Сообщения без ответов | Активные темы

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Начать новую тему  Ответить на тему 
 Страница 1 из 2 [ Сообщений: 15 ] 
На страницу: 1, 2  След.
АвторСообщение
"СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 30 сен 2012, 16:12 
Не в сети
Аватара пользователя

Предсмертное желание

Непридуманные рассказы

*****
Письмо от брата: «Пожалуйста, навести Сергея Николаевича. Пишет, что очень болен, совсем пал духом и не находит себе покоя. Помоги ему, чем сможешь».
В тот же день вечером я пошел к Сергею Никола­евичу. Это был старый, известный скрипач, давнишний друг моего брата. Меня проводили в его спальню, нарядную, заставленную старинной мебелью комнату. Больной лежал на кровати, выпростав на одеяло тонкие нервные руки. Он смотрел на меня грустными глазами и говорил:
- Тоска у меня, ни заесть, ни запить не могу, все не мило. Умирать надо, а не хочется, да и страшно...
- А вы верите в Бога? - спросил я.
- Да. Но в той суматохе, в какой я прожил всю жизнь, редко о Нем приходилось вспоминать, а вот сейчас все Он на ум приходит. Только я ничего о Боге не знаю, а спросить не у кого.
Первый раз пришлось мне услышать от веселого и немного легкомысленного Сергея Николаевича такие слова. Я задумался, а потом предложил:
- Хотите, я познакомлю вас с очень хорошим и образованным священником?
Сергей Николаевич махнул брезгливо рукой:
- Не люблю я их брата. Сейчас же начнет в грехах копаться, вечными муками пугать, а я сам знаю, что за них по головке не погладят.
- Ну, что вы! Есть замечательные священники, - вступился я.
Мы не успели еще закончить наш разговор, как в комнату вошла жена Сергея Николаевича, пышная дама. Поздоровавшись, она недовольно сказала:
- Зачем Сереже священник, он же не умирает?
- Он придет для беседы... - пояснил я.
- Не к чему, - прервала меня супруга.
- То есть, как это не к чему? - неожиданно громко и немного визгливо вскрикнул Сергей Николае­вич. - Почему это не к чему? Я хочу побеседовать с хорошим священником и причаститься. Слышишь, хочу! Петр Павлович, - повернулся больной в мою сторону, - прошу вас завтра же пригласить батюшку ко мне, а если он не может завтра, то в ближайшее удобное для него время!
- Хорошо, - сбитый с толку горячностью больного, ответил я.
- Только он, верно, потребует за посещение много денег? Тогда скажите ему, что я не богат, на пенсии, а потому на большой куш пускай не рассчитывает.
Мне сделалось неприятно, и я сказал:
- Отец Александр, которого я хочу пригласить к вам, придет не из-за денег.
Но Сергей Николаевич меня не слушал и раздраженно повторял:
- Пусть не рассчитывает.
Священник, о котором шла речь, был уже не молод, священствовать начал пять лет тому назад, но среди знавших его пользовался большим авторитетом и любовью. Выразив согласие посетить Сергея Николаевича, он после литургии приехал к нему со Святыми Дарами. Я не присутствовал при их встрече, но, так как мне хотелось узнать, как она прошла, я отправился на другой день к больному.
Едва я вошел в спальню, как Сергей Николаевич порывисто протянул мне руки:
- Дорогуша, кого вы мне прислали?! Это же не человек, а сокровище! Мы говорили с ним, как два добрых друга. Я страдал и плакал, он утешал и плакал со мной. И ко мне пришла светлая радость. Мне так хорошо, так спокойно, и все это сделал он, отец Александр! Спасибо вам за необыкновенное знакомство. - Он пожал мне руку, а потом сказал: - И знаете, он отказался от конверта с деньгами, который я ему пытался вручить. Даже руки назад спрятал, покраснел: «Я пришел к вам как друг - причем же здесь деньги?»
Я не был у Сергея Николаевича неделю, а когда зашел, то увидел страшную перемену: он исхудал, задыхался, не мог ничего есть.
- И опять у меня на сердце тоска, - хрипло шеп­тал он. - Так хочется увидеть отца Александра, поговорить с ним. Если бы мог, я бы пополз к нему на коленях. Ах, как хочется его увидеть.
И Сергей Николаевич просительно посмотрел на меня. Но я знал, что отец Александр крайне занят, причастился же Сергей Николаевич недавно, и потому мне показалось неудобным снова беспокоить батюшку.
Через три дня Сергей Николаевич скончался. Меня поразило выражение его мертвого лица, оно было мудрое и просветленное, как будто он понял то самое важное, что всю жизнь от него было скрыто.
После похорон Сергея Николаевича я встретился с отцом Александром и рассказал о смерти старого скрипача. Поговорили о покойном, и я, как об интересной детали, рассказал о его мучительном желании увидеть перед смертью отца Александра.
- И вы не пришли за мной?! - вскочил на ноги батюшка, до того спокойно сидевший на стуле. - Это же был вопль души, разлучавшейся с телом! Как вы могли, как вы посмели не исполнить предсмертной просьбы?
Я растерялся. Я никогда не видел отца Александра таким взволнованным. А он, прижав руки к груди, сокрушенно уже не говорил, а шептал:
- Он, умирающий, хотел ползти на коленях. За чем? За словом Божиим, а вы...
Прошло много лет, а в моих ушах все еще звучит слабый, прерывающийся голос Сергея Николаевича: «Как мне хочется увидеть отца Александра, если бы мог, я бы пополз к нему на коленях...»


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 30 сен 2012, 22:43 
Не в сети
Аватара пользователя

Смерти нет!

Валентина Белоусова


*****
Мужчина ехал по шоссе на своем автомобиле. У него было прекрасное настроение : позвонила жена и сказала, что она сегодня сможет пораньше прийти с работы, они проведут вечер вместе, куда - нибудь сходят поужинать. Ему очень нравились такие совместные вечера - они просто общались, наслаждаясь этим общением, без телевизора и компьютера. Мобильные телефоны тоже отключали. Это был только их вечер. И еще он знал, что по возвращению домой приятный вечер закончится эротическими играми, сексом, и тем расслаблением, легкостью в Душе, которое всегда наступало после таких вечеров.
Он мысленно уже был там. Представлял жену в красивом вечернем платье, выбирал меню в ресторане…
Он увидел джип, который несся прямо на него, закрытые глаза водителя, вильнул в сторону….
Стало очень тихо, такое ощущение, что уши заложило ватой. Он прислушался. Голоса глухо доносились до него…. Необычайно яркие краски окружающего…
А это что? Я? Но я же здесь!..Мое тело?... Я умер??? Но я же жив!!! А как же мое тело? Почему оно лежит без движения, с закрытыми глазами? Я же вижу! На виске кровь…
Глухо услышал звук " Скорой"… Его достали из машины, руки и ноги болтались, как у тряпичной куклы….Положили на носилки, накрыли лицо…
Он начинал понимать, что с ним произошло. Случилась авария - у водителя джипа случился сердечный приступ, машина оказалась неуправляемой, избежать столкновения он не успел….
Он умер. И в тоже время - он жил…. Он слышал, видел все. Даже видел свой мобильный телефон в траве, который выпал у него из кармана, когда его вытаскивали из машины….
Телефон зазвонил. Это Она. Жена. Осматривающий место происшествия гаишник ответил на звонок, сказал, что произошло. Ему захотелось увидеть, как его жена воспримет сообщение о его гибели и Он мгновенно оказался рядом с ней.
Она сидела бледная, в кресле, телефон выпал из её руки… Он хотел утешить её, сказать ей, что вот он, здесь, рядом с ней…. Он говорил ей, но Она не слышала…
Через некоторое время шок от известия прошёл и полились слёзы. Она плакала, кричала - Нет! Нет!! Это не так!!!
Он хотел её успокоить, обнять, прижать к себе, но его руки и он сам проходил сквозь неё… Она не слышала и не видела его…
Через какое -то время, когда она , наплакавшись и накричавшись вволю, начала немного успокаиваться, он вновь попытался приблизиться к ней. Попытка так же оказалась безуспешной…
Тогда Он послал ей свою Любовь в сердце. Она что то почувствовала, оглянулась, как бы ища его. Её сердце наполнилось его Любовью. Она становилась спокойнее. Появилась мысль у неё, что это чья то неудачная шутка и сейчас все выяснится… Она взяла телефон , набрала его номер. Абонент оказался недоступен…
Позвонили в дверь. Она пошла открывать, он " полетел" за ней. Принесли подтверждение о его гибели, выразили соболезнование…
Во время своих похорон Он все время был рядом с ней. Ему хотелось, что бы она сидела у его гроба, что бы все родственники, друзья, знакомые, собравшиеся по такому случаю, просто сидели все вместе, не плакали, а вспоминали о нем, рассказывая, каким Он был человеком, радостные, веселые истории. Ему хотелось почувствовать вновь их любовь, дружбу, уважение к себе, а вместо этого к нему шли тяжелые, темные энергии сожаления, горя, потери.
Ему становилось тяжело тут. На некоторое время Он поднимался выше - так ему советовали два Ангела, постоянно пребывающих вместе с ним с момента его перехода по другую сторону. Там Он чувствовал Радость, Любовь Всеобъемлющую, ему становилось легко. Но его вновь тянуло к своему телу, вновь хотелось увидеть всех друзей и близких, и Он вновь опускался в низкие, тяжелые вибрации горя…
Ему хотелось кричать, и Он кричал, что он жив! Что он здесь, рядом! "Почувствуйте меня своим сердцем! Я - в нем! В каждом моя Любовь!"
Но каждый думал только о себе…То, что он никогда больше не увидит этого человека, чьё тело лежит в гробу, не поговорит с ним, не выпьет….
Он кричал:" Вы о себе думаете!!! Не обо мне сожалеете! Перестаньте! Я всегда рядом - только вы вспомните обо мне и я тут же, моментально, оказываюсь рядом! Говорите со мной мысленно или вслух - я слышу вас! Я отвечаю вам - вы можете услышать меня!!! Только своим Сердцем! Но Сердце закрыто….. Холодом, печалью, собственным эгоизмом…
Так же ему было непонятно, почему постоянно все пребывали в какой то суматохе, разъездах…На несколько минут подходили к его телу с озабоченным выражением лица и вновь исчезали…другие дела были для них важнее…. Подготовка к его похоронам - оформление каких то важных документов, покупка венков, памятника, приготовление пищи….
Последнее более всего у него вызывало недоумение. Почему вместо того, что бы с легкостью его отпустить, проводив приятными воспоминаниями, люди садятся вместе и поглощают пищу, в подавленном состоянии, тем самым нарушая свое пищеварение…
Ему хотелось сказать:
" Люди! Друзья! Родные!
Возрадуйтесь со мной! Я вернулся Домой! Здесь столько Любви!! Я её вам посылаю - примите её! Откройте свое Сердце! Впустите мою Божественную Любовь! Не закрывайте свои Сердца горем и печалью! Это иллюзия - нет смерти! Есть только Переход! Мы встретимся с вами, все со всеми! И вы здесь так же будите удивляться, как и я сейчас удивляюсь и не понимаю - зачем вы плачете и печалитесь?
Смерти нет! Я жив! Я - с вами! Всегда с вами, и даже стал ещё ближе, чем был в физическом мире! И я Люблю вас! Почувствуйте меня, Сердцем почувствуйте!
Я Люблю вас!!!"

