в институт не прошел, и в армию взяли, и вот теперь! Плечо навылет! И еще сюда заявилась! Как посмела?! Чтоб и ноги твоей не было здесь! Все соки ты из него высосала, ведьма проклятая!

Марина оцепенела. Разве так бывает? Разве люди так говорят?!

- Тише, Любаня, ты просто дверь закрой, и все, - словно во сне услышала девушка другой старушечий голос. И увидела рядом с бабушкой Игоря ту старушку, которая только что заслоняла собой от нее свою внучку.

Марина не помнила, что было потом. Как ушла она от этих людей, из этого дома. Зимние долгие сумерки уже превращались в ночь, когда она наконец опомнилась и огляделась. Как далеко она зашла! Но это и лучше! Надо идти, идти, быстро, и долго, и далеко, чтобы устать, чтобы не думать, чтобы не чувствовать. Но боль уже прочно поселилась в ней, от нее было не убежать.

Мысли ее вспыхивали и гасли, путались и метались, одна беда заслоняла другую, тревога за Игоря все росла, вдруг пронзало безжалостное понимание, что ему непременно скажут, конечно же, скажут, что она его сглазила, что она... ведьма! "Но ведь это неправда!" - мысленно вскрикивала она, бессильно и беззащитно, и все ее существо отказывалось верить в происходящее. Это было похоже на страшный сон. А если и впрямь затаилась в ней некая жуткая, неподвластная ей, злая сила? Но это было настолько несправедливо и страшно, что разум ее отказывался такое принять, тьма ужаса покрывала его, он помрачался и замолкал, но мгновение спустя снова взметалась в ней карусель воспоминаний, обид, недоумения, возмущения, боли...И все мучительнее и ярче оформлялось из этого ощущение безобразия мира. Непоправимого безобразия.

Наконец мысль, что можно все кончить разом и быстро, темной соблазнительной тенью вошла в нее. Марина замедлила шаг. Она шла по мосту, и мутные воды реки бежали под нею, смывая все...

Что остановило ее? Это показалось ей еще более страшным и безобразным. Она отошла от перил и побрела дальше, вперед, сама не зная куда, опустошенная и обессиленная. Может быть, потом она и решится - этот выход ей оставался...

Вскоре она подошла к высокой белой стене. Это был монастырь. Там, за этими светлыми стенами, кто-то скрывался от ужаса жизни. Но от этого разве можно укрыться? И как верить в Бога, если мир, будто бы созданный Им, так безобразен? От этой мысли точно мрак сгустился вокруг нее. Не на что было надеяться. Нечего было ждать. И она чуть было не прошла мимо распахнутых ворот монастыря. Но в последний момент задержалась, повернулась: в ней вспыхнуло, словно слабенький огонек, желание помолиться за Игоря - и она вступила в обитель. Несчастное сердце, к счастью, не знает логики.

Внутри, за высокой аркой, было тихо, бело и чисто. Только дорожки темнели среди девственного снега газонов и меловой белизны церквей, стен и домов. Марина не знала, как здесь полагалось себя вести. На всякий случай натянула потуже берет. Но народу было немного, в основном возле книжной лавки, и никто не смотрел на нее. Девушка приободрилась. В эту минуту мимо нее, не глядя по сторонам, быстро прошел высокий монах в черном развевающемся одеянии и скрылся под аркой одной из церквей. Марина пошла следом за ним.

За тяжелой старинной дверью, в коридоре с полукруглыми светлыми сводами не было ни души, но откуда-то издали доносилось тихое пение. Марина увидела сбоку лестницу, взошла по высоким ступеням к его протяжно-переливчатому звуку и оказалась в галерее-притворе. Рядом, за стеной с распахнутыми дверями, служили вечерню те, кто верил в доброго Бога. А у окна, за столиком со свечами, потупясь, стоял юный послушник. Марина нашарила в кармане монетки, купила свечу и неуверенно прошла к боковой арке, стесняясь молящихся за центральной дверью. И оказалась в безлюдном приделе, отделенная ото всех глухою стеной. Но пение хора доносилось и сюда, и перед большой иконой Богородицы горела на высоком подсвечнике чья-то одинокая свечка. Марина дрожащей рукой затеплила и свою свечу, поставила ее рядом. Подняла глаза на икону, вгляделась, попробовала молиться... И странно хорошо вдруг стало ей. Было что-то неотразимо притягательное, утешительное в этом непривычном ей лике с яркими огнями свечей перед ним, в том, чтобы просто стоять невдалеке от него, и смотреть, и думать. Была ли это молитва? Кто знает? Только вскоре почувствовала она, что мысли ее уходят не в пустоту. Что ее слушают, и любят, и жалеют, и утешают - ее, презренную и затравленную людьми! Душа ее задрожала, слезы заструились из глаз, и впервые в жизни она стала молиться.

Вскоре из алтаря вышел седой сухонький старец в черной застиранной рясе и, прижимая что-то к груди и глядя в землю, сдержанной походкой приблизился к аналою, что был недалеко от нее. Он бережно положил на него принесенные крест и Евангелие и обернулся к ней. Но Марина не видела ничего. Она стояла со склоненной головой и тихо плакала. Старый монах не произнес ни слова.

Наконец Марина вздохнула, словно бы просыпаясь, и вдруг услышала тихий старческий голос:

- Та, к Которой ты обратилась, да поможет тебе, чадо!

Девушка подняла глаза и увидела черное долгое одеяние, седую длинную бороду, бледное, доброе, в мелких морщинках лицо и голубые ласковые глаза, тихо смотрящие на нее из-под седых бровей.

- Ты пришла исповедаться?

- Нет... - растерянно отвечала она. - Но я...

Старец молча ждал, спокойно и терпеливо.

И ей вдруг захотелось все ему рассказать. Что-то сказало ей, что этот будто бы посторонний, чужой человек поймет и пожалеет ее. В нем чувствовалась никогда не виданная ею кротость, теплота подлинного, ненавязчивого участия --к ней! - и что-то еще, непонятное, но словно бы осиявшее ее светом.

И Марина стала рассказывать ему о себе, сбивчиво и торопливо, впервые в жизни не думая о впечатлении, которое производит. И заключила самым больным:

- Почему люди так злы? Почему столько зла? Я ничего им не сделала! Разве можно сглазить, если не хочешь зла! Если любишь! Игорь теперь где-то лежит раненый, и я даже не могу ему написать... Они скажут ему, что я ведьма! Но ведь так же не может быть! И как с этим жить?

Священноинок ответил грустно и ласково:

- Да, девочка, так не может быть. Они, те, кто сказал тебе это, сами не знают, что говорят: ты не верь и не думай так. Никакая ты не ведьма, и никого ты не сглазила. Господь даровал нам свободу воли: ты их любила, желала добра - значит, и перед Богом, и перед людьми чиста. Это враг их заморочил и тебя своей сетью опутал. Ну да у нас против него оружие есть такое - не устоит. Вот ты мне все рассказала - он и бессилен, не обманет больше тебя. Только с Господом будь: Он тебя любит так, как ты и не ведаешь, Он тебя от всякого зла Сам защитит, Своею силой. Не отдаст овечку свою. "Благоволит Господь во уповающих на милость Его". Он сказал: "Призови Мя в день скорби своея, и изму тя". "Открой ко Господу путь твой и уповай на Него, и Той сотворит: и изведет, яко свет, правду твою и судьбу твою, яко полудне".

Как завороженная вслушивалась Марина в эти слова. Они казались ей неизъяснимо сладки и словно залечивали, умягчали раны, что болью зияли в ее душе. Она больше не была одинока перед своей бедой.

-Что же мне делать? - спросила она, уже совершенно доверяясь тому благому, что почувствовала в старце.

Он обратил на нее ласковые свои глаза и улыбнулся.

- Это ты хорошо спросила. Ну, прежде всего тебе до времени лучше оттуда уехать. Есть у меня одна духовная дочь: думаю, она возьмет тебя к себе. В субботу ее спрошу. Не унывай. А затем - вот что... Скажи мне: ты когда-нибудь исповедовалась, причащалась?

Вопрос был задан с таким участием, что Марине вдруг стало стыдно самой себя. Она потупилась, покачала головой. А старец сказал с неожиданной радостью:

- Тем более слава Богу, что ты сегодня пришла в монастырь! Поистине, чадо, рука Господня привела тебя сюда, ко Спасителю.

Слово словно пронзило ее. Да, ей именно нужно - спасение. От недобрых людей, от самой себя, слабой, ни в чем не уверенной, не умеющей правильно жить. Спасение от всего того зла, что обступило и почти победило ее.

Долго еще говорил с нею старец, и она слушала, словно пила живую воду...

Поздним вечером, выйдя из монастырских ворот, она тихо пошла по безлюдной узенькой улочке вдоль монастырской стены. Над белой старинной стеной, над оранжевыми фонарями синело и мерцало звездами небо, загадочное и бездонное. Марина вгляделась в его глубину - и впервые в жизни оно ей сказало о величии Бога. Бога, любящего ее, как Свое родное дитя. Старое кончилось, а то, что начиналось, было полно надежды и жизни. Она дивилась самой себе, своей изменившейся, ожившей душе: в ней словно остался храм, блаженная его благодать, и Марина, благоговея, несла ее в себе, как величайшее чудо и величайший дар.

Она возвращалась домой и не боялась. Она была защищена, и то, что знала теперь ее душа, принадлежало ей навсегда. Этого было у нее не отнять.

Никому. Никогда.

источник


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 25 дек 2013, 10:37 
Не в сети
Аватара пользователя

Икона


Автор: Протоиерей Александр Авдюгин

Изображение


Икону принесли вечером. С утра звонили, потом в храм пришли, с рассказами о древности иконы, ее красоте и дороговизне.

Один из коробейников, шмыгая носом, с придыханием, дыша мне в ухо уже устоявшимся вечным перегаром, объяснял:

- На дереве, батя, под золотом, Бог нарисован и дом его рядом, в лесу…

- В раю, что ль Бог?

- Да каком раю, в лесу?! Сколько стоить будет?

- Да откуда ж я знаю, может она ворованная или ненастоящая.

- Да старуха моя мне оставила. Померла. Вот те крест!- попытался изобразить на себе крестное знамение левой рукой продавец. - Так
сколько стоить будет? Семнадцатый век, отец, она нам по наследству передавалась.

- Так уж и семнадцатый?

- Точно. Мне митрофановский поп сказал, что ей 350 лет.

Священника из Митрофановки я знаю. В древних иконах он вряд ли разбирается, но старую икону от современных, в годы хрущевские и брежневские на досточках написанных, отличить сможет.

- Ладно, приносите. Посмотрим.

И двух часов не прошло. Постучали.

В полосатой «базарной» сумке, завернутая в ветхое серое полотенце, уместилась большая, по размеру - аналойная икона.

Разворачиваю.

И… сдержаться не смог.

- Ух ты, Серафим!» - так и выдохнулось.

Соединенная сзади, двучастная, с ковчегом (углубленная срединная часть), с соблюдением всех иконописных форм и тонкой позолотой икона преподобного старца Серафима Саровского – была красива и особенна.

Есть свойство, «особенность» у некоторых икон, которыми они своею красотой призывают не любоваться, а молиться. Так и говорят – намоленная икона. Эта была из них. Причем, стало абсолютно ясно, что икона храмовая. По торцу ее боковых граней остались отверстия от креплений, для установки в иконостасном кивоте.

- Так откуда икона? – внимательно смотря на пришедшее трио, еще раз вопросил я. – Бабка оставила, или из храма уведена?

- Ты что, батя, обижаешь, моя икона – ответствовал самый «интеллигентный» коробейник. – Точно, старуха оставила. Наследство. Вот уезжаем в Россию с собой забирать не хотим, пусть на Родине останется.

Такого пафоса я даже не ожидал, хотя оно и действительно, если уезжают, то с такой иконой на таможне проблемы обязательно возникнут.

- Так берешь икону? – настойчиво и вопросительно требовал «хозяин», - Гляди, красивая какая. Семнадцатый век.

- Семнадцатый точно, - возразил я, только вот не век, а год. Именно 1917 или около того.

- Да ты что! Цену сбить решил? – чуть ли не завопил хозяин, - да нам за нее в Луганске знаешь сколько забашляют? Не семнадцатый, смотри-ка, спец нашелся. Она моей бабке от ее прабабки осталась, а той тоже с древности…

Возмутительным междометиям с пропуском предыхательных начал всем известных выражений, казалось, не будет конца и мои попытки объяснить, что икона никак не может быть века XVII, так как преподобный вообще-то жил в XIX, а канонизирован лишь сто лет назад не принимались даже на слух.

- Так берешь икону? – оборвал, возмущающегося поповской несправедливостью напарника, другой продавец.

- Это икона храмовая и дорогая, мне посоветоваться надо.

- Дорогая, и я ж об том же – тут же поддакнул «хозяин», - Триста лет иконе.

Объяснять еще раз, что иконе преподобного старца лет сто от роду я больше не стал.

- Сколько хотите?

- Тысячу долларов – вполголоса выдал продавец и икнул, утверждающе.

- Нет, братцы, таких денег у нас нет, да и стоит она вполовину меньше.

Тут я говорил со знанием дела, так как не столь давно приискивал для храма икону подобного вида и цены раритетов знал.

Спор мог затянуться до бесконечности, поэтому, чтобы не устраивать бесполезных и никому не нужных торгов я стал заворачивать икону в полотенце, всем своим видом показывая, что отказываюсь брать.

- Езжайте в область, в антикварный магазин и там продавайте.

Коробейники переглянулись.

- Деньги сейчас отдашь?

- Отдам половину – заявил я. - Остальные - через недельку, когда подсобираем на приходе, да и проверю я иконку, вдруг ворованная.

На «ворованная» продавцы никак не среагировали, но стали требовать полного расчета.

Деньги, конечно бы я нашел, тем более, что собирались мы на храм икону приобрести, но что-то мне мешало взять вот просто так и забрать преподобного старца. Нужно было время. Подумать и помолиться.

Согбенный, опирающийся на клюку старец Серафим, как то грустно смотрел с лесной опушки и в его взгляде грусть, соединялась с тревогой.

- Значит так, братия, - решил я окончательно, - половину денег я сейчас же отдам, а вторую после Вознесения, то есть через пять дней. Устраивает – забираю, нет – везите в антикварный.

Коробейники помялись и согласились.

Не спалось толком в эту ночь. Несколько раз подходил к столику, где стояла икона. Старец из своего далеко тревожно вглядывался в день сегодняшний и, как мне показалось, чего-то ждал.

Не напрасно было его ожидание и мое беспокойство. Солнце толком еще не успело взойти, как раздался настойчивый и многоразовый, «аварийный» звонок в дверь.

- На пороге стояла дородная дама, за ней, как то терялся и абсолютно «не смотрелся» один из вчерашних продавцов.

- Отдайте икону, сейчас же! Да как вы смели ее брать за такие гроши?! А еще священник называется!

Я, молча, не выслушивая дальнейшие причитания и обвинения в своей непорядочности, алчности и сребролюбии вынес икону.

- Возьмите.

Дама немного опешила от моего смирения и молчаливого согласия и, отдавая мне деньги (уже в государственной валюте) лишь сказала:

- За эту икону я квартиру куплю и еще на машину останется. Семнадцатый век! А он – (прозвучавшее выражение-определение опускаю) – за такие гроши хотел нас наколоть.

Закрыл дверь, виновато посмотрел на встревоженных домочадцев, и пошел в храм читать акафист преподобному Серафиму Саровскому.

* * *

Где то через неделю собрался ехать на Родину в Россию и пошел на рынок денежку поменять, гривны на рубли. У местного валютчика, в будке, увидел стоящую в углу прикрытую рогожкой икону.

- Бать, икона не нужна? – спросил валютчик. Купил вот по случаю. Старец, святой какой то, по-моему, лет двести ей.

Он отбросил рогожку в сторону… на меня так же грустно смотрел Серафим.

- Да нет ей двухсот, от силы лет сто – возразил я.

- О! Значит, не ошибся- обрадовался меняла. – С меня за нее 300 баксов требовали, а я им больше ста не дал. Так что возьмешь за сто пятьдесят?

- Да нет, не буду. Ты ее в антикварку свези, толку больше будет и греха меньше, что на святости деньги зарабатываем.

- Свезу - как то сразу согласился мой собеседник. И мне стало уверенно ясно, что обязательно отвезет.

* * *

Преподобный старче Серафиме, моли Бога о нас грешных!


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 04 янв 2014, 16:39 
Не в сети
Аватара пользователя

Анастасия


Изображение


Открыв глаза, Галя увидела белоснежный потолок и стены, столпившихся у ее кровати людей в белых халатах. Голова кружилась. Все плыло перед глазами. Она старалась вспомнить, что произошло, и вдруг... Дочка! Где моя дочка? Где мой ребенок?! Галя хотела крикнуть, но голоса не было, попыталась привстать, но заботливые руки нянечки уложили ее на подушки.

Доктор, уже немолодой человек, тяжело вздохнул, не зная, как начать разговор. Он не смотрел на Галю. А когда поднял глаза, в них были и боль, и вина, и какая-то отцовская жалость к этой совсем еще юной девочке.

Вздохнув еще раз, он медленно произнес:

—Ваша дочь жива... Но она находится под наблюдением врачей в специальной барокамере, мы поддерживаем искусственное дыхание... Надежды очень мало...

Слова доктора медленно доходили до ее разума. Ей казалось, что это сон. Сейчас она проснется — и рядом будет ее малютка.

Три года они с Сергеем ждали ребенка. Их семейное счастье было бы полнее, будь у них малыш.

От назойливых намеков родственников и друзей сначала отшучивались, потом забеспокоились. Началась беготня по врачам, слезы, опасения. Но оставалась еще надежда. И вот — радость! У них будет ребенок!

Галя вспоминала, как прыгал от радости Сергей, как появились слезы на глазах у мамы, как радостно потирал руки будущий дед.

Все это вихрем пронеслось в голове, не хотелось верить словам доктора. Ее дочь есть — и ее нет... Она живет — и не живет... Она живет, но не дышит!

Почему-то вспомнилась последняя студенческая весна. Три подруги на пороге взрослой жизни — молодые, красивые, беззаботные, полные радужных ожиданий.

И позже, несмотря на раннее замужество, Галина продолжала поддерживать дружеские отношения и со Светой, и с Ириной.

Вспомнила Галя и день, когда позвонила Светлане, чтобы пригласить на свадьбу. Весело щебеча в трубку, произнесла:

—Светик, десятого апреля ждем!

Удивившись молчанию, спросила:

—Ты что молчишь, не рада?

А Светлана в этот момент думала о другом:

После института они ушли в самостоятельную жизнь. Многие краски со временем потухли, много шишек было набито, но многое было и найдено. Каждая искала смысл и истину в жизни. Светлана нашла ее в Боге.

Десятое апреля... Светлана молчала, страх сковал ее сердце. Что ответить? Ведь Великий пост! Как объяснить? Как отговорить?

Отговорить не удалось...

Галя вздрогнула от прикосновения чьих-то рук. Нянечка... Милая, добрая нянечка! Как высказать мне тебе свою боль! Из закрытых глаз Галины покатились слезы. Боль физическая и моральная слились в одно горе.

Нянечка гладила Галю по голове, утешая:

—Не плачь... На все воля Божия. Ты вот что, имя надо дать дитю. Нехорошо это. Коль появилось на свет Божий, обязательно окрестить надобно. На вот, возьми и молись как умеешь.

Старушка вложила что-то в обессилевшую руку Гали и сжала ее в кулак. Безвольные пальцы попытались определить на ощупь. Крестик... Маленький металлический крестик...

Имя? Галя лихорадочно стала вспоминать женские имена, мысли путались, ей ничего не приходило на ум, кроме своего имени и имени мамы. Она взглянула на няню. Та что-то беззвучно шептала, шевеля губами. И вдруг ее словно озарило — Настя!

—Настя, — тихо произнесла она вслух.

—Вот и хорошо, — сказала нянечка, поправляя одеяло. — Я читала, что "Анастасия" в переводе значит «воскресшая». Молись о ней, молись...

Молиться? Но как?! Галя не знала ни одной молитвы. А как она нужна была ей сейчас! Галя пыталась вспомнить, что говорила о молитве Светлана. Тогда она мало прислушивалась к ее словам, но все же что-то запомнилось. «Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, Матерь Божия, помоги!»

Матерь?! Галя вздрогнула. Ведь Она — Мать, Она должна понять мою боль, ведь Она сама так страдала, глядя на мучения Своего Сына! Перед глазами стояла икона Богородицы, которую она видела в доме подруги. Ее глаза, печальные, зовущие, скорбящие, но такие обнадеживающие.

«Матерь Божия, спаси мою дочку! Спаси, молю Тебя! Прости меня!»

Эти слова сами вырывались из ее души.

Прошло шесть дней. У Светланы зазвонил телефон. Из трубки просто гремел радостный голос Сергея:

—Дышит! Она дышит!!!

Светлана перекрестилась.

Прошло два года. Как-то в квартире Галины раздался звонок. Сняв трубку, она узнала голос Ирины, студенческой подруги.

—Ты даже не догадываешься, куда я тебя хочу пригласить!

—Неужели на свадьбу? — словно не понимая, о чем речь, подыграла Галя.

—Ну конечно же! — казалось, счастье Ирины так и брызжет из трубки. — Мы тебя ждем! Очень хотим встретиться! Приходи к нам в гости, я тебя с будущим мужем познакомлю.

Ира тараторила без умолку.

— Ой, да я же не сказала, когда свадьба. Тридцатого марта. В шестнадцать ноль-ноль.

Поворачивая голову в сторону висевшего на стене календаря, Галя уже знала, что она там увидит. С календаря смотрели печальные глаза Богородицы. Галя закрыла глаза рукой, сердце сжалось от незабытого страха и боли... Потом она подняла взор на играющую в уголке Настеньку — воскресшую Анастасию.
Рассказ Татьяны Клещенок
Из сборника рассказов, составитель Б.А. Ганаго.


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 25 янв 2014, 23:48 
Не в сети
Аватара пользователя

Крестик для папы.


Алла Попова. Рассказ о спасении

Анна уже собиралась закрывать магазин, когда дверь открылась и вошла девочка лет 6-7. Светло-русые волосы были аккуратно собраны в две косички. Большие глаза внимательно уставились на Анну.

— Уже закрыто, — хотела сказать Анна, но что-то во взгляде девочки остановило ее.

— Простите, пожалуйста, мне нужен крестик.

— Крестик? — удивленно переспросила Анна.

— Да, серебряный крестик.

Немало удивляясь себе и неожиданной посетительнице, Анна вернулась за прилавок и спросила:

— Почему серебряный?

— Потому что он отгоняет нечистую силу.

— Ишь ты! — удивилась Анна. Она тоже слышала, что серебро имеет силу против нечисти.

— А деньги у тебя есть?

— Да. И девочка выложила на прилавок полный мешочек звонких медных и серебряных монет по 5 и 10 копеек. Видя удивление Анны, она пояснила: «Я это на куклу копила».

Анна вспомнила свое безигрушечное детство и томительное желание иметь большую красивую куклу. Все перевернулось у нее в душе. Наклонившись к маленькой посетительнице, она ласково спросила: «А зачем тебе серебряный крестик?».

— Для папы, — ответила девочка и, видя недоумение на лице Анны, повторила: — Для папы. Его забрала нечистая сила. Он пьет и пьет.

Анна побледнела, сердце неприятно защемило. «Бедная девочка», — подумала Анна. Как и она сама: сначала папа, а теперь муж. Все проклятая пьянка!