11.07.2012.


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 11 ноя 2012, 15:30 
Не в сети
Аватара пользователя

Победа над смертью.

Протоиерей Николай Агафонов

*****
Анастасия Матвеевна, собираясь в церковь ко всенощной, с опаской поглядывала на своего супруга, полковника авиации в отставке, Косицына Михаила Романовича. Михаил Романович сидел перед включенным телевизором с газетой в руках. Но ни на телевизионной передаче, ни на газете сосредоточить своего внимания он не мог. В его душе глухо росло раздражение, некий протест против намерения жены идти в церковь. Раньше, еще в молодые годы, она захаживала в церковь раза два-три в год. Он на это внимания не обращал: мало ли какая блажь у женщины. Но как вышла на пенсию, так зачастила в храм каждое воскресенье, каждый праздник.

«И сколько этих праздников у церковников - не пересчитать, - с раздражением думал Михаил Романович. - То ли дело «красные» дни гражданского календаря: Новый год, 8 Марта, 1 Мая, 7 ноября и уж совсем святой, особенно для него, фронтовика, День Победы, вот, пожалуй, и все. А тут каждый месяц по несколько, с ума можно сойти».

Анастасия Матвеевна думала о том, что последнее время ее супруг очень раздражителен, оно и понятно: бередят старые фронтовые раны, здоровье его все более ухудшается. Но почему-то больше всего его раздражает то, что она ходит в церковь. Чуть ли не каждый уход ее на службу в храм сопровождается скандалом и руганью.

- Миша, закройся, я пошла в храм.

- Ну чего, чего ты там потеряла, не можешь, как все нормальные люди, посидеть дома с мужем, посмотреть телевизор, - с раздражением на ходу говорил Михаил Романович, чувствуя, как гнев начинает клокотать в его израненной старческой груди.

- Мишенька, так может нормальные-то люди, наоборот, те, кто в храм Божий ходят, - сказала и, поняв, что перегнула палку, сама испугалась сказанного, но слово - не воробей.

- Так что, я, по-твоему, ненормальный? - переходя на крик, вознегодовал Михаил Романович. - Да, я - ненормальный, когда на своем истребителе все небо исколесил, но Бога там не увидел. А где был твой Бог, когда фашистские самолеты разбомбили наш санитарный поезд и из пулеметов добивали раненых, которые не могли укрыться и были беззащитны? Почему Бог их не укрыл? Я был ненормальный, когда летел под откос в санитарном вагоне и только чудом остался жив?!

- Миша, но ведь это чудо Бог совершил, разве ты этого не понял ни тогда, ни сейчас?

Удивительное дело, но именно эта вылетевшая у Михаила Романовича фраза «чудом остался жив» вмиг иссушила его раздражение. Негодование куда-то исчезло и, махнув рукой, уже успокаиваясь, сказал:

- Иди к своим попам, раз тебе нравится, что тебя дурачат.

За всенощной Анастасия Матвеевна горячо молилась за Михаила, чтобы Бог просветил его разум и сердце. Несмотря ни на что, мужа своего она сильно любила. Когда приходила в храм, всегда становилась перед иконой Архистратига Михаила, стояла перед ней всю службу, молясь за то, чтобы Господь просветил ее мужа светом истины. У каждого человека есть какая-то главная мечта его жизни. Такая мечта была и у Анастасии Матвеевны. Она всем сердцем хотела, чтобы настал когда-нибудь день и они вместе с Мишей под руку пошли бы в церковь к службе. После службы также вместе возвращались бы домой. Вдвоем читали бы молитвенные правила перед сном и утром. Этого она желала больше всего на свете.

- Господи, если тебе угодно, забери мою жизнь, только приведи Мишеньку в храм для жизни вечной.

Когда Анастасия Матвеевна вернулась домой, Михаил уже лежал в кровати. Не было еще девяти часов вечера, так рано он не ложился, это сразу насторожило Анастасию Матвеевну.

- Мишенька, ты что, заболел, тебе плохо?

- Немного неважно себя чувствую, но ты, Настенька, не беспокойся, пройдет.

Анастасия Матвеевна не успокоилась, она-то хорошо знала: уж раз он лег - дело серьезное, и вызвала врача. Врач ничем не утешил, измерил давление, прослушал сердце, поставил укол и заявил, что необходима госпитализация. Но Михаил Романович категорически отказался ехать в госпиталь. На следующий день его состояние ухудшилось.

- Миша, может, батюшку позвать, ведь ты ни разу не исповедовался, ни разу не причащался.

Он, открыв глаза, глянул сердито:

- Что, уже хоронишь меня?

- Да что ты, Мишенька, Господь с тобою, наоборот, верю, что через это на поправку пойдешь.

Он устало прикрыл глаза, а когда она собиралась отойти от постели на кухню, вдруг, не открывая глаз, произнес:

- Ладно, зови попа.

Сердце Анастасии Матвеевны зашлось в радостном волнении, она выбежала в соседнюю комнату, упала на колени перед иконами и расплакалась. Всю ночь она читала каноны и акафисты, чтобы Миша дожил до утра и дождался священника.

Батюшка пришел в половине девятого, как и договаривались. Она провела его к мужу и представила:

- Вот, Миша, батюшка пришел, как ты и просил, это наш настоятель отец Александр. Ну, я вас оставлю, буду на кухне, если понадобится какая помощь, позовете.

Отец Александр, мельком взглянув на фотографии, где Михаил Романович был в парадном мундире с орденами и медалями, бодро произнес:

- Не беспокойтесь, Анастасия Матвеевна, мы - два старых вояки, как-нибудь справимся со всеми трудностями.

Михаил Романович глянул на молодого священника, сердито подумал: «Что он ерничает?»

Отец Александр, как бы отгадав его мысли, сказал:

- Пришлось немного повоевать, интернациональный долг в Афганистане исполнял. Служил в десанте, так небо полюбил, что после армии мечтал в летное пойти, был бы летчик, как вы, да не судьба.

- Что же так?

- Медкомиссия зарубила, у меня ранение было.

- Понятно.

Священник Михаилу Романовичу после такого откровения не то чтобы понравился, а прямо как родной стал. Немного поговорили, потом отец Александр сказал:

- У Вас, Михаил Романович, первая исповедь. Но Вы, наверное, не знаете в чем каяться?

- Вроде жил, как все, - пожал тот плечами. - Сейчас, правда, совесть мучает, что кричал на Настю, когда в церковь шла, она ведь действительно глубоко в Бога верит. А я ей разного наговорил, что, мол, летал, Бога не видел в небе и где, мол, был Бог, когда на войне невинные люди гибли.

- Ее вере Вы этими высказываниями не повредите, она в своем сердце все ответы на эти вопросы знает, только разумом, может быть, высказать не умеет. А вот для Вас, по всей видимости, эти вопросы имеют значение, раз в минуту душевного волнения их высказали. По этому поводу вспомнить можно случай, произошедший с архиепископом Лукой (Войно-Ясенецким). Он был не только церковный иерарх, но и знаменитый ученый-хирург. Во время Великой Отечественной войны, назначенный главным консультантом военных госпиталей, он не раз, делая операции, самых безнадежных спасал от смерти. Как-то владыка Лука ехал в поезде в одном купе с военными летчиками, возвращавшимися на фронт после ранения. Увидели они церковнослужителя и спрашивают: «Вы что, в Бога верите?» - «Верю», - говорит Владыка. - «А мы не верим, - смеются летчики, - так как все небо облетали, Бога так и не видели». Достает тогда архиепископ Лука удостоверение профессора медицины и говорит: «Я тоже не одну операцию сделал на мозгу человека: вскрываю черепную коробку, вижу под ней мозговой жир, а ума там не вижу. Значит ли это, что ума у человека нет?»

- Какой находчивый Владыка, - восхитился Михаил Романович.

- А насчет того, что невинные гибнут, это действительно непонятно, если нет веры в бессмертие, а если есть христианская вера, то все понятно. Страдания невинных обретают высший смысл прощения и искупления. В плане вечности Господь каждую слезинку ребенка утрет. Всем Бог воздаст, если не в этой жизни, так в будущей, по заслугам каждого.

После исповеди и причащения отец Александр пособоровал Михаила Романовича. После соборования тот признался:

- Веришь ли, батюшка, на войне смерти не боялся, в лобовую атаку на фашиста шел, а теперь боюсь умирать, что там ждет - пустота, холодный мрак? Приблизилась эта черта ко мне, а перешагнуть ее страшно, назад еще никто не возвращался.

- Страх перед смертью у нас от маловерия, - сказал отец Александр и, распрощавшись, ушел. После его ухода Михаил Романович сказал жене:

- Хороший батюшка, наш человек, все понимает.

Ободренная этим высказыванием, Анастасия Матвеевна робко сказала:

- Мишенька, нам бы с тобой повенчаться, как на поправку пойдешь, а то, говорят, невенчанные на том свете не увидятся.

- Ну вот, опять за старое, да куда нам венчаться, это для молодых, засмеют ведь в церкви. Сорок лет прожили невенчанные, а теперь, здрасте, вот мы какие.

- Ради меня, Мишенька, если любишь. Пожалуйста.

- Любишь-не любишь, - проворчал Михаил Романович. - Еще выздороветь надо. Иди, я устал, подремлю малость. Коли выздоровлю, там видно будет, поговорим.

- Правда? - обрадовалась Анастасия Матвеевна. - Обязательно выздоровеешь, быть другого не может, - и, чмокнув мужа в щеку, заботливо прикрыла его одеялом.

Произошло действительно чудо, в чем нисколько не сомневалась Анастасия Матвеевна. На следующий день Михаил пошел на поправку. Когда пришел участковый врач, то застал Михаила Романовича пьющим на кухне чай и читающим газету. Померив давление и послушав сердце, подивился:

- Крепкий вы народ, фронтовики.

Когда Анастасия Матвеевна напомнила мужу о венчании, он отмахнулся:

- Погоди, потом решим. Куда торопиться?

- Когда же потом? Скоро Великий пост, тогда венчаться аж до Красной горки нельзя.

- Сказал потом, значит, потом, - с ноткой раздражения в голосе ответил он.

Анастасия Матвеевна пробовала еще несколько раз заводить разговор о венчании, но, почувствовав, что нарывается на скандал, сразу умолкала. Так и наступило Прощеное воскресенье и начался Великий пост. Анастасия Матвеевна старалась не пропускать ни одной службы, в первую неделю ходила вообще каждый день. Потом стала недомогать, снова, как раньше, появились сильные боли в правом боку. А к концу поста вовсе разболелась и слегла. Сын Игорь свозил ее в поликлинику, оттуда направили на обследование в онкологию. Когда они вернулись, Игорь отвел отца в сторону:

- Папа, у мамы рак печени, уже последняя стадия, врачи сказали: осталось немного.

- Что значит - немного? Точно проверили, может, ошибаются? Чем-то можно помочь? Операцию сделать, в конце концов, - растерянно произнес Михаил Романович.

Сын отрицательно покачал головой.

- Надо готовиться к худшему, папа. Не знаю, маме говорить или нет?