— И впрямь нечистая сила, — подумала Анна.

— А папа твой крещеный?

— Нет.

— Тогда зачем ему крестик?

— Я сейчас схожу в Церковь и попрошу покрестить его.

— А где твоя мама? — все больше удивляясь, расспрашивала Анна.

— Мама умерла. От горя умерла, что папа пьет.

— Кто же за вами приглядывает?

— Так мы сами с папой.

Он хороший. Он не всегда пьяный.

— А ты думаешь покрестят его, и он бросит пить? — спросила Анна.

— Бабушка говорила, что от нечистой силы только Церковь и поможет.

Анна сложила монеты обратно в кошелек и подала девочке.

— Как тебя зовут?

— Аленка все зовут. А так, Елена.

На глазах ее появились слезы.

— Не хватает, да?

— Ты вот что. Возьми эти деньги и купи себе куклу, а крестик я тебе так дам.

И, видя удивленный взгляд девочки, добавила. «У меня есть один лишний». Глаза девочки засветились.

Анна уложила крестик в пакетик и подала Аленке.

«Иди с Богом». Закрыв магазин, Анна всю дорогу домой думала об этой удивительной встрече. И подходя к дому, решила: «Возьму выходной и схожу в Церковь».

…Аленка бежала не чуя ног под собой. «Только бы Церковь не была закрыта, только бы не была закрыта», — повторяла она про себя. Церковь была открыта. Аленка буквально влетела в двери и встала, буд-то ноги вдруг приросли к полу.

«Куда летишь, как шальная? — преградила ей путь старушка с тряпкой в руке.

Закрыта церковь».

— Нет, нет! — с отчаянием подумала Аленка.

— Мне нужно папу срочно покрестить, понимаете? Его забрала нечистая сила! Ей казалось, что она сказала это тихо, но прозвучало это под сводами храма так громко, что сама Аленка сжалась. — Господи помилуй! — тряпка вывалилась из рук старушки. На отчаянный выкрик Аленки из алтаря вышел отец Николай. Аленка знала, что их, которые служат в церкви, зовут «отцами», но поскольку имени этого «отца» она не знала, то воскликнула, кинувшись к нему.

— Отец, дорогой отец! Помоги моему папе. Его забрала нечистая сила и он умирает!

Отец Николай ласково погладил девочку по голове, усадил ее на скамейку и стал расспрашивать о ее беде…

…Сознание к Панкрату возвращалось медленно. Оно тяжелым мельничным жерновом начинало ворочаться в мозгу, причиняя нестерпимую боль. Ему вспомнилось вчерашнее неприятное, тоскливое чувство одиночества, которое он пытался заглушить водкой. Вспомнил, как не в силах подняться кричал на дочку Аленку, чтобы она сходила за другом соседом. Вспомнились детские худые плечики, все ниже опускающиеся, как-будто на них взваливали непомерную ношу. От этого воспоминания стало еще тоскливее. Глаза опухли и не хотели открываться. С трудом ему удалось разомкнуть их. Ничего не понимая, он стал озираться вокруг. Все было белым и только в углу в сторонке выделялось какое-то темное пятно.

— Ну вот и все, отец Николай. Теперь ему нужно немного полежать и с ним можно будет разговаривать, — медсестра убрала шприц в коробочку и вышла из палаты.

Отец Николай смотрел, как медленно возвращалась жизнь к человеку. Обросшее лицо не старого человека медленно становилось розовым. Обычно о. Николай старался при разговоре смотреть человеку в глаза. Только там можно найти ответы на все или многие вопросы о жизни души. Он знал, что глаза редко лгут. Но, когда Панкрат открывал глаза, то в них стояла мутная завеса.

Постепенно очертания стали вырисовываться четче, и Панкрат увидел сидящего на стуле «попа», а рядом притихшую и заплаканную дочку. Он лежал на белой кровати, и все кругом было непривычно бело и нарядно.

— Меня зовут отец Николай, — представился незнакомец. Вот, ваша дочь пришла в Церковь и спасла Вас. Да чуть было не опоздали.

Панкрат смотрел на лицо уже немолодого человека и что-то внутри у него разворачивалось, становясь все больше и не вмещаясь в грудную клетку. Ему мучительно захотелось вытолкнуть это тяжелое из себя, что мешало ему дышать. Панкрат прохрипел что-то вначале непонятное, потом, как бы извиняясь сказал тихо: «Спасибо вам». Он не знал за что благодарит этого человека, но увидев спокойный, добрый взгляд, понял, что ему очень хочется излить перед сидящим незнакомым человеком все, что накопилось на душе за долгие годы…

…Отец Николай слушал молча, не задавал вопросов и не говорил ни слова. Панкрат умолкал, горько вздыхал, потом продолжал выплескивать наружу всю тяжесть, выворачивая наизнанку все темные уголки своей души.

Было уже поздно, когда он, обессиленный, опустил голову на подушку. Отец Николай заговорил тихо, по-отечески ласково. Он говорил о кресте, который каждый должен понести, о слабости человека, о душе, ее красоте и чистоте. Необычные слова обезболивающим бальзамом ложились Панкрату на сердце, и оно билось ровнее и спокойнее. Какая-то неведомая сила проникала внутрь и наполняла его удивительной теплотой и безграничным доверием. «Как хорошо!», — подумал Панкрат, закрывая глаза. Он не заметил, как уснул.

Проснулся Панкрат рано. Сначала он не понял, где находится. Но увидев прикорнувшую на стуле дочь, вспомнил где он. Встав, Панкрат осторожно переложил дочь на постель, а сам сел рядом. Удивительное, теплое чувство ощущалось где-то внутри. И что-то еще тревожило. И вдруг он вспомнил позднего гостя. «Это от него, это через него мне стало легко», — подумал Панкрат. Конечно, он никогда не отрицал, что там «что-то есть», но теперь это «что-то» так близко коснулось Панкрата, преобразило его чувства и мысли. Он не помнил, что именно говорил ему отец Николай, но это чувство теплого доверия, легкости в душе осталось у него и заставляло что-то предпринимать.

Выписали Панкрата через три дня. Аленка принесла чистую рубашку и выглаженные брюки. Переодевшись и поблагодарив врачей, они вышли на улицу. «Какое сегодня яркое и теплое солнце!», — подумал Панкрат с удивлением. Он шагал, взяв Аленку за руку и впервые с удивлением всматривался в лица прохожих. И лица эти были какие-то знакомые, приветливые и родные. Некоторые даже улыбались Панкрату, как хорошему знакомому.

Панкрат и не заметил, как они подошли к Церкви. Нерешительно остановившись, он посмотрел на Аленку, она на него, и они дружно шагнули в притвор Церкви. В храме шла служба: везде горели свечи и раздавалось чудное печальное пение. Они потихоньку встали в сторонке, прижавшись друг к другу. Из открытых маленьких дверей вышел священник, держа перед собой какой-то предмет, похожий на кубок. Это был отец Николай. Панкрат так волновался, что ничего не мог понять, что говорит отец Николай. Ему показалось даже, что отец Николай удовлетворенно посмотрел на Панкрата и слегка одобрительно кивнул ему. И не понял Панкрат, что случилось с ним в следующее мгновение: слезы ручьем потекли из его глаз и он неуклюже вытирал их рукавом, всхлипывая как ребенок. Он плакал, не стесняясь этих слез и не пытаясь остановить их. И ему казалось, что кто-то по-отцовски, ласково и печально, гладит его по голове. И от этого слезы лились еще больше. Глядя на него, плакала и Аленка. Она поняла, что папа ее выздоровел, что нечистая сила покинула его, хоть он еще и не крещеный. Потихоньку достав из кармана крестик, она осторожно вложила его отцу в руку. Взглянув на крестик, Панкрат тепло и с благодарностью посмотрел на дочь и бережно сжал крестик в своей большой руке.

Крестился Панкрат через неделю. После крещения к нему подошел отец Николай, поздравил его и подарил ему икону Георгия Победоносца. Какая-то женщина, плача и обнимая Аленку, тоже поздравляла Панкрата. Аленка сказала, что это ее новая знакомая, тетя Аня из магазина. Все было кругом так необычно и по-новому значительно, что Панкрат растерялся. В какое-то мгновение он потерял Аленку из вида. Обойдя колонну, он увидел ее, стоящую на коленях перед иконой, с которой на нее взирал Господь. Панкрат тихо подошел и встал за ее спиной. И вдруг услышал тихий, горячий шепот дочери: «Отец мой дорогой! Спасибо тебе за моего папу. Я тебя очень люблю». И Панкрат понял, что с этого момента в их жизни будет все по-другому. Он ласково погладил девочку по голове. А она, поднявшись, аккуратно положила у подножия иконы небольшой мешочек и поцеловала ножки Спасителя. Она была счастлива и спокойна. Теперь все будет хорошо! Они вышли из храма, и на улице их встретило яркое солнце. Было похоже, что и солнце радостно приветствует начало их новой жизни!

источник


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 12 мар 2014, 16:36 
Не в сети
Аватара пользователя

Он между нами жил…

Автор: Монахиня Евфимия Пащенко


Изображение
Приходская история


Он впервые появился в нашем храме то ли в конце 80-х, то ли в начале 90-х годов. Когда именно — не помню. Да, по правде сказать, просто не знаю. Мы заметили его появление не сразу. А еще позднее узнали, что этот паренек работает то ли медбратом, то ли санитаром в какой-то больнице или поликлинике, и что зовут его Павлом. Это имя как нельзя лучше подходило ему — он был небольшого роста, бедно одет, да, вдобавок, немного хромал.

Павел, как говорится, «прибился» к нашему храму. Мы постоянно видели его то с метлой на церковном дворике, то идущим от колонки с ведрами в руках. А по весне — с лопатой в руках на заснеженной крыше храма. И так продолжалось дни, месяцы, годы. Павел охотно выполнял любую работу. Требовалось ли заменить перегоревшую лампочку, отскоблить полы от восковых капель, начистить до блеска ризы и подсвечники, наколоть дров — Павел был тут как тут. Приходя в храм, мы всегда встречали его там. А когда мы уходили, он все еще оставался в нем, то ли для того, чтобы помочь его закрыть, то ли для того, чтобы остаться в нем на ночь в качестве сторожа.

Пожалуй, к нему как нельзя лучше подходили Евангельские слова о том, что он «был всем слуга». Как только настоятелю, о. Серафиму, или второму священнику, о. Виктору, или старосте Алле Андреевне, или кому-нибудь из уборщиц или свечниц требовалась помощь, Павел являлся по первому зову и брался за любое дело, которое ему поручали.

По правде говоря, безотказностью и исполнительностью Павла иногда злоупотребляли. Например, однажды, когда в храм привезли дрова, Павлу поручили сложить их в сарай. Он занимался этим весь вечер под проливным дождем, а помочь ему никто и не подумал. В это время в церковной кухне справляли чьи-то именины. Павел так и не успел убрать все дрова. А наутро оказалось, что ночью кто-то украл часть оставшихся на улице дров. И староста Алла Андреевна строго отчитала Павла и даже грозилась взыскать с него стоимость пропавших дров. А он стоял молча, с виноватым видом, не пытаясь оправдаться. А потом пошел выполнять ее очередное поручение.

Я оказалась случайным очевидцем этой сцены. И, надо сказать, не придала ей тогда никакого значения. Ну, кто же не знает нашу Аллу Андреевну, бывшую убежденную коммунистку-активистку, а ныне такую же убежденную активистку, только уже церковную? И, зная это, стоит ли удивляться, что у нее такой воинственный характер, что общение с ней становится настоящим испытанием на терпение, смирение и любовь? Зато благодаря ее трудам наш храм и снаружи, и внутри выглядит, как игрушечка… А что говорят, будто некоторые побаиваются заходить в него после случайной встречи с Аллой Андреевной, так это — явный поклеп. Ведь человек она, как говорится, хоть и горячий, да отходчивый. И по-своему любила Павла, или «Пашку», как она его чаще называла.