- Что ты, сынок, не надо раньше времени расстраивать, я сам с ней поговорю.

Он сел к кухонному столу, обхватил свою седую голову руками и сидел так минут пять, потом решительно встал.

- Пойду к ней.

Подойдя, сел на краешек кровати, взял нежно за руку.

- Что же ты расхворалась, моя верная подруга? Давай поправляйся скорей, Пасха приближается, куличи будем печь, яички красить.

- Что сказали врачи, Миша? - прямо посмотрев ему в глаза, спросила она.

Михаил Романович суетливо завертел головой.

- Ну что-что сказали, надо лечиться - и поправишься. Вон сколько лекарств тебе понавыписывали.

- Не ври, Мишенька, ты же не умеешь врать, я и так сама все понимаю. Умирать мне не страшно, надо только подготовиться достойно к смерти, по-христиански. Ты мне отца Александра приведи, пусть исповедует, причастит, да и пособороваться хочу. Так мы с тобой и не повенчались, как пред Богом предстанем?

- Милая Настенька, ты выздоравливай, ради Бога, и сразу пойдем венчаться.

- Теперь уж, наверное, поздно. Страстная седмица начинается. Затем Светлая, до Фомина воскресенья я не дотяну. Значит, Богом не суждено.

Михаил Романович шел в церковь за отцом Александром и про себя бормотал:

- Это как же - не суждено? Что значит - не суждено? Ведь мы как-никак сорок лет прожили.

В церкви повстречавшись с отцом Александром, договорился, что утром тот подъедет к ним. Поговорил с ним насчет желания венчаться. Отец Александр задумался:

- На Страстной однозначно нельзя, на Светлой, хоть и не принято по уставу, но исключение можно сделать. - Посмотрел на осунувшегося Михаила Романовича, добавил: - Если будем усердно молиться, она доживет и до Красной горки, я в этом уверен.

- Буду, конечно, молиться, только не знаю как.

Отец Александр подвел его к иконе Михаила Архангела.

- Здесь Ваша супруга постоянно стояла за службой, наверное, за Вас молилась Вашему Ангелу-хранителю. Я Вам предлагаю, пока она болеет, заменить ее на этом боевом посту, я не шучу, когда говорю про боевой пост. Апостол Павел пишет: «Наша брань не против крови и плоти, но против духов злобы поднебесных».

От этих слов все сразу встало для Михаила Романовича на свои места. Его соратница, его боевая подруга, его милая жена, пока он дома отлеживался у телевизора с газетой, была на боевом посту. Она боролась за него, за свою семью, против врагов невидимых, а потому более коварных, более опасных. Боролась одна, не имея в нем никакой помощи. Мало того, что он не поддерживал ее в этой борьбе, он еще потакал врагу. Теперь, когда она лежит больная, он должен встать на этот боевой пост. И он встанет, ему ли, старому вояке, не знать, что такое долг воина-защитника. Он встанет, обязательно встанет, и ничто не помешает ему в этом.

Анастасия Матвеевна заметила, что муж ее вернулся какой-то подтянутый, собранный, решительный и даже помолодевший.

- Настя, завтра утром батюшка придет, буду собороваться вместе с тобой. Сейчас покажи мне, какие молитвы читать, я за тебя и за себя почитаю.

- Мишенька, что с тобой? - еще не веря всему, прошептала Анастасия Матвеевна.

- Ничего. Вместе воевать будем.

- С кем воевать, Миша? - даже испугалась Анастасия Матвеевна.

- С духами злобы поднебесной, - отчеканил полковник. - И раскисать не будем, - увидев слезы на глазах жены, добавил он.

- Да это я от радости, Миша, только от радости.

- Ну это другое дело.

Каждый день на Страстной седмице Михаил Романович ходил в храм. Стоять приходилось подолгу, службы Страстной седмицы особые, длинные. Но он мужественно выстаивал их от начала и до конца, хотя и не понимал, что и для чего происходит, но боевой пост есть боевой пост, приказано - стой, высшее командование само знает. Высшим командованием для него в данном случае был отец Александр. После службы он часто подходил к нему, что-нибудь спрашивал. Как-то поделился своими переживаниями.

- Сам-то я хожу сейчас в церковь, а вот сын со снохой... Их разве заставишь? Наш грех: сами не ходили в молодости и детей не приучили.

- Да, это проблема не только ваша, многие подходят с подобным вопросом. Честно признаться, не знаю, что и отвечать. Советую усиленно молиться за детей, молитва родителей много может. Мне как-то рассказывали один случай. У одного верующего человека был неверующий сын. Отец, конечно, переживал сильно. А перед тем как умереть, завещал сыну, чтобы он после смерти в течение сорока дней заходил в его комнату каждый день на пятнадцать минут, ничего не делал, только молча бы сидел. Сын исполнил последнюю просьбу отца. А как сорок дней прошло, сын сам пришел в храм. Я думаю, что просто тот отец понимал, что молодежь в суете живет. Некогда над вечным подумать: о смысле жизни, о своей душе, о бессмертии, о Боге.

Великим четвергом Михаил Романович причастился, а вечером после чтения двенадцати Евангелий умудрился принести домой огонь в самодельном фонарике. От него зажгли лампадку в комнате Анастасии Матвеевны. В субботу сходил в церковь, освятил кулич и крашеные яйца. Кулич испекла им сноха, а яйца красил сам Михаил Романович, так как Анастасия Матвеевна, вконец обессиленная, постоянно лежала в кровати. Врач-онколог, курирующий ее, был удивлен, узнав, что она до сих пор жива. После ночной Пасхальной службы Михаил Романович пришел весь сияющий, уже с порога закричал:

- Христос Воскресе!

- Воистину Воскресе! - ответила чуть слышно Анастасия Матвеевна, любуясь своим мужем, который на Пасху вырядился в свой парадный мундир со всеми наградами, раньше он надевал его только на 9 Мая.

- Ты прямо как на День Победы, - улыбаясь, сказала она.

- А сегодня и есть День Победы, победы над смертью, так в проповеди отец Александр и сказал. Они поцеловались три раза.

- Ты давай поправляйся, в следующее воскресенье, на Красную горку, поедем в церковь венчаться.

- Как уж Бог даст, но я буду ждать.

В воскресенье подъехал сын вместе со снохой на своей машине. Сноха помогла Анастасии Матвеевне надеть ее лучшее платье. Михаил Романович с сыном под руки осторожно вывели и усадили в машину Анастасию Матвеевну. В храме отец Александр разрешил поставить для нее стул. Так и венчались: Анастасия Матвеевна сидела, а рядом в парадном мундире стоял ее любимый супруг. Во время венчания он несколько раз поглядывал с заботливостью на нее, а она отвечала полным благодарности взглядом: мол, все со мною в порядке, не беспокойся и молись. Домой привезли Анастасию Романовну совсем ослабевшую и почти что на руках внесли и уложили в постель прямо в платье. Дети уехали, обещав вечером подъехать проведать. Михаил Романович сел на стул рядом с кроватью жены и взял ее за руку.

- Спасибо, Мишенька, я сегодня такая счаст-ливая. Теперь можно спокойно помереть.

- Как же я? - растерялся Михаил Романович.

- Мы же с тобой повенчанные, нас смерть не разлучит. Я чувствую, что сегодня умру, но ты не скорби, как прочие, не имеющие упования, мы с тобой там встретимся непременно. Ты помнишь, как мы с тобой первый раз повстречались?

- Конечно, помню: в Доме офицеров, на вечере по случаю Дня Победы, ты еще все с капитаном Кравцовым танцевала, я тебя еле от него отбил.

- Дурачок, я как тебя увидела - сразу полюбила, и никакие Кравцовы мне были не нужны.

- Настенька, ты знаешь, мне очень стыдно, хоть и прошло много лет, все же совесть напоминает. Встретимся на том свете, говорят, там все рано или поздно откроется. Так вот, чтобы для тебя не было неожиданностью, короче, хочу признаться: я ведь тогда с Клавкой... Ну, словом, бес попутал.

- Я знала, Мишенька, все знала. В то время мне так больно было, так обидно, что жить не хотелось. Но я любила тебя, вот тогда-то я впервые в церковь пошла. Стала молиться перед иконой Божией Матери, плакать. Меня священник поддержал, сказал, чтобы не разводилась, а молилась за тебя, как за заблудшего. Не будем об этом больше вспоминать. Не было этого вовсе, а если было, то не с нами, мы теперь с тобой другие.

Михаил Романович наклонился и поцеловал руку супруге.

- Тебя любил, только тебя любил, всю жизнь только тебя одну.

- Почитай мне, Миша, Священное Писание.

- Что из него почитать?

- А что откроется, то и почитай.

Михаил Романович открыл Новый Завет и начал читать:

- Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает... - он вдруг заметил, что супруга перестала дышать и, подняв голову от книги, увидел застывший взгляд его милой жены, устремленный на угол с образами.

- Мы скоро увидимся, Настенька, - сказал он, закрывая ей глаза. Затем он встал, подошел к столу, взял лист бумаги и стал писать: «Дорогой мой сынок, прости нас, если что было не так. Похорони по-христиански. Сынок, выполни мою последнюю просьбу, а не выполнить последнюю просьбу родителей, ты же знаешь, великий грех. После того как похоронишь нас с мамой, в течение сорока дней заходи в эту комнату и посиди здесь минут пятнадцать-двадцать каждый день. Вот такая моя последняя просьба. Поцелуй за меня Люсю и внуков. Христос Воскресе! Твой отец».

Затем он подошел, поцеловал жену и, как был в мундире, лег с нею рядом, взял ее за руку и, закрыв глаза, сказал:

- Пойдем вместе, милая, я тебя одну не оставлю.

Когда вечером Игорь с женою приехали к родителям, то долго не могли дозвониться, так и открыли дверь своим ключом. Прошли в спальню и увидели, что мать с отцом лежат на кровати рядом, взявшись за руки, он в своем парадном мундире, а она в нарядном платье, в котором сегодня венчалась. Лица у обоих были спокойные, умиротворенные, даже какие-то помолодевшие, казалось, они словно уснули, вот проснутся - и так же, взявшись за руки, пойдут вместе к своей мечте, которая ныне стала для них реальностью.


Волгоград,
январь 2002 г.


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 01 дек 2012, 20:40 
Не в сети
Аватара пользователя

Рассказ
Материнская любовь.

Монахиня Евфимия (Пащенко)
*****


Много историй сложено о великой силе материнской любви. Но бывает, что мы, занятые своими делами и проблемами, слишком поздно узнаем, как горячо и нежно любили нас матери. И поздно каемся, что нанесли любящему материнскому сердцу неисцелимые раны… Но, кто знает, может быть, как поется в песне, «откуда-то сверху», наши матери видят наше запоздалое раскаяние и прощают своих поздно поумневших детей. Ведь материнское сердце умеет любить и прощать так, как никто на земле…

Не так давно в одном городе в центре России жили мать и дочь. Мать звали Татьяной Ивановной, и была она врачом-терапевтом и преподавательницей местного мединститута. А ее единственная дочь, Нина, была студенткой того же самого института. Обе они были некрещеными. Но вот как-то раз Нина с двумя однокурсницами зашла в православный храм. Близилась сессия, которая, как известно, у студентов слывет «периодом горячки» и треволнений. Поэтому Нинины однокурсницы, в надежде на помощь Божию в предстоящей сдаче экзаменов, решили заказать молебен об учащихся. Как раз в это время настоятель храма, отец Димитрий, читал проповедь, которая очень заинтересовала Нину, потому что она еще никогда не слыхала ничего подобного. Подружки Нины давно покинули храм, а она так и осталась в нем до самого конца Литургии. Это, вроде бы, случайное посещение храма определило всю дальнейшую Нинину судьбу — вскоре она крестилась. Разумеется, она сделала это втайне от неверующей матери, опасаясь рассердить ее этим. Духовным отцом Нины стал крестивший ее отец Димитрий.