Прошли годы. За это время в нашем храме сменилось много работников и прихожан. А Павел по-прежнему остался верен нашему храму. И был все-таким же безотказным и исполнительным. Казалось, что стремление помогать всем было чертой его характера. Не раз приходилось мне видеть, как он помогает взобраться или спуститься по церковной лестнице какой-нибудь полуслепой старушке. Или мастерит для этой самой лестницы новые, более удобные перильца. Или кормит голодную кошку, которую кто-то подбросил к нашему храму. Мало того. Мы замечали, что наши потрепанные ноты вдруг оказывались аккуратно подклеенными. А рассыпавшийся по листочкам ветхий старинный Октоих спустя четыре недели «вернулся» на клирос переплетенным. Разумеется, это сделал Павел, причем без всяких просьб со стороны регента или псаломщицы. Стыдно сказать, но мы воспринимали это, как должное. И никто из нас даже не сказал Павлу спасибо за то, что он починил наши книги.

Спустя лет десять с тех пор, как Павел появился нашем храме, он был рукоположен во диакона. Произошло это так. В это время в нашем городе было открыто несколько новых церквей. И вот наш второй священник, о. Виктор, был переведен в один из таких новых храмов настоятелем. Тогда о. Серафим ходатайствовал перед епископом о рукоположении Павла. Так Павел стал диаконом, отцом Павлом. А еще через два года — священником.

Рукоположение Павла стало неожиданностью для многих. В том числе для нас, певчих. Ведь он не обладал ни одним из тех качеств, которыми, по нашему мнению, должен был обладать настоящий священник. Одно дело о. Серафим, с его картинной внешностью, громким голосом, прекрасным музыкальным слухом, с его красноречием и эрудицией — как говорится, из священников священник. И совсем другое — о. Павел, в котором не было ровным счетом ничего из вышеупомянутых достоинств. Вдобавок он еще и говорил тихо и невнятно. А когда он пытался петь, наш регент хватался за голову, а мы прыскали в кулак. Эта разница между священниками особенно бросалась в глаза, когда они вместе выходили на амвон — высокий, величественный о. Серафим, а рядом с ним — невзрачный, тщедушный о. Павел. Было очевидно, что о. Серафим совершил непростительную ошибку, не выбрав себе в помощники кого-то получше.

Но недостатки отца Павла не ограничивались отсутствием дикции и слуха. Он еще и не умел говорить проповеди. Даже пытаясь прочесть проповедь по заранее написанному тексту, он начинал запинаться и заикаться. Кончалось это тем, что из алтаря выскакивал побагровевший о. Серафим и делал выразительный жест рукой. После чего о. Павел, еще более теряясь, спешил произнести заключительное «аминь» и скрывался в алтарь, где молча получал от настоятеля заслуженный нагоняй. После двух-трех таких проповеднических опытов о. Павла проповеди в нашем храме читал исключительно о. Серафим.

Надо сказать, что принятие священного сана нисколько не изменило Павла. Нередко человек, став священником, становится суровым, важным и недоступным. А о. Павел остался таким же простым, исполнительным и безотказным, каким был и раньше, до рукоположения. И все также помогал старушкам-прихожанкам, колол дрова, а по весне, забравшись на церковную крышу, чистил снег. А подчас выслушивал и очередной выговор от Аллы Андреевны, которая иногда в сердцах по старой привычке называла его «Пашкой», на что он нисколько не обижался.

…В то лето о. Серафим впервые за много лет собрался поехать в отпуск. Вернее, в длительное паломничество по святым местам. И на это время оставил храм, как говорится, на попечение о. Павла. Так что о. Павлу одному пришлось и служить, и крестить, и отпевать, и венчать. Он делал это изо дня в день, с утра до вечера. Казалось, он дневал и ночевал в храме, не зная отдыха. Но никто из нас тогда не помог ему хотя бы добрым словом. Напротив, мы злились, что он служит так медленно. Ну, что он там так долго возится с кадилом? Ну, что он так медленно читает молитвы? Ну, неужели он не может исповедовать побыстрее? И мы зло смеялись над ним, когда он путал возгласы или говорил так невнятно, словно язык уже отказывался служить ему…

Настал Праздник Преображения Господня, или, как часто говорят в народе, «яблочный Спас». В этот день левый клирос нашего храма напоминал фруктовую лавку. На аналое стояло блюдо с фруктами, предназначавшимися для уборщиц и свечниц, посредине которого, в окружении румяных яблок и груш, красовался полосатый арбуз. Рядом стояла миска с яблоками и янтарным кишмишем — для нас, певчих. А справа, на блюдечке с розами, среди крупного темного винограда возлежало зеленое яблоко размером с детскую головку, с этикеткой на блестящем боку — для Аллы Андреевны. Аромат всех этих «плодов земных» сливался с ароматом фруктов, принесенных многочисленными прихожанами, так что в храме пахло, как во фруктовом саду.

Наконец, настал самый желанный для нас момент праздничной Литургии — освящение плодов. Прочитав положенные молитвы перед аналоем с фруктами, и окропив их святой водой, о. Павел неожиданно обернулся к народу и заговорил. Это было удивительно — ведь все знали, что о. Павел не умеет говорить проповеди.

К стыду своему скажу — мы почти не слушали его. Мы делили виноград и хрустели освященными яблоками. И в это время я вдруг услышала странные слова о. Павла, словно пронзившие меня насквозь: «…но путь на Фавор всегда лежит через Голгофу, и другого пути нет. Путь христианина — всегда крестный путь. И на этом пути так важно не потерять веру в Бога и не разучиться любить». В удивлении я обернулась и увидела… Знаете, бывает, что о человеке говорят: «он словно весь сияет». Так вот к о. Павлу эти слова тогда подходили как нельзя лучше — он словно весь светился. Мне даже показалось, что на амвоне стоял не он, а какой-то совсем другой, лучезарный человек. Впрочем, это длилось лишь миг-другой. Потом о. Павел замолчал и широко осенил народ Крестом, который держал в руках. После чего люди стали прикладываться к Кресту, а о. Павел кропил святой водой плоды в кульках и корзинках, которые они держали в руках. А мы открыли Минею и запели праздничные тропарь, кондак и стихиры.

Выходя на улицу, мы дожевывали освященные фрукты и оживленно болтали. Мимо нас, кто — из храма, кто — в храм, шли мужчины и женщины, тоже говорившие о чем-то своем, о жизни, о детях, о пенсиях и зарплатах, о последнем телесериале и последнем бедствии. До меня долетел обрывок разговора двух старушек с кульками в руках, где, судя по округлым очертаниям, находились яблоки:

— А что это батюшка-то сегодня какой-то странный… И светлый такой, и говорит как-то странно…словно прощался…

Разговор оборвал зловещий визг тормозов подъехавшей к храму «Скорой помощи». Из распахнувшейся дверцы машины выскочили трое в темно-синих костюмах — женщина, вероятно, врач, и два санитара с носилками в руках. Что случилось? Впрочем, объяснение нашлось быстро — видимо, какой-то старушке в храме стало плохо. Такое бывает. Однако женское любопытство взяло верх, и мы столпились у входа, ожидая, что же будет дальше.

Они вернулись очень быстро, неся кого-то на носилках. Но это была не старушка. На носилках лежал о. Павел. Носилки погрузили в машину, и «Скорая» рванула прочь, мигая синей лампочкой на крыше…

Отец Павел умер прежде, чем его успели довезти до больницы. Потом один врач объяснил мне, от чего он умер. Оказывается, у него один из главных сосудов имел очень тонкую стенку. И вот она не выдержала и прорвалась. Это могло произойти раньше или позже, но когда-нибудь должно было произойти. Но, видимо, Бог судил так, чтобы о. Павел умер именно в Праздник Преображения Господня.

Странное дело, но после смерти этого невзрачного, незаметного человека, не умевшего ни петь, ни говорить проповеди, наш храм словно осиротел. Вздыхают по углам старушки, которым теперь уже никто не поможет спуститься с крутой церковной лестницы и не починит сломанную клюку. Стоят у порога пустые ведра с сухими донышками, дожидаясь, когда какой-нибудь добрый человек наносит воды для церковной кухни. И жизнерадостный о. Серафим как-то сник и стал все чаще говорить о смерти. Даже боевая Алла Андреевна приумолкла. Потому что со смертью о. Павла как будто что-то навсегда ушло из нашего храма.

И теперь, когда мне хочется написать о нем хоть напоследок что-то доброе и памятное, нужные слова почему-то никак не приходят на ум. Разве только строчка из стихотворения Пушкина: «он между нами жил…» Он между нами жил…

Между нами жил человек Божий. Но почему же мы поняли это лишь тогда, когда его не стало?..


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 12 мар 2014, 19:15 
Не в сети
Аватара пользователя

Ничего себе - монахиня! Я читала и думала, что какая-то ПОТОМ поумневшая прихожанка....Как же они не видели...НЕ ИНОГДА - НИКОГДА не видели, не благодарили....


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 12 мар 2014, 20:05 
Не в сети
Аватара пользователя

Нинуля писал(а):
Ничего себе - монахиня! Я читала и думала, что какая-то ПОТОМ поумневшая прихожанка....Как же они не видели...НЕ ИНОГДА - НИКОГДА не видели, не благодарили....

Нина, это рассказ забавно
У монахини Евфимии Пащенко очень много рассказов, они всегда жизненные.
Вот здесь можно прочитать её биографию...


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 17 мар 2014, 20:34 
Не в сети
Аватара пользователя

Возвращение

Автор: Монахиня Евфимия Пащенко


В конце 60-х годов, поздней осенью, когда земля уже промерзла, но еще не успела покрыться глубоким снегом, ненастным вечером, с последним автобусом в деревню В. приехал никому неизвестный старик. По виду он был явно не из местных – изрядно поношенное и не по сезону легкое пальто и выцветшая старомодная шляпа, круглые очки в золотистой оправе и треснувшим стеклом, а также небольшая седая бородка делали его похожим на учителя-пенсионера. В довершение сходства со старым учителем, человек опирался на палочку, сделанную из бамбуковой лыжной палки. Когда он, подволакивая парализованную ногу, шел к выходу, то споткнулся и непременно упал бы, если бы какой-то участливый пассажир не подхватил его и не помог выйти из автобуса. Автобус тронулся, а старик побрел по дороге, ведущей в деревню, где у него, как видно, были родные, к которым он и приехал в столь ненастное и позднее время.

Но старик шел вовсе не в деревню. Дойдя до того места, где дорога разделялась, он повернул не в ту сторону, где в окнах домов мирно светились огоньки, а в совершенно противоположную, туда, где на речном обрыве виднелась полуразрушенная деревянная церковка. Именно к ней и направился странный старик.

Он шел медленно, словно путь давался ему с большим трудом. Не только потому, что он был стар и болен. Просто слишком многое вспоминалось и думалось ему по пути к разрушенному храму. Ведь именно он был последним священником, когда-то служившим в этом храме.

На В-ский приход он попал против своей воли, «за послушание». Его направил туда епископ вскоре после его рукоположения. Приход был беден и убог. Не менее бедны и убоги были и прихожане – какие-то вечно полупьяные мужики, темные и забитые бабы. Убогими казались ему и лохматый, вечно нечесаный дьячок в застиранном стихаре, похожий на вылезшего из-под коряги лешего, и хор из глухих и подслеповатых старушек во главе со старой девой-учительницей из бывших епархиалок, не певший, а нескладно тянувший «кто во что».

Убого выглядел и храм с образами грубого письма в окладах из фольги и аляповато размалеванным иконостасом. Он терпеливо сносил все это убожество лишь потому, что надеялся со временем получить другой, лучший приход. А вышло так, что именно этот нелюбимый им приход стал для него первым и последним.

В 1921 году власти потребовали от него закрыть храм. Он понимал, что ждет его в случае отказа. Поэтому глубокой ночью, забрав жену и детей, бежал из В. Впоследствии он пытался уверить себя, что сделал это, спасая их, страшась за их судьбу. Но совесть неумолимо говорила ему о совсем ином. О том, что бежать из В. его заставил страх прежде всего за собственную свободу и жизнь.

О дальнейшей судьбе своего храма он узнал случайно, из попавших ему как-то в руки «Известий губревкома». Узнал о том, что те самые мужики и бабы, которых он считал темными и невежественными, попытались отстоять храм. Разумеется, все они были арестованы как «контрреволюционеры». В том числе и старуха-учительница, которую объявили главной «контрреволюционеркой». С учетом обвинений в «контрреволюции», догадаться о дальнейшей судьбе арестованных было нетрудно…

Его убогая паства бесстрашно пошла на смерть за Христа. А он, пастырь, бежал, гонимый страхом, словно был не пастырем, а наемником. Ему удалось избежать преследований, сменив фамилию и документы, так, что никто и не подозревал, кем был когда-то услужливый и малозаметный совслужащий Григорий Игнатьевич К. Да, он сумел надежно скрыть свое прошлое от людей. Вот только от Бога ему не удалось скрыться. Вскоре после бегства из В. от туберкулеза умерла его жена. Затем ушла из семьи старшая дочь, ставшая убежденной комсомолкой и атеисткой, и едва не донесшая на отца. А потом, в 43-м, погиб на фронте его любимый сын, его последняя радость и надежда. А сам он прожил жизнь в постоянном страхе, первым являясь на выборы и демонстрации, мучимый совестью, ежечасно напоминавшей ему об его предательстве. Так разве можно было назвать это жизнью?

И вот теперь, узнав о своей неизлечимой болезни, он решил приехать в В. Зачем, почему? Он и сам до конца не понимал этого. В больнице, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о скорой смерти, он перечитал случайно попавший ему в руки роман «Господа Головлевы». Там была глава, последняя глава, в которой герой, носивший говорящее само за себя прозвище «Иудушка», перед смертью захотел непременно побывать на могиле матери, которую он когда-то предал. Возможно, именно это и повлияло на его решение съездить в В. Между прочим, та глава называлась «Расчет». Вот и ему теперь совсем скоро предстояло совершить расчет с жизнью. И он знал, что этот расчет станет для него судом, на котором все его попытки оправдаться окажутся ложью.

…По мере того, как старик приближался к храму, он все больше убеждался в том, что люди и время не пощадили его. Лишенная колоколов колокольня покосилась, кровля зияла дырами, а в оконные проемы с проржавевшими решетками врывалась метель. Но еще более плачевный вид храм имел внутри. Пол был завален щепками, осколками кирпича, обвалившейся штукатуркой и другим мусором, полузасыпанным снегом. Стены испещрены надписями. Там, где некогда стоял Престол, зияла яма.

Он подошел к тому месту, где прежде был алтарь. Медленно опустился на корточки, пытаясь сделать земной поклон перед ямой, на месте которой когда-то находился Престол. Случайно он заглянул в яму. И упал ниц, лицом на гнилые бревна, воя, словно от сильной боли. На дне ямы виднелись окурки и осколки разбитых водочных бутылок...

Уже наступила ночь. А старик все плакал, лежа на снегу возле зияющей ямы. Он затих только тогда, когда почувствовал резкую давящую боль в области сердца. Дрожащей рукой принялся искать в кармане коробочку с таблетками. Но ее не было. Вероятно, она выпала у него из кармана, когда он выбирался из автобуса. А боль все усиливалась. Тогда он тяжело поднялся с земли и, шатаясь, пошел к выходу, в надежде добраться до ближайшего дома и попросить о помощи. Но, сделав всего несколько шагов, рухнул на снег.

…Он очнулся от того, что кто-то тихо звал его. Звал тем самым именем, каким его уже давно не называл никто: «отец Григорий». Он открыл глаза и увидел, что над ним стоит женщина. Он узнал ее. Это была старая учительница-епархиалка. Отец Григорий удивился. Ведь он знал, что этой женщины уже более полувека как нет в живых. И, тем не менее, она была жива и стояла перед ним, приветливо улыбаясь ему, словно желанному гостю.

- Батюшка, Вы вернулись! А мы Вас так ждали! Мы уже давно Вас ждем. Слава Богу, что Вы наконец-то вернулись к нам!

Отец Григорий опустил голову. Тогда женщина, улыбаясь, наклонилась к нему и простерла руку, словно указывая ему на что-то. Он поднял глаза, и лицо его просияло, а в потухших глазах вспыхнул огонек. Храм был залит светом. Светились и ризы икон, и позолоченный иконостас, и многочисленные свечи в ярко блестевших подсвечниках. Светились радостью и лица множества одетых по-праздничному людей, наполнявших храм. Среди них о. Григорий узнал свою жену, которая улыбалась ему. Увидел и сына Василия в военной гимнастерке, и старушек-певчих, и лохматого дьячка в новом стихаре, и еще многих известных и неизвестных ему людей. И все они были живы и радостны, и приветливо улыбались ему. Отец Григорий взглянул вниз, и вдруг увидел на своей груди, на черной ткани священнической рясы, серебряный наперсный крест. Тогда он встал. Толпа расступилась перед ним, словно пропуская его к алтарю, осиянному ярким светом.

Читая в уме молитву, отец Григорий медленно пошел к алтарю. Он шел, не сдерживая слез. Но это уже были не слезы горя и раскаяния, а слезы радости. И, чем ближе становился свет, тем больше охватывала его эта радость, которую невозможно было описать никакими земными словами. И не было больше ни боли, ни отчаяния, ни смерти, но радость и жизнь бесконечная…

…А в зияющие просветы окон полуразрушенного храма врывалась метель, заметая снегом лежащее на земле бездыханное тело последнего В-ского священника…


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 03 апр 2014, 21:13 
Не в сети
Аватара пользователя

Завещание. Часть 1-я


Автор: Монахиня Евфимия Пащенко


В тот вечер врач-невролог Нина Сергеевна Н. осталась в отделении на дежурство. Вместе с молоденькой девушкой, которая несколько месяцев тому назад окончила медицинский институт и теперь проходила интернатуру по неврологии. Между прочим, она была тезкой Нины Сергеевны. Поэтому в отделении ее прозвали «Ниной Маленькой». И посмеивались над тем, что она всюду хвостиком следует за «Ниной Большой». То есть за Ниной Сергеевной, которая, в отличие от коллег, охотно делилась с ней своим врачебным опытом. Тем более, что она всегда помнила, какой жизненный урок в свое время ей преподала эта девушка.

То было несколько лет назад, когда к ним в отделение впервые поступила ее мать, женщина лет сорока, еще совсем недавно преуспевающая и обеспеченная. Но теперь превращенная неизлечимой болезнью в беспомощного инвалида. И вымещавшая свою злобу и обиду на жизнь на тех, кто по долгу работы был обязан молча терпеть ее выходки. То есть, на персонале отделения – от санитарок до лечащего врача. А таковым как раз являлась Нина Сергеевна. И, хотя ей не раз приходилось читать о том, что оскорбления и уничижения являются горьким, но действенным средством для стяжания чистоты сердечной, тогда она уже готова была возненавидеть озлобленную и скандальную больную. Вот тут-то она и познакомилась с Ниной Маленькой, в ту пору еще студенткой, приходившей в отделение ухаживать за матерью. И изумилась, насколько эта далекая от Церкви девушка превосходит ее в терпении, смирении и любви. Ведь даже учиться в медицинский институт Нина Маленькая пошла ради того, чтобы стать врачом и попытаться вылечить мать. Правда, та умерла незадолго до того, как ее дочь получила диплом врача…

Первые часы их дежурства прошли на редкость спокойно. На приемный покой никто не поступал. Так что обе Нины успели обойти тяжелых больных и, вернувшись в ординаторскую, сделать записи в их историях болезни. После чего Нина Сергеевна достала из сумки недавно купленные в церковной лавке «Миссионерские письма» Святителя Николая Сербского и углубилась в чтение. А Нина Маленькая, маясь от скуки, листала старый медицинский справочник, и то и дело поглядывала в окно… Заметив это, Нина Сергеевна уже собиралась было отправить ее домой. Как вдруг раздался телефонный звонок с приемного покоя. И она, в сопровождении Нины

Маленькой, отважно сжимавшей в вспотевшей от волнения руке неврологический молоток, пошла смотреть пациента, только что привезенного туда бригадой «Скорой помощи».

* * *

Это оказалась старушка семидесяти двух лет. Звали ее Анна Матвеевна Ефимова. Родом она была с острова, носившего говорящее само за себя название Лихостров. Потому что житье там всегда было незавидным. А последние два десятилетия, после закрытия местных аэродрома и лесозавода, островитяне и вовсе бедствовали. И хотя Лихостров по какой-то иронии судьбы относился к центральному району города, добраться до него было потруднее, чем до иной окраины, куда мало-мальски регулярно ходили автобусы и такси. В зимнюю пору туда можно было дойти по ледовой переправе. Причем путь этот занимал более получаса. А летом между городом и островом курсировал буксир «Лебедь», который местные острословы метко переименовали в «Лапоть». Это ветхое суденышко являлось, что называется, памятником истории Лихострова, и фигурировало в целом ряде местных преданий.

Рассказывали, будто когда-то, еще при царе-батюшке, оно принадлежало знаменитому на всю губернию лихостровскому купцу Петру Бакланову. И что именно с него хмельной Бакланов, крича: «ничего не пожалею, буйну голову отдам!», некогда бросил «в набежавшую волну» сундук, доверху набитый серебром. Правда, иные рассказчики утверждали, будто купец утопил в реке ларец с червонцами. Причем делали это настолько авторитетно, словно сами присутствовали при этом. Но, как бы то ни было, все рассказчики сходились в одном - купец Петр Бакланов являлся поистине эпической личностью, с чьим именем ассоциировалась эпоха былой славы и расцвета Лихострова.

«Лебедь» был последним вещественным свидетельством той эпохи. И единственным, что еще связывало Лихостров с остальным миром. Правда, всего дважды в день. Первый рейс от города до острова и обратно «Лебедь» делал рано утром, а второй - поздно вечером. Впрочем, лихостровцы, особенно пенсионеры, которым было накладно часто ездить в город, считали, что так оно даже и лучше. Потому что в их распоряжении оказывался целый день, за который они успевали сделать множество дел. И в пенсионный фонд заглянуть, и таблетки бесплатные в поликлинике выписать, и на почту зайти, и на рынке продуктов прикупить, а на обратном пути, если посчастливится ехать сидя, еще и выспаться… Лишь бы, конечно, здоровье не подкачало…

Однако Анну Матвеевну оно никогда не подводило. Да только на сей раз оплошало. И, когда под вечер она с полными сумками уже брела на пристань, отказали у нее правая рука и нога. Вот так и попала она в больницу. С подозрением на инсульт.

* * *

Никогда прежде не случалось ей лежать в больницах. Зато много раз доводилось слышать от знакомых и незнакомых людей страшные истории о том, как там больных до смерти залечивают. А потому, когда привезли Анну Матвеевну на приемный покой, а оттуда, на каталке, в отделение, поняла она, что настал ее смертный час. И что парализованной правой ногой она уже в могиле стоит, а за недвижимую правую руку ее туда костлявая-безносая тянет. Но, хотя Анна Матвеевна в церкви бывала нечасто, зато в Бога верила крепко. Поэтому не столько смерти испугалась, сколько того, что оказалась к ней неготовой. Так что придется ей держать пред Богом ответ за прожитую жизнь с неисповеданными грехами на совести. И как боярыня Федосья Морозова, о которой ей когда-то бабушка-староверка рассказывала, умирая в темнице, просила стража выстирать ей сорочку, стыдясь лечь в могилу в нечистой одежде, так и Анна Матвеевна стала просить у докторши, что ее на приемном покое осматривала, позвать к ней батюшку. Чтобы смогла она перед смертью исповедаться и причаститься, и с чистой душой ко Господу отойти.