Нине не удалось надолго сохранить от матери тайну своего крещения. Татьяна Ивановна заподозрила неладное даже не потому, что дочка вдруг перестала носить джинсы и вязаную шапочку с кисточками, сменив их на длинную юбку и платочек. И не потому, что она совсем перестала пользоваться косметикой. К сожалению, Нина, подобно многим молодым новообращенным, совершенно перестала интересоваться учебой, решив, что это отвлекает ее от «единого на потребу». И в то время, как она днями напролет том за томом штудировала Жития Святых и «Добротолюбие», учебники и тетради покрывались все более и более толстым слоем пыли…

Не раз Татьяна Ивановна пыталась уговорить Нину не запускать учебу. Но все было бесполезно. Дочь была занята исключительно спасением собственной души. Чем ближе становился конец учебного года, а вместе с его приближением увеличивалось до астрономических цифр число отработок у Нины, тем более горячими становились стычки между Ниной и ее матерью. Однажды выведенная из себя Татьяна Ивановна, бурно жестикулируя, нечаянно смахнула рукой икону, стоявшую у дочки на столе. Икона упала на пол. И тогда Нина, расценившая поступок матери, как кощунство над святыней, в первый раз в жизни ударила ее…

В дальнейшем мать и дочь становились все более и более чуждыми друг другу, хотя и продолжали сосуществовать в одной квартире, периодически переругиваясь. Свое житье под одной крышей с матерью Нина приравнивала к мученичеству, и считала Татьяну Ивановну основной помехой к своему дальнейшему духовному росту, поскольку именно она возбуждала в своей дочери страсть гнева. При случае Нина любила пожаловаться знакомым и о. Димитрию на жестокость матери. При этом, рассчитывая вызвать у них сострадание, она украшала свои рассказы такими фантастическими подробностями, что слушателям Татьяна Ивановна представлялась этаким Диоклетианом в юбке. Правда, однажды отец Димитрий позволил себе усомниться в правдивости рассказов Нины. Тогда она немедленно порвала со своим духовным отцом и перешла в другой храм, где вскоре стала петь и читать на клиросе, оставив почти что не у дел прежнюю псаломщицу — одинокую старушку-украинку… В новом храме Нине понравилось еще больше, чем в прежнем, поскольку его настоятель муштровал своих духовных чад епитимиями в виде десятков, а то и сотен земных поклонов, что никому не давало повода усомниться в правильности его духовного руководства. Прихожане, а особенно прихожанки, одетые в черное и повязанные по самые брови темными платочками, с четками на левом запястье, походили не на мирянок, а на послушниц какого-нибудь монастыря. При этом многие из них искренне гордились тем, что по благословению батюшки навсегда изгнали из своих квартир «идола и слугу ада», в просторечии именуемого телевизором, в результате чего получили несомненную уверенность в своем будущем спасении… Впрочем, строгость настоятеля этого храма к своим духовным детям позднее принесла хорошие плоды — многие из них, пройдя в своем приходе начальную школу аскезы, впоследствии ушли в различные монастыри и стали образцовыми монахами и монахинями.

Нину все-таки исключили из института за неуспеваемость. Она так и не пыталась продолжить учебу, посчитав диплом врача вещью, ненужной для жизни вечной. Татьяне Ивановне удалось устроить дочь лаборанткой на одну из кафедр мединститута, где Нина и работала, не проявляя, впрочем, особого рвения к своему делу. Подобно героиням любимых житий святых, Нина знала только три дороги — в храм, на работу и, поздним вечером, домой. Замуж Нина так и не вышла, поскольку ей хотелось непременно стать либо женой священника, любо монахиней, а все остальные варианты ее не устраивали. За годы своего пребывания в Церкви она прочла очень много духовных книг, и выучила почти наизусть Евангельские тексты, так что в неизбежных в приходской жизни спорах и размолвках доказывала собственную правоту, разя наповал своих противников «мечом глаголов Божиих». Если же человек отказывался признать правоту Нины, то она сразу же зачисляла такого в разряд «язычников и мытарей»… Тем временем Татьяна Ивановна старела и все чаще о чем-то задумывалась. Иногда Нина находила у нее в сумке брошюрки и листовки, которые ей, по-видимому, вручали на улице сектанты-иеговисты. Нина с бранью отнимала у матери опасные книжки, и, называя ее «сектанткой», на ее глазах рвала их в мелкие клочья и отправляла в помойное ведро. Татьяна Ивановна безропотно молчала.

Страданиям Нины, вынужденной жить под одной крышей с неверующей матерью, пришел конец после того, как Татьяна Ивановна вышла на пенсию и все чаще и чаще стала болеть. Как-то под вечер, когда Нина, вернувшись из церкви, уплетала сваренный для нее матерью постный борщ, Татьяна Ивановна сказала дочери:

— Вот что, Ниночка. Я хочу оформить документы в дом престарелых. Не хочу больше мешать тебе жить. Как ты думаешь, стоит мне это сделать?

Если бы Нина в этот момент заглянула в глаза матери, она бы прочла в них всю боль исстрадавшегося материнского сердца. Но она, не поднимая глаз от тарелки с борщом, буркнула:

— Не знаю. Поступай, как хочешь. Мне все равно.

Вскоре после этого разговора Татьяна Ивановна сумела оформить все необходимые документы и перебралась на житье в находившийся на окраине города дом престарелых, взяв с собой только маленький чемоданчик с самыми необходимыми вещами. Нина не сочла нужным даже проводить мать. После ее отъезда она даже испытывала радость — ведь получалось, что Сам Господь избавил ее от необходимости дальнейшего житья с нелюбимой матерью. А впоследствии — и от ухода за ней.

После того, как Нина осталась одна, она решила, что теперь-то она сможет устроить собственную судьбу так, как ей давно хотелось. В соседней епархии был женский монастырь со строгим уставом и хорошо налаженной духовной жизнью. Нина не раз ездила туда, и в мечтах представляла себя послушницей именно этой обители. Правда, тамошняя игумения никого не принимала в монастырь без благословения прозорливого старца Алипия из знаменитого Воздвиженского монастыря, находившегося в той же епархии, в городе В. Но Нина была уверена, что уж ее-то старец непременно благословит на поступление в монастырь. А может даже, с учетом ее предыдущих трудов в храме, ее сразу же постригут в рясофор? И как же красиво она будет смотреться в одежде инокини — в черных ряске и клобучке, отороченном мехом, с длинными четками в руке — самая настоящая Христова невеста… С такими-то радужными мечтами Нина и поехала к старцу, купив ему в подарок дорогую греческую икону в серебряной ризе.

К изумлению Нины, добивавшейся личной беседы со старцем, он отказался ее принять. Но она не собиралась сдаваться, и ухитрилась проникнуть к старцу с группой паломников. При виде старца, Нина упала ему в ноги и стала просить благословения поступить в женский монастырь. Но к изумлению Нины, прозорливый старец дал ей строгую отповедь:

— А что же ты со своею матерью сделала? Как же ты говоришь, что любишь Бога, если мать свою ненавидишь? И не мечтай о монастыре — не благословлю!

Нина хотела было возразить старцу, что он просто не представляет, каким чудовищем была ее мать. Но, вероятно, от волнения и досады, она не смогла вымолвить ни слова. Впрочем, когда первое потрясение прошло, Нина решила, что старец Алипий либо не является таким прозорливым, как о нем рассказывают, либо просто ошибся. Ведь бывали же случаи, когда в поступлении в монастырь отказывали даже будущим великим святым…

…Прошло около полугода с того времени, когда мать Нины ушла в дом престарелых. Как-то раз в это время в церкви, где пела Нина, умерла старая псаломщица — украинка. Соседи умершей принесли в храм ее ноты и тетрадки с записями Богослужебных текстов, и настоятель благословил Нине пересмотреть их и отобрать то, что могло бы пригодиться на клиросе. Внимание Нины привлекла одна из тетрадок, в черной клеенчатой обложке. В ней были записаны колядки — русские и украинские, а также различные стихи духовного содержания, которые в народе обычно называют «псальмами». Впрочем, там было одно стихотворение, написанное по-украински, которое представляло собой не «псальму», а скорее, легенду. Сюжет ее выглядел примерно так: некий юноша пообещал своей любимой девушке исполнить любое ее желание. «Тогда принеси мне сердце своей матери», — потребовала жестокая красавица. И обезумевший от любви юноша бестрепетно исполнил ее желание. Но, когда он возвращался к ней, неся в платке страшный дар — материнское сердце, он споткнулся и упал. Видимо, это земля содрогнулась под ногами матереубийцы. И тогда материнское сердце спросило сына: «ты не ушибся, сыночек?»

При чтении этой легенды Нине вдруг вспомнилась мать. Как она? Что с ней? Впрочем, сочтя воспоминание о матери бесовским прилогом, Нина сразу же отразила его цитатой из Евангелия: «…кто Матерь Моя?…кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и Матерь». (Мф. 12. 48, 50) И мысли о матери исчезли так же внезапно, как и появились.

Но ночью Нине приснился необычный сон. Будто кто-то ведет ее по прекрасному райскому саду, утопающему в цветах и усаженному плодовыми деревьями. И Нина видит, что посреди этого сада стоит красивый дом, или, скорее, дворец. «Так вот какой дворец Господь приготовил для меня», — подумалось Нине. И тогда ее спутник, словно читая ее мысли, ответил ей: «нет, это дворец для твоей матери». «А что же тогда для меня?» — спросила Нина. Но ее спутник молчал… И тут Нина проснулась…

Виденный сон смутил ее. Как же это Господь после всего того, что ради Него сделала Нина, не приготовил ей соответствующего ее заслугам перед Ним дворца в раю? И за что же такая честь ее матери, неверующей и даже некрещеной? Разумеется, Нина сочла свой сон вражиим наваждением. Но все-таки любопытство взяло верх, и, прихватив с собою кое-каких гостинцев, она отпросилась у настоятеля и поехала в дом престарелых навестить мать, которую не видела уже полгода.

Поскольку Нина не знала номера комнаты, в которой жила ее мать, она решила начать свои поиски с медсестринского поста. Там она застала молоденькую медсестру, раскладывавшую в пластмассовые стаканчики таблетки для больных. К немалому удивлению Нины, на шкафу с медикаментами она заметила небольшую икону Казанской Божией Матери, а на подоконнике — книжку о блаженной Ксении Петербургской с торчащей закладкой. Поздоровавшись с медсестрой, Нина спросила ее, в какой комнате проживает Татьяна Ивановна Матвеева.