Ее просьба повергла Нину Сергеевну в замешательство. Ведь время было уже позднее и все городские храмы давно закрылись. Даже собор, где вечерние службы начинались и заканчивались на час позже, чем в других церквях. Но Нина Сергеевна решила на всякий случай все-таки позвонить туда. В основном, как говорится, для очистки собственной совести. Ведь она прекрасно понимала, что и в соборе уже давно никого нет.

Каково же было ее изумление, когда бесконечные гудки в трубке внезапно оборвались и послышался голос о. Николая! Этот молодой, недавно рукоположенный священник уже успел полюбиться всем прихожанам собора за свою кротость и отзывчивость, граничившую с жертвенностью. Вот и сейчас, в ответ на просьбу Нины Сергеевны, о. Николай заявил, что сейчас же приедет в больницу. Попросив лишь о том, чтобы она провела его в отделение. Поскольку сам он не знает, как туда пройти.

За всеми этими хлопотами Нина Сергеевна совершенно забыла о Нине Маленькой. Зато та внимательно следила за нею. И на то имелась своя причина.

* * *

Нина Маленькая была уже не в том возрасте, когда верят в чудеса. Однако сейчас на ее глазах в отделении явно творилось что-то необыкновенное. Спустя минут десять после телефонного разговора Нина Сергеевна куда-то ушла. Но вскоре вернулась вместе с бородатым человеком в длинной черной одежде. И, хотя раньше Нине Маленькой приходилось видеть таких людей лишь в кино, она сразу догадалась, что это – священник. Они вошли к палату, где под капельницей в полузабытьи лежала Анна Матвеевна. Потом Нина Сергеевна вышла в коридор и стояла там, словно ожидая, когда ее позовут. Действительно, вскоре священник выглянул из палаты и что-то сказал ей. После чего она поспешила в ординаторскую. А затем, осторожно держа в руках чайную чашку с водой, тоже вошла к больной.

Любопытство девушки достигло предела. Она на цыпочках прокралась к двери палаты, осторожно приоткрыла ее, и увидела, как Нина Сергеевна приподнимает голову старушки, удобно подкладывая под нее подушку. А на тумбочке возле кровати, на расстеленной салфетке, виднеется что-то блестящее, похожее на миниатюрный макет храма, с крестом наверху. Священник стоял рядом, держа в руке маленькую серебряную Чашу. Вот он что-то зачерпнул оттуда крохотной ложечкой, и поднес ко рту больной… И тут Нине Маленькой вдруг стало стыдно за свое любопытство. Она не понимала, что происходит в палате. Но внезапно осознала: подглядывать за этим - недопустимо.

…Наутро Нину Сергеевну, прикорнувшую на диване в ординаторской, разбудил радостный крик Нины Маленькой:

- Нина Сергеевна, у нее рука и нога задвигались! Это от того лекарства, что он ей дал, да? А как оно называется?

* * *

Теперь Нина Маленькая каждый день забрасывала Нину Сергеевну вопросами не только по неврологии. И тогда она решила дать ей почитать книгу, по которой когда-то сама постигала азы Православия. А именно - «Закон Божий» протоиерея Серафима Слободского. То было самое первое, репринтное издание этой книги, где текст был напечатан в дореволюционной орфографии. Так что, возможно, Нине Сергеевне стоило бы подыскать для своей юной тезки книжку с более понятным для нее текстом. Однако она надеялась, что, если любознательная девушка и не сумеет разобраться в «ятях» и «фитах», то хотя бы посмотрит иллюстрации. А по ним догадается, о чем идет речь в книге.

Но, хотя все произошло именно так, как рассчитывала Нина Сергеевна, последствия этого оказались неожиданными. Прежде всего, для нее самой.

* * *

На другое утро, едва она вошла в ординаторскую, к ней бросилась Нина Маленькая:

- Нина Сергеевна, а можно я Вас еще спрошу? Когда я старые вещи разбирала, то нашла среди них вышитую салфетку. Мне она так понравилась, что я ее сохранила. А вчера смотрю Вашу книгу - а там на одной странице похожая картинка нарисована. Тогда, может, это какая-то церковная салфетка? Только как же она к нам в дом попала?

С этими словами она раскрыла книгу. Действительно, там, на 685 странице, находилась заставка с изображением раскрытого Евангелия, над которым, среди виноградных лоз и гроздьев, был нарисован Потир. А над ним, в свою очередь, осьмиконечный Крест. Вслед за тем Нина Маленькая извлекла из сумки большую холщовую салфетку и, положив ее рядом с книгой, развернула пожелтевшую от времени ткань. И хотя Нина Сергеевна поначалу довольно скептически отнеслась к словам девушки, теперь и ей настало время удивиться. Поскольку посредине салфетки была вышита закрытая книга, на которой стоял Потир, украшенный орнаментом в виде крестиков. А по сторонам от него красовались алая роза и белая лилия – символы жертвенной любви и непорочности. Конечно, оба изображения были не тождественны. Но все-таки, действительно, очень похожи.

- Нет, моя мама не умела вышивать, - решительно отвергла Нина Маленькая предположение Нины Сергеевны. – И бабушка тоже. Да и вряд ли они стали бы вышивать церковное. Ведь они обе в Бога не верили… Разве что баба Лиза могла бы. Хотя она уже почти слепая была. И прожила у нас совсем недолго...

Вслед за тем она рассказала Нине Сергеевне, как давным-давно, когда ей было еще лет пять, у них дома жила какая-то старушка, приходившаяся им родственницей. Звали ее Елизаветой. Разумеется, маленькая Нина называла ее «бабой Лизой». И очень привязалась к ней. Раньше баба Лиза жила на Лихострове, где у нее был дом. Но когда от старости ей стало трудно самой заниматься хозяйством, мама и бабушка Нины привезли ее в город. Поначалу они относились к ней хорошо. Тем более, что она помогала им по хозяйству и водила Нину в детский сад, который находился неподалеку от их дома. Но однажды утром баба Лиза отвела ее совсем в другое место. Прежде девочке никогда не приходилось там бывать. Оно называлось «церковь». Внутри было очень красиво, даже красивее, чем на новогодней елке. На стенах висело множество икон, и таких, какая висела в комнате у бабы Лизы, и больших, и совсем маленьких. Под ними, на высоких блестящих подсвечниках, горели тоненькие свечки. Ей даже разрешили задуть несколько огарков. Немного погодя пришел высокий человек с длинной седой бородой, совсем как у Деда Мороза, только настоящей. Бабушка о чем-то говорила с ним, называя его батюшкой.

Дальнейшее Нина помнила смутно, тем более, что поначалу испугалась этого человека. Хотя на самом деле батюшка оказался совсем не страшным, а, наоборот, очень добрым. Он трижды окропил ее водой из огромной, в ее рост, не то чаши, не то ванночки. После чего надел на нее блестящий золотой крестик, принесенный бабой Лизой. Потом Нине дали в руки зажженную свечку, и священник три раза обвел ее вокруг купели. А затем за ручку подвел к красивым золоченый резным дверям, и даже приподнял, чтобы она могла поцеловать висевшие справа и слева от них иконы. Напоследок же угостил ее крохотной румяной булочкой, на которой был вытиснен крестик. Нине так понравилось в церкви, что домой она возвращалась едва ли не вприприжку от радости. Вот только вечером, когда мама с бабушкой увидели у нее на груди крестик, в доме разразился скандал. Крестик отняли. А на другой день, когда Нину привели домой из детского сада, она увидела, что дверь в комнату бабы Лизы распахнута настежь. Все ее вещи были на месте. Даже икона, привезенная ею с Лихострова. Вот только сама она бесследно исчезла... После этого Нина больше никогда не слышала о «бабе Лизе»…

- А как звали Вашу бабушку, Нина? – перебила ее Нина Сергеевна.

- Александрой… - растерянно произнесла девушка. - А-а зачем Вы это спрашиваете, Нина Сергеевна?

- Да просто подумала – может быть, ее звали Розой или Лилией, - нашлась та. – Да вот, оказывается, ошиблась. Что ж, бывает…

Однако на самом деле Нина Сергеевна задала этот вопрос по другой причине. Разглядывая салфетку, она заметила, что в одном из ее углов были вышиты две буквы: «Н.Д.»

Судя по всему, это были чьи-то инициалы. Однако они принадлежали не матери Нины Маленькой, которую звали Кларой. И не ее бабушке. А какому-то другому, неизвестному человеку.

* * *

Едва увидев их, Нина Сергеевна вспомнила романы, которые любила читать в юности. В них вещи, помеченные инициалами, непременно оказывались ключом к зловещей тайне. Например, к убийству или похищению. После этого неудивительно, что она начала подозревать – найденная салфетка наверняка связана с некоей загадочной историей. Тем более, что на ней вышиты инициалы какого-то неизвестного человека…

Однако в том, что ей рассказала Нина Маленькая, не было никаких тайн. Напротив, все казалось до крайности простым и понятным. Верующая старушка с Лихострова, гостившая в городе у родни, тайно крестила свою внучатую племянницу. А затем, после ссоры с ее матерью и бабушкой, уехала к себе домой. Вот только странно, почему она оставила у них все свои вещи? И потом так и не вернулась за ними…

Чем дольше Нина Сергеевна размышляла над этой загадкой, тем больше убеждалась в том, что ответ на нее нужно искать на Лихострове.

* * *

Только, как говорится, «человек предполагает, а Бог располагает». Спустя два дня Нину Сергеевну негаданно-нежданно отправили в командировку в отдаленный лесопункт вместо заболевшей коллеги. А после она недели две лечила привезенный оттуда бронхит. За это время всех больных в ее палатах успели выписать. В том числе и Анну Матвеевну, которая очень сокрушалась, что не смогла лично проститься с понравившейся ей докторшей. Об этом Нине Сергеевне рассказала Нина Маленькая. Прибавив при этом, что старушка приглашала их в гости, если они какими-то судьбами окажутся в ее краях.

И тут Нина Сергеевна поняла – Господь не случайно устроил так, что Анна Матвеевна поступила в больницу именно на ее дежурстве, а потом лечилась у нее в палате. Как не случайно и это приглашение. Ведь для нее это единственный шанс отыскать на Лихострове следы загадочной «бабы Лизы». Наверняка Анна Матвеевна была знакома с ней. Возможно, она знала, что случилось с нею после возвращения из города. Хотя, с учетом того, сколько времени прошло с тех пор, было ясно – «бабы Лизы» уже давно нет в живых…

На этот раз Нина решила не терять времени и в ближайшее воскресенье съездить на Лихостров. Вот только без Нины Маленькой. Ибо ее все-таки не оставляла мысль о том, что вышитые буквы на салфетке связаны с некоей тайной. Однако она не решилась говорить Нине Маленькой о своих подозрениях. По крайней мере, до тех пор, пока не узнает правду.


 
Re: Рассказы
СообщениеДобавлено: 03 апр 2014, 21:15 
Не в сети
Аватара пользователя

Завещание. Часть 2-я


Автор: Монахиня Евфимия Пащенко


Поездка на Лихостров оказалась для Нины Сергеевны поистине неисчерпаемым источником новых приключений и впечатлений. За то время, пока утлый «Лебедь», пыхтя, словно одышливый старик, преодолевал узкую полоску реки между городом и островом, она успела вдоволь насладиться панорамой города, насмотреться на чаек, круживших над рекой, вдоволь поболтать с попутчиками, немного вздремнуть и ощутить ни с чем не сравнимую радость, когда буксир наконец-то ткнулся бортом в старую деревянную пристань…

Возможно, потому, что Нина Сергеевна успела войти в роль путешественницы, или же оттого, что утро было теплым и солнечным, она решила повременить с визитом к Анне Матвеевне и для начала немного прогуляться по Лихострову. Вернее, по его главной улице.