— А Вы ее навестить приехали? — спросила медсестра. — К сожалению, Вы опоздали. Татьяна Ивановна умерла два месяца назад. Она достала какой-то журнал, и, найдя в нем нужное место, назвала Нине точную дату смерти ее матери. Но, видимо, при этом медсестре вспомнилось что-то значимое для нее, и она продолжала разговор уже сама:

— А Вы ей кто будете? Дочь? Знаете, Нина Николаевна, какая же Вы счастливая! У Вас была замечательная мама. Я у нее не училась, но много хорошего слышала о ней от ее учеников. Ее и здесь все любили. А умирала она тяжело — упала и сломала ногу. Потом пролежни пошли, и я ходила делать ей перевязки. Вы знаете, таких больных я никогда в жизни не видала. Она не плакала, не стонала, и каждый раз благодарила меня. Я никогда не видела, чтобы люди умирали так кротко и мужественно, как Ваша мама. А за два дня до смерти она попросила меня: «Галенька, приведи ко мне батюшку, пусть он меня крестит». Тогда я позвонила нашему отцу Ермогену, и он назавтра приехал и крестил ее. А на другой день она умерла. Если б Вы видели, какое у нее было лицо, светлое и ясное, словно она не умерла, а только заснула… Прямо как у святой…

Изумлению Нины не было передела. Выходит, ее мать перед смертью уверовала и умерла, очистившись Крещением от всех своих прежних грехов. А словоохотливая медсестра все продолжала рассказывать:

— А Вы знаете, она Вас часто вспоминала. И, когда отец Ермоген ее крестил, просила молиться за Вас. Когда она слегла, я предложила ей Вас вызвать. Но она отказалась: не надо, Галенька, зачем Ниночку затруднять. У нее и без того дел полно. Да и виновата я перед нею… И о смерти своей тоже просила не сообщать, чтобы Вы не переживали понапрасну. Я и послушалась, простите…

Вот что узнала Нина о последних днях жизни своей матери. Раздарив медсестре и старушкам из соседних комнат привезенные гостинцы, она отправилась домой пешком, чтобы хоть немного успокоиться. Она брела по безлюдным заснеженным улицам, не разбирая дороги. Но ее удручало вовсе не то, что теперь она лишилась единственного родного человека, а то, что она никак не могла смириться с тем, как же это Бог даровал такое прекрасное место в раю не ей, всю жизнь подвизавшейся ради Него, а ее матери, крестившейся всего лишь за сутки до смерти. И, чем больше она думала об этом, тем больше поднимался в ее душе ропот на Бога: «Господи, почему же ей, а не мне? Как же Ты это допустил? Где же Твоя справедливость?» И тут земля разверзлась под ногами Нины и она рухнула в бездну.

Нет, это было вовсе не чудо. Просто, погрузившись в свои думы, Нина не заметила открытого канализационного люка и упала прямо в зияющую дыру. От неожиданности она не успела ни вскрикнуть, ни помолиться, ни даже испугаться. Не менее неожиданным было то, что ее ноги вдруг уперлись во что-то твердое. Вероятно, это был какой-то ящик, кем-то сброшенный в люк и застрявший в нем. Вслед за тем чьи-то сильные руки ухватили Нину и потащили ее наверх. Дальнейшего она не помнила.

Когда Нина пришла в себя, вокруг нее толпились люди, которые ругали — кто мэрию, кто — воров, стащивших металлическую крышку люка, и удивлялись, как это Нина сумела выбраться наружу без посторонней помощи. Нина машинально заглянула в люк и увидела, как на его дне, глубоко-глубоко, плещется вода и торчит какая-то труба. А вот никакого ящика внутри нет и в помине. И тогда она снова потеряла сознание…

Ее отвезли в больницу, осмотрели, и, не найдя никаких повреждений, отправили домой, посоветовав принять успокоительное лекарство. Оказавшись дома, Нина приняла таблетку, предварительно перекрестив ее и запив святой водой, и вскоре погрузилась в сон. Ей приснилось, что она падает в бездну. И вдруг слышит: «не бойся, доченька», и сильные, теплые руки матери подхватывают ее и несут куда-то вверх. А потом Нина оказывается в том самом саду, который ей приснился вчера. И видит чудесные деревья и цветы. А еще — тот дворец, в котором, как ей сказали, живет ее мать. И рядом с этим дворцом, действительно, стоит ее мама, юная и прекрасная, как на фотографиях из старого альбома.

— Ты не ушиблась, доченька? — спрашивает мать Нину.

И тогда Нина поняла, что спасло ее от неминуемой гибели. То были материнская любовь и материнская молитва, которая «и со дна моря поднимает». И Нина зарыдала и принялась целовать ноги матери, орошая их своими запоздалыми покаянными слезами.
И тогда мать, склонившись над нею, стала ласково гладить ее по уже седеющим волосам:

— Не плачь, не плачь, доченька… Господь да простит тебя. А я тебе давно все простила. Живи, служи Богу и будь счастлива. Только запомни: «Бог есть любовь…» (1 Ин. 4.16) Если будешь людей любить и жалеть — мы встретимся снова и уже не расстанемся никогда. А этот дом станет и твоим домом.

Источник: Омилия


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 23 дек 2012, 00:19 
Не в сети
Аватара пользователя

Китайская стена


Инна Сапега


Жития святых

— Неужели мы все скоро умрем... — произнесла Татьяна усталым, бесцветным голосом.

Цзы Чун взглянул на жену. За последние дни лицо её сильно осунулось и постарело, глубокая морщина перерезала высокий лоб, а в глазах темнела безысходность.

— Ты ведь знаешь: смерти никому не избежать. Все мы должны попробовать её вкус. — он говорил как можно мягче и спокойнее, желая утешить жену. Но она жестом остановила его.

— Вкус нашей смерти будет горек: нас убьют — сухо сказала Татьяна. — не сегодня так завтра.

Цзы Чун промолчал.

Женщина закрыла глаза.

— Я не узнаю нашу страну, наш город, людей... Что происходит в Китае? Брат убивает брата, сыновья — отцов, деды — своих внуков... Нашего старшего сына зарезали среди бела дня, как тельца для жертвоприношения.

— Татьяна... — начал Цзы Чун, но та не слушала:

— И нас убьют, ведь ты — священник.

При последних словах Цзы Чун вздрогнул. Он впервые почувствовал в тоне жены укор.

Цзы Чун подошел и встряхнул Татьяну за плечи. В его руках она тут же размякла.

— Прости! — Татьяна спрятала лицо в плече у мужа. — прости меня. Прости!

Цзы Чун легонько погладил жену по седеющим волосам. Она плакала.

Татьяна говорила правду, и он знал это. Он — священник, христианин, и, значит, их семью вырежут в первую очередь.

Цзы Чун чувствовал неизбежность мученической смерти с того самого момента, как начальник миссии архимандрит Палладий предложил ему принять сан. Вопрос о рукоположении уже тогда зазвучал для Цзы Чуна: «А ты согласен умереть за Христа?». Потому он так долго упорствовал, говоря, что недостоин, что не хватит сил, знания. «Я малоспособный и робкий человек, как посмею дерзать принять такой великий сан?»

Но — Воля Божия выше воли человека. Епископ Николай сам рукоположил Цзы Чуна в иереи. Теперь он отец Митрофан. Первый китайский священник.

Восстания в стране начались внезапно, хотя душа народа болела давно, назревая внутри как нарыв. Убивали всех, кто как-нибудь относился к белым — к европейцам. Христиан особенно жестоко — ведь они отреклись от китайских народных верований и стали ер-мао-дза — слугами дьявола. На днях ночью подожгли церковь и все строения миссии. Скоро дойдет очередь до людей.

— Я не боюсь за себя — продолжила Татьяна, когда справилась со слезами. — я прожила эту жизнь — я уже видела и радость и горе. Но Иоанн...

— В нем есть мужество. — заверил жену Цзы Чун. — Он вытерпит свою долю.

-Быть может. — Татьяна отстранилась от мужа. — Но что ему сказать? Как его приготовить... — голос её пресекся. Но, сильная женщина, она не позволила слезам снова появиться на глазах.

— Позови его. — решил Цзы Чун. — Я поговорю с сыном сам.

Татьяна поклонилась:

-Благослови!

Цзы Чун перекрестил жену. Она поцеловала ему руку и вышла.

+++

Иоанн сидел рядом с Марией и перебирал дикий рис. Девушка часто приходила к ним в дом, чтобы помочь, она была невестой его старшего брата Исайи. Всегда веселая и улыбчивая, сейчас она угрюмо молчала. Её бледное прекрасное лицо было строгим и решительным. Оно пугало Иоанна.

— Мария, — мальчик прервал молчание. — правда, что ты останешься у нас?

Она оторвалась от работы и внимательно посмотрела на Иоанна.

— Правда.

— Почему?

— Я родилась здесь у церкви Пресвятой Богородицы, здесь хочу и умереть.

— А мы умрем?

Мария ничего не ответила и опустила лицо.

— Я знаю — люди сожгли нашу церковь. — не унимался мальчик. — они убили Исайю на площади...

Девушка сжала губы. Алый румянец залил её нежные щеки.

— Я слышал — они кричали нам ер-мао-дза. Они убьют и нас. — Иоанн почти уже кричал.

Мария резко вскинула голову и твердо произнесла:

— Мы не ер-мао-дза. Запомни это. Мы верим в истинного Бога.

— Я знаю.

Мальчик достал свой крестик и поцеловал его. Некоторое время они молча перебирали рис.

— Мария, а тебе не страшно? — прошептал Иоанн.

— Страшно...- призналась она.

— И мне.

Слезы капали на дикий рис. Но ни мальчик ни девушка не оставляли свою работу.

-Иоанн — появилась Татьяна Ли. — Цзы Чун зовёт тебя.

Мальчик встал, отряхнул колени, поклонился женщинам и вышел.

+++

Цзы Чун смотрел в окно. Ему как раз был виден скелет сожженной церкви. Его церкви. На пепелище он ходил несколько раз за день. Почему его так тянуло туда? Говорят, у каждого храма есть свой ангел-хранитель. Сейчас, наверное, ангел его церкви сидит на углях и горько плачет. Может, к нему и тянется душа священника. К ангелу сожженной церкви.

— Папа, благослови! — Иоанн подошел к отцу.

Цзы Чун перекрестил мальчика и поцеловал его в макушку.

— Мне нужно поговорить с тобой.

Священник сел на низкий табурет и указал рукой сыну на место напротив.

Мальчик поклонился и сел.

— Иоанн, сколько тебе лет? — спросил Цзы Чун.

— Восемь.

— Это уже зрелый возраст. — заметил священник. — Послушай, я хочу рассказать тебе одну историю. Эту историю мне рассказывал мой дед, а ему его дед.

Когда-то давно наш народ, устав воевать с соседними странами, решил возвести стену. Но для начала правитель позвал мудреца и попросил его: «Научи нас, что нужно сделать, чтобы новая стена была недоступной для врагов?»

Мудрец долго думал, а потом ответил: «Нужно найти юношу — единственного сына своей матери, красивого и здорового — который бы согласился, чтобы его живым замуровали в этой стене.»

Цзы Чун остановил свой рассказ и отпил воды из глиняной чаши, стоящей перед ним. Иоанн не отрываясь смотрел на отца.

— Услышав ответ старца, правитель послал гонцов по всей стране искать такого юношу. И один красивый молодой человек решился пожертвовать собой ради Китая. Вместе с матерью они пришли к правителю. Был здесь и мудрец. Все вместе они направились к строящейся китайской стене. Юноша встал в специальную нишу, и строители стали класть один за другим камни, замуровывая бедолагу, а юноша тем временем пел песни о красоте этого мира. Когда осталось лишь место для последнего кирпича, он попросил, чтобы подошла к стене его мать и попрощалась с ним.

Лицо Иоанна было бледным. Мальчик внимал каждому слову отца — что-то важное открывалось перед ним.

— К стене подошла мать юноши, и они попрощались. — говорил Цзы Чун. — Тогда мудрец воскликнул: «Освободите юношу из стены. И знайте — пока в стране есть молодые люди, готовые отдать за неё свою жизнь, как этот юноша, пока есть матери, которые не боятся пожертвовать собственными сыновьями, никто не одолеет китайскую стену.»

Цзы Чун встал. Встал и Иоанн.

— Мой мальчик, так и наша церковь — пока есть люди, готовые умереть за неё, ничто её не сокрушит. Ты ведь понимаешь меня?

— Да, папа, — тихо ответил Иоанн. — благослови.

В эту ночь,10 июня около 10 часов, участники восстания, "боксеры", пришли к дому Цзы Чуна и окружили его. В доме тогда было около 70 христиан. Некоторые из них смогли убежать и спастись, а те, которые были слабы, вместе с женщинами и детьми остались. Также остался и отец Цзы Чун. Он сидел во дворе своего дома и смотрел на сожженную церковь. Эти безбожники, зная, что он священник, были особенно обозлены на него. Поэтому сразу набросились на него с обнаженными мечами и пронзили ими его грудь. Смертельно раненый священник упал под деревом и здесь предал Богу душу.

Затем озверевшие люди бросились в дом и перебили всех прочих христиан, которые там скрывались.

Татьяне удалось бежать. Её вместе с другими схватили на следующий день. И казнили на площади за городом.

Когда 10 июня окружили дом священника, Мария все сделала для того, чтобы мужественно помочь другим спастись. Она выводила их из дома и поддерживала, когда они перелезали через стену. Но вот солдаты разбили ворота и вошли во двор. Тогда Мария храбро стала перед ними и начала их сурово обличать за убийство стольких людей без какого-либо суда и следствия. Нападающие стояли как окаменевшие и не решились убить Марию. Но затем ранили ее руку и порезали ногу. Ее деверь Сергий трижды пытался убедить ее уйти и избегнуть смерти, но мужественная Мария осталась. Вскоре снова пришли захватчики и умертвили девушку.

В ту же ночь, когда был убит его отец, священник Цзы Чун, "боксеры" схватили и маленького Иоанна; ему изранили плечи и отрубили пальцы на ногах, отрезали нос и уши. Мария спасла каким-то образом его от смерти и спрятала в туалете. На следующий день его нашли сидящим без обуви и одежды у ворот и спросили, больно ли ему. Малыш ответил: «Мне совсем не больно». Сила Христова утоляла боль. Уличная детвора смеялась над ним и кричала: «Ер-мао-цза!» На эту издевку маленький Иоанн отвечал: «Я верю в истинного Бога и вовсе не Ер-мао-цза».

Когда участники восстания снова схватили его, Иоанн спокойно и без страха пошел туда, куда они его повели, «как агнец на заклание». Видя это, какой-то старик сжалился над ним и сказал: «В чем виновато дитя? Это его родители провинились, что сделали его слугой диавола». Другие же ругали его. Но Иоанн на все это не обращал внимания, как и его убийцы, которые вели мальчика к месту казни.

Всего в Пекине в восстании 1900 года за Христа пострадало около триста человек.

В 1903 году, уже в мирное для Китайской империи время, был воздвигнут в храм китайских мучеников. В тот храм было перенесено и тело священномученика Цзи Чуна и вместе с телами остальных китайских мучеников погребено под алтарем. А на месте, где погиб Цзи Чун, поставлен большой крест.

Каждый год в день памяти китайских мучеников, который приходится на 10 июня (по юлианскому календарю), после службы в храме совершается лития возле этого креста, и там ставятся поминальные свечи.

ПРИМЕЧАНИЯ:

Рассказ основан на житии святых Китайских мучеников принявших свою кончину во время «боксерского восстания» в 1900г.

Курсивом выборочно взят материал из Цикла статей о Китайских святых святителя Николая Сербского с небольшими изменениями автора.

История о Китайской стене позаимствована из книги Отцов Крест, Софии и Наталии Самуиловых.

источник Омилия


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 07 фев 2013, 22:07 
Не в сети
Аватара пользователя

Фома

Пока не умер сын мой (опыт свободы)

Николай Касьянов

*****

Мальчик умирал.
Наталья сидела у кровати и время от времени вытирала платком глаза. Ей хотелось взять сына за руку и держать ее, словно это могло удержать в нем жизнь. Но она боялась это сделать, боялась потревожить капельницу, боялась нарушить покой сына. Олег был в забытьи, только тяжелое дыхание говорило о том, что жизненные силы не покинули это тело.
Вошел в палату муж, он был в ординаторской, разговаривал с докторами. Наталья подняла на него глаза. Они только мельком встретились взглядами. Андрей смущенно, будто это он виноват, что никто не может вылечить их сына, пожал плечами и остановился у изголовья кровати. Вскоре пришел лечащий врач. Он что-то говорил про пульс, дыхание, про состав крови и лекарства. Наталья кивала и даже что-то отвечала. Или, может быть, спрашивала. Андрей увидел боковым зрением, что доктор оказался между ним и женой, наклонился к сыну и неловко поцеловал его в голову. Поспешно приложил к лицу платок, вышел и, дойдя до туалета, зарыдал в полный голос. Молодой крепкий мужчина, он плакал горько и безутешно, как ребенок. Андрей вдруг осознал, что плачет, плачет впервые в своей взрослой жизни, но не удивился этому. Наоборот, он почувствовал в своей душе облегчение, наступило просветление и умиротворение. Он умылся, тщательно вытер глаза и вернулся в палату.
Разговор жены с доктором был закончен. Находиться в палате врачи не разрешили. Андрей взял жену под руку и они пошли.
На работу они не торопились. Шли по улице. Был первый по-настоящему теплый день после затянувшейся весны. Не хотелось втискиваться в трамвай, не хотелось на работу. Не хотелось и домой, где пустота и детские вещи напоминают о неизбежном.
Не сговариваясь, Наталья и Андрей свернули в проулок и подошли к небольшой церкви. Из-за своей «незначительности» или по какой другой промыслительной причине, она не была разрушена ни в тридцатые годы, ни в шестидесятые, и вот сейчас, еще тридцать лет спустя, вновь открылась. По выходным, по праздникам церковным здесь царило оживление, раздавался колокольный звон. Но сегодня было затишье, на дверях висел замок, в расписании утром службы не предполагалось. Муж и жена постояли немного на крыльце, еще раз убедились, что церковь не откроется, и пошли в сторону трамвайной остановки.

Первый рабочий день после праздников как всегда тянулся вяло. Уработавшиеся на садовых участках люди отдыхали, обсуждая огородно-посадочные проблемы. Наташа тихо вошла и села за свой стол. К ней подошла ее подруга Ирина и стала спрашивать про сына.

Просветление, наступившее в больнице, изменило настроение Андрея. Он был бодрым и уверенным. Он ехал в собор. Что влекло его в церковь, Андрей не понимал. Но необходимость попасть туда была столь ощутима, что он, не задумываясь, двигался в направлении собора.
Андрей с радостью увидел открытые двери храма и еще больше утвердился в правильности своих действий. Церковная прохлада приятно дохнула на него, и он, только переступив порог, остановился. Шла служба. Один из служителей стоял перед открытыми вратами и читал. Андрей еще не прислушался к словам, но почему-то ощутил, что читается именно для него, что этот человек в золотисто-розовом одеянии прочитает сейчас что-то важное, значительное. Андрей стал вслушиваться. Текст читался на славянском, но слова воспринимались необыкновенно легко. В них была какая-то особая мелодия, какая-то загадочность и особая значительность. Вдруг Андрей услышал: «Господи! сниди прежде даже не умрет отроча мое...» Андрею показалось, что это он выкрикнул эту фразу, что это он обратился к Богу и, самое неожиданное, Бог услышал его. Вот Он, реальный, живой Бог, стоит где-то рядом и слышит его, Андрея. Андрей же всматривается в прихожан, видит лишь несколько старушек, молящихся прилежно, но Единственного и Необходимого не находит. Где же Он? Ведь Он слышал меня!.. Андрей сознавал, что он сам ничего не говорил, ничего не выкрикивал, но услышанные им слова шли из такой глубины и его сердца, что он был убежден: Господь слышит его. «Господи! приди, пока не умер сын мой». Эти слова, этот скорбный призыв повторялся и повторялся в сознании Андрея. Служба уже подходила к концу, когда он опомнился, что так и не поставил свечи. Ведь в храм заходят поставить свечи. Свечку о здравии... Он подошел к прилавку и достал деньги. Какие покупать? Кому ставить?.. Да ведь это же неважно, какую купить и кому поставить. Важно лишь то, как ты это делаешь, что у тебя при этом на сердце. Действительно ли ты обращаешься к Тому, кто на иконе, или мысли твои заняты чем-то посторонним.
Наташа рассказывала про сына. Про то, как он заболел, как выздоравливал и, когда уже совсем поправился, вдруг случился приступ. Она рассказывала про врачей и про лекарства, вспоминала его детские болезни и разные забавные случаи из его младенчества. Эти воспоминания заполняли все ее материнское существо ребенком, укрепляли ее связь с ним, и воспоминания о его жизни делали эту жизнь живой, непрекращающейся, поддерживали эту угасающую жизнь.
Ирина, мать двоих детей, пережившая смерть третьего ребенка при родах, когда ее саму едва спасли от неминуемой смерти, слушала внимательно, не перебивая. Не раздражаясь на то, что почти все уже неоднократно слышала.
– Он ведь рос здоровым мальчиком. Кроме простуды, почти ничем не болел... Я его до года грудью кормила. Мне все говорили: ну ты героиня. А я просто знала, насколько нужно ребенку материнское молоко. Все силы от него. Он почти и не болел... Один раз только серьезно заболел... Ему три годика было. Поднялась вдруг температура. Тридцать девять и две. Он кричит, беспокоится, места себе не находит. А сказать, что болит, не может. Скорую вызвали, они тоже толком ничего не сказали... Я так перепугалась... А Андрей раздраженный был: ночь, усталость, детские крики. И он какой-то чужой-чужой, как будто к этому ребенку он никакого отношения не имеет. Даже не встал, не подошел к нему. Так мы с мамой – мы тогда вместе жили – и крутились всю ночь. Я ему долго потом этого простить не могла... А когда Олежка говорить начал, он все бормотал какой-то стишок: тоди-доди, бери-бись, покатился с горки внись. Так смешно у него получалось!.. Говорю: пойдем гулять, зайдем в универсам. Подходим: это ванимерсам? Сыр голландский: сыр болванский? А поросят из «Трех поросят»: патьками – пятачками, значит, называл. Мам, почитай про патьков... Врач говорит, что это какой-то новый вирус и от него не успели подобрать сыворотку... Не знаю, Ир, что делать…
– Молись, Наташа! Богу, молись, Пресвятой Богородице...
– Да, молиться надо. На Них одна надежда... Как-то захожу за ним в детский сад. Он подходит: мам, нам сегодня укол делали. Ну как, спрашиваю, больно было? Да нет, мимножко только. Ты не плакал? Нет, только погрустнел чуть-чуть.
Глаза Наташи то наполнялись слезами, то светились радостью. Олег жил в ней, в ее памяти, и он будет жить всегда, покуда не угаснет ее сознание. Но он будет жить только маленьким мальчиком, грудным беспомощным младенцем, каким она взяла его из роддома, подвижным отроком, любящим гонять на коньках и лыжах, первоклассником с букетом астр из собственного сада... Но неужели она не увидит его девушки, которая полюбит Олега так же сильно, как и она, его мать?..
– Ир, может, к экстрасенсу какому обратиться? Да не поможет, наверное. Шарлатанство одно кругом.
– Нет, Наташ, к экстрасенсу не надо. Даже если и не шарлатан. Шарлатан безобидней, «настоящий» хуже. Ведь это же демонические силы. Лучше положиться на волю Божию. Не спасешь жизнь, хоть душу не погубишь. Ни олежкину, ни свою...