Она носила имя некоего Г. Бакланова. Эта фамилия показалась Нине знакомой, хотя она и могла вспомнить, почему… Вероятно, оный Г. Бакланов являлся какой-то местной знаменитостью. Потому что именно на улице, названной в его честь, располагалось единственное на острове каменное здание местной администрации. Перед ним стоял выкрашенный серебряной краской гипсовый памятник Ленину, на макушке у которого восседала нахохлившаяся ворона. Судя по тому, что фигура вождя на покосившемся пьедестале, по-купечески подбоченясь, указывала рукой куда-то в конец улицы, именно там, по замыслу ее проектировщиков, находилось светлое будущее Лихострова. В подтверждение этому по сторонам дороги, словно вехи, стояли заброшенные корпуса лесозавода, полусгоревшее здание бывшей рабочей столовой, клуб с заколоченными окнами и висящим на стене фанерным щитом, где еще можно было прочесть надпись: «мы придем к победе коммунизма», а также несколько домов барачного типа, чьи окна находились вровень с землей, а из одного из них сквозь разбитое стекло торчал угол грязного полосатого матраса. После этого Нина Сергеевна не удивилась, когда улица привела ее прямиком на местное кладбище…

У входа на него стоял обелиск с булыжным основанием, выкрашенный той же самой «серебрянкой», что и гипсовый Ленин у здании администрации. Его опоясывала ржавая цепь, в одно из звеньев которой было воткнуто бутылочное горлышко с торчащей из него выцветшей пластмассовой ромашкой. На обелиске виднелась треснувшая табличка с надписью: «Герою гражданской войны, доблестному защитнику Севера от белогвардейцев и иностранных интервентов, Григорию Бакланову от благодарных земляков. Прощай же, товарищ, ты честно прошел свой доблестный путь благородный». Чуть пониже было выцарапано похабное словцо.

И тут Нина наконец-то поняла, почему фамилия этого человека показалась ей знакомой. Ведь еще совсем недавно она была, что называется, у всех на устах. Именем Григория Бакланова нарекали улицы и корабли. А сколько книг было написано о том, как этот юный революционер, желая отомстить белогвардейцам за расстрел своих товарищей-подпольщиков, весной 1919 г. поднял восстание на Базарной площади и лично выстрелил в лицо офицеру, руководившему казнью! По одной из них, а именно по роману «Красные сполохи», Нина, будучи школьницей, даже писала сочинение на тему «Мой любимый герой». Кажется, тогда она даже плакала, читая о том, как Григорий Бакланов, уходя на подвиг, прощался с матерью:

«- Прощай, мама! – произнес юноша, засовывая в карман заряженный револьвер. – Кровь моих казненных товарищей вопиет к отмщению. Так благослови меня на это святое и правое дело!

- Что ты, что ты, сыночек… - испуганно закудахтала старуха, метнувшись в увешанный образами темный угол и закрывая лицо руками. – Не губи себя! Побойся Бога!

- Я не боюсь Его! – воскликнул Григорий. – И смерти тоже не боюсь! Мы – будущее человечества. Нам на смену придут новые бойцы. И они победят. Я верю в новый мир, полный света! Заря уже близко, мама! И я с радостью отдаю жизнь за то, чтобы поскорее взошло солнце нового дня!..»

Увы, солнце нового дня, на восход которого так уповал юный герой романа, сейчас освещало лишь осколки разбитых бутылок вокруг его заброшенной могилы…

* * *

Улица, где жила Анна Матвеевна, представляла собой полную противоположность лихостровской авеню. Казалось, время там остановилось на целое столетие. По обеим стороны грунтовой дороги стояли старинные, но весьма добротные на вид деревянные дома, утопавшие в зелени деревьев с могучими стволами. И называлась улица тоже вполне по-старинному – Никольская. Как потом узнала Нина Сергеевна, когда-то она вела к местной церкви Святителя Николая Мирликийского, снесенной в двадцатые годы.

Дом Анны Матвеевны она нашла без труда. Как, впрочем, и саму хозяйку, которая, присев возле грядки, пропалывала клубнику. При этом она так ловко орудовала обеими руками, что Нина Сергеевна не могла отказать себе в удовольствии понаблюдать за нею. Ведь она помнила, в каком состоянии старушка поступила к ним в отделение. Обычно такие больные остаются инвалидами на всю жизнь. Потому что врачи – не волшебники и не чудотворцы. За исключением Одного, в Чьей власти – жизнь и смерть, болезнь и исцеление. Того, Которого называют Врачом Небесным. И Чье имя – Бог.

Для Анны Матвеевны приход нежданной, но желанной гостьи стал настоящим праздником. Так что вскоре Нина Сергеевна уже сидела за столом, уставленным всевозможной снедью – от блюда с горкой румяных пирожков и тарелки с крупной клубникой до дымящейся яичницы-глазуньи с яркими желтками. А хозяйка тем временем хлопотала у печки и возле холодильника, выставляя на стол все новые и новые угощения…

Потом она предложила разомлевшей от еды гостье немного отдохнуть, и провела ее в просторную и прохладную комнату, так называемое «зальце», или, по-городскому, гостиную. Но, едва Нина Сергеевна вошла туда, как ее дремоту словно рукой сняло. Потому что там, под висевшей в красном углу иконой Спасителя, она увидела точную копию той салфетки, которую ей показывала Нина Маленькая. И поняла - девушка не ошиблась, назвав ее «церковной салфеткой». Это был вышитый плат, из тех, которыми в старину украшали иконы. Иначе говоря, подзор. Причем было очевидно, что оба подзора вышила одна и та же мастерица.

- Это от крестной подарок. – объяснила Анна Матвеевна, перехватив взгляд гостьи. – Она сама его вышивала. Я за нее всегда молюсь. Кроме меня, уже некому...

То, что она вслед за этим поведала Нине, окончательно убедило ее – они встретились не случайно. Как, впрочем, не случайностью была и ее прогулка по улице имени Григория Бакланова – прямиком к его могиле. Потому что загадочная «баба Лиза» приходилась ему родной сестрой. А отцом их обоих был никто иной, как сам легендарный ухарь-купец Петр Бакланов.

* * *

…У купцов Баклановых на Лихострове лавочка была. Правда, доход давала столь малый, что городские купцы их себе за ровню не считали. И отзывались о Баклановых крайне ехидно и презрительно. Мол, нищему на паперти за день больше подают, чем они от своей торговли за год выручают. Однако те в ответ лишь усмехались в бороды да приговаривали: и курочка по зернышку клюет, да сыта бывает. Господь же гордых низлагает, а смиренным помогает. Так что, может статься, и Баклановы из последних первыми станут…

Так оно и случилось, когда молодой Петр Бакланов, понабрав у односельчан в долг деньжонок, построил на Лихострове пивоварню, и стал в своей лавчонке пивом торговать. Горемычным лихостровцам то пивко сразу по вкусу пришлось, а потому дела у купца в гору пошли. Тогда смекнул он, что водкой торговать еще прибыльнее будет, чем пивом. Особенно если продавать ее не в мелкой таре, а целыми четвертями. Впридачу же на обеих концах острова по кабаку открыть… После этого потекли к нему денежки уже не ручейком, а реченькой. А сердобольные односельчане, что когда-то ссудили ему деньги на постройку пивоварни, теперь у него в неоплатных должниках ходили.

Тут уж городские купцы-гордецы Петра Бакланова привечать стали. Особенно, когда он в городе дом купил и всех их к себе на новоселье зазвал. Да не просто дом, а двухэтажный особняк красного кирпича, который прежде принадлежал тем лесоторговцам Валуевым, что когда-то больше всего над Баклановыми насмехались, а после сами разорились… А стоял тот дом на самой Базарной площади, где первейшие из купцов торговлю и жительство имели. И обставлен был не с купеческим, а поистине с барским размахом. Так превознеслись Баклановы над всеми, кто прежде свысока на них смотрел, словно орел поднебесный над прочими птицами.

Только не тот орел, кто высоко летает, а тот орел, кто легко седает. А кто другим яму роет, сам в нее и упадет. Многих своих земляков споил и пустил по миру Петр Бакланов, да тем же и сам кончил. Вскружили купцу голову неправедно нажитое богатство да льстивые речи прихлебателей, что вокруг него, словно мухи возле меда, увивались. И с ночи до утра, с утра до ночи пошли в его городском доме веселье, да пьянство, да картежная игра… До тех самых пор, пока не прокутил Петр Бакланов все свои денежки и не остался гол, как сокол. А потому надумал, наконец, вернуться на Лихостров, к жене Агнии, с которой он уже лет двадцать, как в законном браке состоял, да уже лет десять, как с нею расстался. По пути же туда прохватило его холодным ветром, так что вскорости проводила Агния своего муженька «в путь всея земли», на местное кладбище.

…Петр Бакланов женился не по своему хотению, а по маменькину велению. Матушка его была женщина строгая и властная. И невесту ему выбрала из лихостровских девиц не за ум, не за красу, а за набожность и кротость. Такую, которая бы ей ни в чем не перечила и за великую честь почитала, что из простой крестьянки купчихой стала. Пока жива была маменька, терпел Петр свою жену Агнию. Когда же мать схоронил и стал сам себе хозяином, то переехал жить в город и старшего сына Григория туда с собой увез. Дочь же Елизавету, что обличьем и нравом в мать пошла, Агнии оставил. И строго-настрого запретил жене к нему в город приезжать.

Нет хуже, когда неразумный человек берется дитя воспитывать. Так, как воспитывал своего сына Петр Бакланов. На все застолья брал он Гришу с собой. И сам первый раз, на потеху дружкам-собутыльникам, водкой его угостил… Редко видел мальчик своего отца трезвым, да во хмелю Петр Бакланов к сыну добрее бывал… Пока мал был Григорий, боялся он отца. Когда же подрос, то возненавидел его. Да только к той жизни, что вел отец, и сам пристрастился, себе на погибель, своей матери на горе.

Агния Бакланова, несмотря на мужнин запрет, все-таки тайно наведывалась в город, проведать любимого сыночка. Втихомолку потчевала его сладостями, да поучала, чтобы вел себя примерно и благоразумно, с папеньки пример не брал, не то Бог накажет… Только Гришенька те советы мимо ушей пропускал. А за глаза еще и потешался над матерью. Тем более, что и папенька ее иначе, как дурой и ханжой, не называл…

За полгода до того, как разорился и помер Петр Бакланов, приехал Григорий на Лихостров погостить. С ног сбились Агния с Елизаветой, от радости не знали, куда посадить, да чем угостить ненаглядного Гришеньку. Пока вскоре после его отъезда не проведали, что учинил он недоброе дело с их прислугой Глашкой. С тех пор он на Лихострове больше не показывался, и жил в городе, а где - о том никому ведомо не было. Видно, боялся, что намнет ему бока родня опозоренной девицы… Агния же Бакланова, как овдовела, сразу половину своего дома Глафире отдала. А ее дочери от Григория, Александре, стала крестной матерью. Но Глафира все равно затаила обиду на Баклановых, что не признали они ее за ровню себе, и из милости в свой дом приняли. Только на то и надеялась, что заставит Гришку жениться на себе, когда он от безденежья домой воротится. Тогда же отольются кошке мышкины слезки… Да долго пришлось ей ждать – не довелось дождаться. Лишь спустя пять лет вернулся Григорий Бакланов на Лихостров. Не своей волей возвратился – привезли его туда чужие люди. Да не живого, а мертвого.