«Господи! приди, пока не умер сын мой». Эта евангельская фраза не выходила из головы Андрея. Выйдя из храма, он опять поехал в больницу. Ему показалось, что Олегу должно было стать лучше. Нет, врачи сказали, что изменений никаких нет. Ни в лучшую сторону, ни в худшую. Сказали, что звонила Наталья и ей тоже в больнице сидеть не разрешили. Андрей постоял минуту в дверях палаты, посмотрел на голову ребенка, беспомощно лежащую на подушке, – он почему-то не видел четко лица, не увидел знакомые, похожие на наташины черты, мотнул головой, будто не соглашаясь с чем-то, и вышел.
Как можно согласиться с тем, что человек, придя в мир, приступив только к жизни, уходит из нее! Ничего не сделав, не познав... Хорошо, а он, Андрей, что-то знающий и кое-что сделавший, готов ли он уйти из жизни? Если бы представилась такая, возможность; умереть ему вместо сына? Он бы с радостью согласился на такую замену, хотя... положа руку на сердце, не готов он встретиться лицом к лицу со смертью. Видно, что не готов. Неважно, к кому смерть подступает, к тебе ли самому или к твоему близкому... Сейчас выбор пал на его сына. И он, отец его, не может... не готов... «Господи! – в бессилии подумал Андрей, – приди... Приди, пока не умер сын мой». Да, Бог, Всесильный и Всемогущий Бог мог бы изменить... Андрею захотелось пойти домой и одному, в тишине открыть Библию. Услышать слово Божие. Он хотел разговора с Богом, хотел почувствовать Бога, как почувствовал его в церкви, но то состояние не возвращалось.
– Ты говоришь: молись. А как молиться, Ир? Мы с Андреем хотели сегодня в церковь зайти, так там закрыто было. Не знаем ведь ничего, не умеем, с детства-то не приучены.
– Когда меня каким-то чудом вытащили оттуда, – Ирина показала пальцем вниз, – одна старенькая нянечка все утешала меня. Говорила, что души невинных младенцев становятся ангелами, что таких детей Сам Господь выбирает. Ведь в земной нашей жизни столько горя, болезней, трудов и печалей, а потом еще и смерть свою «пережить» надо. А младенцы еще бессознательны, у них переход в мир иной легко проходит... Не знаю, как я воспринимала бы ее слова, если бы сама не пережила клинической смерти. Ведь я уже там была...
– Ой, Ир, страшно! Всякий раз как ты рассказываешь про тот тоннель, через который ты летела, у меня мурашки по спине... Неужели правда, что там тоже что-то есть?.. Души живут... Мучаются или радуются...
После клинической смерти, наступившей при неудачных родax, Ирина приобрела необычную способность выходить из своего физического тела и улетать в другие миры. Эти выходы случались нечасто, но всегда непроизвольно. Ирина не прикладывала к этому никаких усилий. Миры, в которые попадало ее душа, были большей частью светлыми и радостными. Иногда она видела каких-то дивных старцев, наверное, святых, но иногда попадала и в мрачные обители инфернальных сфер. Даже еще не в сами обители – обратной дороги оттуда, видимо, не было, – а в их преддверья. Так, однажды, она, перелетев какую-то реку, оказалась в жуткой местности, кишащей мучающимися существами. Неясно было, отчего они мучаются, но ощущение невыразимой жути сразу же охватило Ирину.
Раздавались непонятные крики, вопли, «лица» существ были искажены злобой и страданием. Увидев ее, они стали усиленно зазывать ее к себе, потому что каждый невинно попавший туда «берет» часть страданий на себя и тем самым уменьшает муки других. Но Ирина, приложив огромное усилие, смогла оторваться от того места, над которым она зависла, где уже была готова поддаться притяжению зовущих ее и полетела обратно. Видимо привело ее туда любопытство, не знала она реально своих сил, а «заигрывание» с духами тьмы никогда не проходит бесследно. Долетев до середины реки, Ирина почувствовала, что силы ее кончились. Сейчас она упадет и... то ли река поглотит ее, то ли не миновать ей участи тех страдальцев. Ирина взмолилась – не помнила кому, не понимала как, но какая-то сила, словно подхватив ее своей всемогущей рукой, дотащила ее до спасительного пристанища...
По пути домой Андрей вдруг вспомнил случай шестилетней давности. Олег простудился и сидел дома. Он томился от нездоровья и скуки, ему не игралось, не смотрелось телевизор, он подошел к отцу и попросил: пап, давай сыграем в морской бой. Андрею, конечно, не хотелось предаваться столь примитивным развлечениям, но что не сделаешь ради сына, тем более больного. Давай сыграем... Ребенок сразу повеселел – появилось настоящее, интересное дело, да и возможность победить всегда услаждает нашу душу невольно-тщеславными фантазиями. Почему Андрею пришла идея расставить все свои «корабли» вдоль границ, он не знал. Сын-то хотел похитрее расположить свою «эскадру». Думал, ломал голову, рисовал старательно. А Андрей, не думая, ничего не прикидывая: чирк, чирк, и готово.
Когда у Олега было «подбито» больше половины кораблей и не было ни одного попадания во вражескую эскадру, он начал сдавать, падать духом. Сначала как-то рассеялась его бодрость, надежда на победу, потом появилась растерянность и чуть ли не отчаяние – он едва сдерживал слезы. Мыслимое ли дело: ни разу не попасть! И «капитан» со слезами на глазах, в напряженном ожидании называет клетку своего удара. Ну сейчас-то должен попасть, думает ребенок, надеется... Мимо! Мимо, сын мой, мимо… Андрей уж сам был не рад, что так хитроумно получилось расставить корабли, да куда теперь деваться... Неизвестно, кому надо было больше мужества, чтобы довести бой до конца. Держись, капитан! Крепись! Мужайся!.. Андрей хотел бы сам «пострелять» в пустоту, да разве же угадаешь, где пустое поле, а где «четырехпалубный». Он же такой громадный – четыре клетка занимает, никак его не обойдешь своей торпедой. А Олежка опять бьет мимо. Стоило Андрею допустить долю ликования (какое тут ликование! малого ребенка перехитрил... «Пап, я такую смешную хитрость придумал», – сказал однажды сын. Теперь хитрость, но вовсе не смешную, придумал отец...). Олег не выдержал бы и расплакался, но они невозмутимо, как два закаленных в боях, волевых флотоводца, вели битву. Ну, адмирал! Догадайся стрельнуть вдоль границы, в пограничную клетку! Нет, мимо.
Надо уметь проигрывать! Эта мысль пришла Андрею во время того боя. Когда внимательно смотрел на сына, когда ждал: может, сейчас попадет. Надо иметь мужество проигрывать. Впрочем, выигрывать тоже надо уметь. Надо независимо ни от чего, спокойно исполнять свое жизненное дело. Добились ли чего-то или не получилось, хвалят ли нас или ругают – все это не имеет никакого значения. Важно в любых обстоятельствах сохранять себя.
Перед самым концом боя, на грани полного краха, Олег наконец сделал несколько удачных выстрелов. Ему немного полегчало – все-таки есть удача и справедливость, а то какое-то волшебство получается, как будто корабли «живые» и умеют плавать с места на место.
После этой партии они решили сыграть еще одну. Андрей опять так же расставил «корабли». Но это уже было явным уроком: Олег должен понять! А понимание, осознание – это уже и есть победа. Сын, правда, не ожидал такого и вновь начал «стрельбу», как обычно, с середины. Вскоре, увидев безрезультатность своих выстрелов, он догадался. Он понял, что корабли опять прячутся под прикрытием «береговой службы» и стал палить туда. Теперь победа была ему обеспечена.
Научил ли я тебя чему-нибудь, сын мой? Запомнил ли ты что-либо из наших разговоров, наших дел?.. Научил, не научил... Теперь голова твоя безжизненно лежит на белой подушке...
Раньше Наташа относилась к рассказам Ирины не очень серьезно, как к «историям». Читаем же мы фантастику, сказки – и не думаем во время чтения: правда – неправда. Нам просто интересно. Со «снами» Иры было тоже самое. Интересно было слушать о них, но насколько все реально, Наташа оценить не пыталась. Сейчас она начинала думать об этом по-другому.
– Мне та нянечка, – сказала Ирина, – иконку дала очень хорошую... Это слово: «хорошая» как-то не подходит по отношение иконе. Наверное, все иконы хорошие, если на них хорошо молиться... Ты возьми, я теперь ее всегда ношу с собой.
Ирина достала из сумочки маленькую икону Божией Матери «Толгская» и дала ее Наталье. Та внимательно посмотрела на икону. Божественный Младенец сидел на левой руке Матери, обхватив Ее шею и прижавшись Своей щекой к Ее щеке. В изгибе Его шеи, в скорбном выражении Ее лица, в Их прижатых друг к другу ликах – во всем тихо светилась Любовь. Мать и Дитя – Любовь и Непостижимость, начиная от Его рождения и кончая Его крестной смертью. Ведь Она видела Его смерть!.. – подумала Наташа. Она была так тронута подарком Ирины, что ничего не могла сказать.
Олег казался не очень ласковым ребенком, не любил поцелуев («хватит меня целуть», – еще в детстве говаривал он), не обнимался, как многие другие дети. Но когда они сидели рядом, читая, он так необыкновенно доверительно прижимался к ее боку, сам всегда оказываясь боком или почти спиной, что она чувствовала всю его душу. Прочитав одну главу или одну сказку, она целовала его в макушку и спрашивала: все? Нет, давай еще, – говорил он, и она с радостью и затаенной любовью читала дальше. Даже сейчас, будучи уже далеко не младенцем, он иногда любил садиться так же.
– Недавно мы были в гостях у Валентиновых, – вспоминая, стала рассказывать Наталья. – Он сел рядом со мной и «наслонился» – он в детстве так говорил – на меня. И просидел так весь вечер. Это было незадолго до болезни. Может, он предчувствовал что-то, Ир?
– Может быть. Дети – особенно чуткие натуры...
– Теперь я даже понимаю разницу между «прислонился» и «на-слонился». Надо же, как точны бывают дети в своих выражениях!