Случилось это в девятнадцатом году, при интервентах, когда Гришка Бакланов, выйдя из кабака на Базарную площадь, вздумал по пьяному делу хвастаться, что вон тот двухэтажный особняк красного кирпича, где сейчас английский генерал квартирует, пятнадцать лет назад его папаша у Валуевых купил… Однако собутыльники ему не поверили и принялись над ним насмехаться. Особенно один, из нездешних, одетый в английскую форму. Не по нраву это Гришке пришлось, и хватил он нахала по затылку пустой бутылкой, да так, что тот где стоял, там и повалился. А английский патруль, что в эту пору мимо проходил, в отместку за своего соотечественника пристрелил Гришку. Долго потом жалели британцы о содеянном. Поскольку человек в английской форме, встав в земли, на чистейшем русском языке послал своих спасителей подальше и побрел отсыпаться. Им же пришлось везти тело Гришки на Лихостров и хоронить его там с такими почестями, каких из его предков-купцов никто не сподоблялся. Так пресек Господь род Баклановых.

Когда же вскорости большевики интервентов за моря прогнали, убиенный англичанами Гришка в герои попал. Превратила его людская молва в революционера-подпольщика, что поднял восстание на Базарной площади, и сам в нем пал смертью храбрых. Вслед за тем именем его на Лихострове назвали улицу. На доме же, где он родился, водрузили мемориальную доску. А вместо креста на его могиле, что поставили совестливые англичане, воздвигли обелиск. Правда, с тех же времен не бывало на Лихострове лучшего места для выпивки, чем возле того обелиска… Как говорится, по делам и честь…

После того еще дважды посетила смерть дом Баклановых. Сперва, возвращаясь пьяной из города, где у нее мил-друг завелся, утонула в полынье Глафира. А вскоре преставилась и Агния Бакланова. Умирая же, завещала дочери Елизавете заботиться ради Господа о племяннице-сиротке. И та тот завет материнский исполнила…

-…А она с этой своей дочкой Кларкой чем ей за это отплатили… - от волнения голос Анны Матвеевны дрожал и прерывался. – Всю жизнь на ее шее сидели. А, как она состарилась, уговорили дом на себя переписать, и потом его продали… Ее же в город увезли и сдали в дом престарелых… Она мне потом оттуда письмо прислала…когда ее уже на третий этаж переводили, к лежачим больным, куда никого не пускают. И меня не хотели пускать, да я к директору пошла, пригрозила, что жалобу на них напишу, если не дадут мне ее увидеть. Только тогда и пустили… Захожу я к ней в палату, смотрю - лежит моя тетя Лиза у самого окна, стекло в нем разбито, аж ветер свищет, а она - в одной ситцевой рубашонке, одеяло все сбилось, и поправить некому. Справа старуха лежит, стонет, а другая меня увидела, да как заревет басом, и ну кулаком о стену стучать! Лишь тогда унялась, когда ей сестра какой-то укол сделала… А четвертая койка пустая была, рядом на полу матрас свернутый лежит, а на тумбочке стоит тарелка с засохшими макаронами, и по ней тараканы ползают…

Страшно мне стало. Я ей и говорю: тетя Лиза, давай, я тебя отсюда увезу. Прямо сейчас вызову машину и уедем вместе. У меня тебе лучше будет, чем здесь. Грех это – так людей мучить! И на этих бессовестных, кто тебя сюда сдал, управу найду. Их еще Бог накажет! А она говорит: оставь их, Анюта. Они сами не знали, что делали. Спаси тебя Господь за заботу. Да только я здесь останусь. Мне, говорит, Бог такое испытание послал, я его до конца и понесу. Это для венца. Через неделю я снова туда поехала. Приезжаю, а мне говорят – позавчера, мол, похоронили ее… Видно, знала она, что скоро умрет, вот и захотела со мной проститься… Я за нее всегда молюсь. А после меня уже некому будет…

…После всего увиденного и услышанного в тот день Нине Сергеевне оставалось лишь корить себя за любопытство. Зачем ей только вздумалось затевать всю эту игру в Шерлока Холмса, и доискиваться, чьи инициалы были вышиты на подзоре? И вот теперь ей по собственной вине предстоит ломать голову над тем: скрыть ли от Нины Маленькой услышанное от Анны Матвеевны?

Или все-таки решиться рассказать ей правду о самых дорогих и любимых ею людях?

* * *

…Она провела в тягостных сомнениях несколько дней. Пока в пятницу вечером, как всегда неожиданно, ей не позвонил давний знакомый и бывший коллега, а ныне священник, о. Александр, служивший в дальнем сельском приходе, но периодически наведывавшийся в город по делам:

- Алло, Нина Сергеевна! А я к Вам с просьбой. Тут меня назавтра в дом престарелых пригласили, старушек соборовать. Да я, как назло, где-то ангину подхватил…вряд ли смогу петь и канон читать. Не могли бы Вы поехать туда со мной и помочь?

Разумеется, Нина Сергеевна не испытывала никакого желания куда-либо ехать. Тем более, что рабочая неделя выдалась на редкость напряженной, и единственное, чего ей хотелось – это хорошенько отоспаться в ближайший выходной… Кроме того, у нее имелись все основания полагать, что от ее помощи батюшке будет весьма немного проку. И ему было бы гораздо лучше взять с собой кого-нибудь из знакомых церковных чтецов или певчих. Однако она все-таки сочла себя не вправе отказать о. Александру. В итоге на другой день спозаранку они выехали из города, и спустя примерно час оказались возле дома престарелых.

Это было трехэтажное здание из серого кирпича, весьма неприглядное и унылое на вид. По балкону третьего этажа взад-вперед ходила старушка в вылинявшем ситцевом халате, из-под которого торчал подол застиранной ночной сорочки, и непрерывно горланила одну и ту же забористую деревенскую частушку. Однако старики и старухи, разгуливавшие внизу, не обращали на нее никакого внимания… Между ними Нина заметила одну пару. Худощавый, интеллигентного вида мужчина в шляпе, одетый в выцветший черный костюм, бережно поддерживал за руку грузную женщину в зеленом фланелевом халате, которая, подволакивая парализованную ногу, что-то раздраженно выговаривала ему. Похоже, то были муж и жена…

Прямо напротив входа, под плакатом с надписью: «Пусть осень жизни станет вам весной» их поджидала пожилая худощавая медсестра с аскетичным лицом, назвавшаяся Анастасией Григорьевной О-вой. Вслед за нею о. Александр и Нина поднялись на второй этаж, где в большой палате должно было состояться Таинство Соборования.

Там собралось около трех десятков старушек. От внимания Нины Сергеевны не укрылось, что они постарались вымыться и одеться в самую лучшую одежду, которая у них была, и повязали головы чистыми белыми платочками. И вот теперь им предстояло очистить пред Господом и свои души. Для многих из них, возможно, перед переходом в жизнь вечную...

* * *

Когда они собрались возвращаться в город, на улице уже смеркалось. Но гостеприимная Анастасия Григорьевна, заметив их усталость, предложила им выпить чаю в маленькой комнате, где находился медсестринский пост. Правда, обычно общительный отец Александр за все время чаепития не проронил ни слова. Зато Нина Сергеевна решила на всякий случай расспросить медсестру об Елизавете Баклановой. Хотя понимала, что это окажется бесполезным. Ведь со времени смерти «бабы Лизы» прошло уже слишком много лет.

Именно поэтому она предпочла начать издалека:

- А Вы давно тут работаете, Анастасия Федоровна?

- Да уж лет двадцать, - отозвалась та, подливая кипяток в свою чашку, на которой красовалась надпись славянской вязью: «выпей чайку – разгонишь тоску».

- И здесь у вас все одинокие люди живут? – продолжала расспрашивать Нина Сергеевна.

- Если бы так! – вздохнула медсестра. – У многих здешних и дети есть, и внуки. Только не нужны им старики. Вот они их и сдают сюда. И как только Бога не боятся? Ведь их самих потом то же самое ждет… Да что говорить? Порушили веру, вот теперь и пожинаем…

- А Вы, случайно, не помните одну старушку, которая у Вас жила? – наконец-то решилась Нина. – Правда, это давно было, лет семнадцать назад, или даже больше. Ее звали бабой Лизой… Вернее, Елизаветой Петровной Баклановой.

- Как же не помнить? – печально улыбнулась Анастасия Григорьевна. – С тех самых пор и помню, как ее к нам привезли. Я тогда уже года три как тут работала. Дело было зимой, то ли в декабре, то ли в январе. Сидим мы с покойной Валентиной Константиновной как раз вот здесь, в сестринской, чай пьем. Вдруг слышим – внизу тормоза заскрипели, вроде как к крыльцу подъехал кто-то. Потом дверка хлопнула, и машина назад уехала. Ну, мы и удивились: что, мол, это такое? На всякий случай выглянули в окно, а на крыльце какая-то старушка сидит, в одном сатиновом халатике и домашних тапочках, и плачет. Мы давай спрашивать: кто, мол, ее сюда привез. А она говорит: никто, я сама приехала. Мне, говорит, жить негде… В общем, осталась она у нас. И сперва жила на втором этаже, пока не сломала ногу.

После того перевели ее на третий этаж, к лежачим. Там она и умерла. Я к ней туда каждый день ходила. То покормлю ее, то постель перестелю, то пролежни обработаю… Она до последнего дня в сознании была, и меня узнавала. Возьмет, бывало, за руку, сожмет крепко-крепко, и заплачет… А ни разу ни на что не жаловалась. Что ни спросишь, только и скажет: «слава Богу». Очень набожная она была. Последний раз прихожу к ней, а она уже без сознания лежит. Я, было, уже хотела уходить, как вдруг она как запоет тихонечко так, тоненько: «Господи, помилуй»… Потом смолкла. Видно, опять забылась… А я стою над ней и плачу… Никогда прежде не приходилось мне видеть, чтобы люди так умирали. После этого я и стала в церковь ходить. И за нее всегда молюсь. Только я до сих пор не верю, что она одинокой была. Кому же тогда она те деньги посылала, которые ей с пенсии каждый месяц выдавали? Когда ее на третий этаж переводили, я спросила: баба Лиза, может, сообщить кому, чтобы приехали, поухаживали за тобой? Тогда она и сказала, что у нее на Лихострове крестница есть, и адрес мне дала. А еще, говорит, есть внучка Нина. Только она еще совсем маленькая. Я ей завещание оставила. Может, поймет, когда вырастет. Так я ничего и не поняла, что она имела в виду. Потому, наверное, и запомнила про эту Нину маленькую и про какое-то завещание, слово в слово. Да, вот именно так она и сказала: вырастет - поймет.

* * *

В тот вечер Нина Сергеевна допоздна просидела на кухне, раздумывая над услышанным. Пока внезапно не осознала, какую ошибку совершила, поверив в то, что буквы «Н.Д.», вышитые на подзоре, скрывают в себе некую тайну. А ведь на самом деле в них не было ничего загадочного. Если бы она вовремя вспомнила, что Нина Маленькая носит фамилию Д-ва, то сразу бы догадалась, что инициалы «Н.Д.» принадлежат ее юной тезке. Тогда ей не понадобилось бы ехать на Лихостров и в дом престарелых, и тратить время на разгадывание мнимой тайны.

Но что если Господь попустил ей ошибиться именно для того, чтобы она ненароком узнала подлинную тайну вышитого подзора? И теперь могла сказать Нине Маленькой, что это – не просто кусок ткани с церковной символикой, а завещание, оставленное «бабой Лизой» свое крестнице, завет жить во Христе. И, если она последует ему, то станет наследницей несметных сокровищ, по сравнению с которыми капиталы ее предков, купцов Баклановых, покажутся жалкими грошами. Потому что речь идет о сокровище Православной веры, которое превращает нас, некогда созданных Богом из праха земного, в наследников Царства Небесного.


 
 Страница 2 из 4 [ Сообщений: 37 ] 
На страницу: Пред.  1, 2, 3, 4  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Наши сайты:
SmertiNet.ruСайт SmertiNet.ruAhirat.ruСайт Ahirat.ru
© 2012-2023 Смерти нет!
При поддержке phpBB Group и русскоязычного сообщества phpBB

Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Time : 0.169s | 21 Queries | GZIP : On