У Андрея с сыном были вполне мужские отношения. Без излишних эмоций, без сюсюканий. Может быть, сдержанность чувств ребенка шла от внешней суховатости отца, но их родство и внутренняя близость просто не проявлялись вовне, были сокровенны и потому сильны. Андрей не занимался воспитанием Олега каким-то особенным образом. Когда сын обращался к нему, они разговаривали, Андрей объяснял что-нибудь или помогал собрать модель из конструктора, или учил кататься на велосипеде. Андрей иногда удивлялся, глядя на Наташу. Она и покормит Олега, и поможет ему приготовить уроки, и посидит с ним у телевизора, и уговорит его вымыть ноги и почистить зубы, и, выключив в его комнате свет, поцелует его в лоб. Хотя чему же тут удивляться: мать она и есть мать. Наверное, можно сказать, что в делe воспитания сына Андрей во всем полагался на Наташу. Порой он себя и не чувствовал отцом, то есть «умудренным опытом» взрослым человеком, а чувствовал себя почти что ровней с сыном. Каждая живая душа ценна сама по себе, независимо ни от возраста, ни от положения. Их отношения основывались на полном доверии. Когда в это доверие вкрадывалась фальшь – а жизнь настолько богата и разнообразна, что избежать этого никому не удается, – то каждый из них по-своему переживал это. Совсем недавно, незадолго перед болезнью у Олега были соревнования. Андрей хотел «поболеть» за него, поддержать своим присутствием. Хотеть-то хотел, а на деле вышло... Андрей в этот день уезжал в командировку и ему нужно было успеть обсудить кое-какие вопросы. Не пойти в бассейн он тоже не мог, поскольку обещал. В результате он пришел со своим коллегой, с балкона помахал Олегу рукой и углубился в беседу. Иногда Андрей посматривал на сына, на его худую замерзшую фигурку и сознавал, что что-то не то: либо не надо было приходить, либо уж присутствовать на соревнованиях полностью. Первый заплыв Олег пришел последним. Он плыл тяжело, проигрывал даже тем, кого опережал на тренировках. С Андреем такое тоже случалось: в день экзамена или какого другого ответственного события он вдруг «раскисал», не мог собраться, но потом, как правило, все-таки приходил в норму или, взяв билет или начав отвечать, или... хотя всякое бывало. Олег в этом отношении был, видимо, в него. Как же ему помочь? Чем? Научить его проигрывать?.. Соревнования еще не закончились, а Андрею надо было уходить на поезд. Он спустился вниз, подозвал Олежку, потрепал его дружески по плечу: ничего, мол, держись... я поехал. Перед самым выходом Андрея из дома прибежал запыхавшийся Олег:
– От самой площади бежал. Думал, не успею...
Ему вдруг захотелось увидеться с отцом. Что там заплывы, что время на дистанциях (оно, конечно, оказалось хуже его средних показателей на тренировках, не говоря уже о лучших)! Вот увидеться последний раз... Да, будто в последний раз... Андрей спросил, как закончились соревнования, опять простился и уехал.
«Научил ли я тебя проигрывать, сын мой? Научился ли проигрывать сам?.. Я проигрываю, с треском проигрываю... тебя… и никак не избежать поражения... Как же научиться проигрывать? Надо спокойно исполнять свое жизненное дело, независимо?.. Нет, бессмыслица получается. Все бессмысленно перед лицом смерти!»
Андрей сидел дома на кухне. Кофе остыл. Библия лежала нераскрытой. Звонила Наташа, сказала, что пойдут с Ириной в больницу. Отношения у Андрея с Наташей складывались по-разному. После встречи и пылкой любви, вскоре состоялась свадьба. Но после быстрого (как показалось) рождения ребенка произошло некоторое отчуждение. Все эти семейные коллизии на самом деле были вполне обычны, но это если смотреть на них из нынешнего времени. А в тот момент было отнюдь не до спокойствия и философских выводов: ничего нового. Началось же все вообще с «трагедии». Когда Андрей привез из роддома Наташу с ребенком и увидел странное, кричащее существо, отдаленно похожее на человечка, он впал в уныние. Наташа полулежала на диване, ее мать хлопотала у кроватки, и Андрей настолько сильно почувствовал себя лишним, что ушел из дому. Даже и предлог нашелся: к другу для... Страшнее удара для Наташи трудно было придумать. Она почувствовала ненужность Андрею – ни свою, ни своего сына... Андрей углубился в работу, Наташа занималась ребенком. Гуляла с ним, бегала за кефиром на детскую кухню, стирала. Впрочем, стирать помогала ее мама. Их жизни – жизнь матери и жизнь отца ребенка – пошли как-то независимо, пересекаясь ненадолго в каких-то второстепенных вопросах. В главном, в чем-то своем, глубоком они не открывались друг другу. Перелом наступил неожиданно и легко. Когда Олегу было два с половиной года, они поехали втроем в Крым. Ребенок, конечно, был еще мал, наташина мать была против поездки, но они настояли на своем. Им благоприятствовало все: погода, квартира, молодые хозяева, подружившиеся с ними, море и само место, которое им порекомендовали за день до отъезда, спокойное и чистое. После этой поездки их жизни вновь, теперь уже по-настоящему, соединились в одну, их стало объединять главное: их сын. Теперь сын «уходил» от них. Что они будут без него? Во что превратится их жизнь?
Андрей раскрыл Библию. «Господи! приди, пока не умер сын мой». Ему хотелось найти эту фразу, увидеть ее своими глазами и ощутить сердечный ток, который идет из самой его сокровенной глубины к Богу. Господи, приди!.. Господи, помоги найти эти слова, мысленно обращался Андрей. Но Бог молчал. И нужные слова не находились. Андрей вспомнил, как однажды, лет десять назад у него был порыв... Было тягостное воскресное утро. За окном март – начало марта – со всей его давящей серой мрачностью. У него возникло чувство, что если он сейчас не вырвется из четырех стен этой каменной клетки, он задохнется. Ему физически нечем стало дышать. Он резко оделся и вышел: прогуляться... Куда идти, к кому? Ни один человек не мог умирить его душу. Андрей пошел через весь город; шел пешком в церковь, которая стояла, что называется, на отшибе и никогда не закрывалась. Пройдя часа полтора или больше, он открыл дверь храма. Люди плотной массой стояли один к другому, заполняя все помещение вплоть до дверей. Андрей удивился. Хотелось тишины, покоя – внешнего и внутреннего, смутно хотелось чего-то неизвестного, неясного, непонятного, но это Непонятное не открылось ему. «Стучите, и откроют вам». Андрей же был слишком «деликатен». Он постоял немного в дверях храма и пошел обратно. Снова пешком.
Пришел он, однако, успокоенный (прогулка полезна, известное дело). И на работе у него вскоре произошли серьезные изменения... Нет, они в любом случае произошли бы, незачем притягивать независимые события... Но все же, кто знает?..
Наталья с Ириной сидели в палате. Состояние Олега изменилось мало. На две десятых еще поднялась температура. Можно было удивляться, откуда в этом теле берутся силы для борьбы за жизнь. Хлопотать было не о чем. Кормить – не покормишь, говорить с ним – не поговоришь... Ирина пыталась тихонько говорить с Наташей о том, о сем, говорить спокойно и убедительно, чтобы отвлечь подругу от тяжелых мыслей и ожиданий. Наталья охотно шла на поводу и, действительно, в присутствии Ирины успокаивалась. Они поговорили о больнице: хорошая больница, даже – в наше-то время – лекарства есть, о врачах: хорошие врачи – даже денег не берут, а может, понимают, что...
– Нет, Наташ... Бывают же просто честные люди, добрые, отзывчивые... Чем хуже экономическое положение, преступность и прочее, тем больше зажигается таких светильников, поборников правды, истины и доброты... Люди начинают понимать истинные ценности. Благоустроил свою квартиру, пришел вор – и нет твоего благоустройства. Стремился всю жизнь к высокой должности, добился ее, а на следующий день – инсульт. Все в руце Божией. Главное, человеком оставаться при любых обстоятельствах...
Они говорили о серьезных вопросах жизни и смерти, о болезнях и вирусах, о детстве Олега.
– Как-то вечером, после садика, он говорит: «У Павлика уже выпадают зубы, а у Максима еще нет. Они на год старше меня…» Это двойняшки были... Действительно, думаю, родились люди одновременно, а развиваются – по-разному. Чем быстрее развивается организм, тем быстрее он стареет. Олег дальше говорит: «Карпушин младше меня, но выше. Он растет быстрее, значит, он умрет раньше меня?» Получилось, он сказал вслух и по-своему о том же, о чем я подумала. Оказывается, дети все прекрасно понимают... – Наташа осеклась. До нее дошел вдруг смысл последних слов ее сына: значит, он умрет раньше?.. Наташа тихо заплакала.
Ирина ушла из больницы поздно. Наталья упросила дежурного врача поставить ей в палате у сына раскладушку и осталась. С поста дежурной сестры она позвонила домой, сказала Андрею, что остается в больнице. Поговорила с медсестрой. Она немножко оттягивала свое возвращение в палату, с одной стороны, боясь одиночества и худшего, что может случиться, а с другой стороны, предвкушая, что останется вдвоем с сыном... Осторожно войдя в палату, она тихо затворила дверь, совсем неслышно подошла к кровати. Это не было какой-то особой мерой предосторожности, она всегда так входила в спальню к сыну.
Перед тем, как лечь самой, она заходила взглянуть на сына, поправить ему одеяло, провести рукой по голове, убрать со лба челку. Олежка обычно глубоко вздыхал при этом, глубоко и как будто облегченно, словно с этим материнским прикосновением уходили все его дневные заботы, радости и невзгоды и теперь можно было спать спокойно. Наталья привычным жестом провела ладонью по лбу Олега. Он был горячий, но почти сухой. Кажется, это было плохо. Может ли она его сейчас оградить от беды? Почему ей, матери, не даны такие силы? Ей всегда довольно быстро удавалось вылечить Олежку, если он заболевал. Она начинала активно лечить его: ставить горчичники, мазать скипидаром, греть ноги. Но главное – об этом она никому не говорила, главное, она пыталась передать ему свою жизненную силу. Эта передача осуществлялась то ли на мыслительном уровне, то ли на сердечном Наталья сама не отдавала себе отчета. Но Олег всегда поправлялся быстро. А теперь? Почему она бессильна теперь?.. Даже раны и ссадины на Олежке заживали быстро. Расшибется бывало, задумает пореветь, а она подует на рану, погладит его по голове, все, – скажет, – сейчас все пройдет, уже не больно, не плачь. И тот, скуксившись совсем ненадолго и успев пустить одну-две слезы, «погрустнев мимножко», успокаивался. Как-то не любила она его слез, не любила состояние жалости. Хотя такие моменты жалости, не вызванные его слезами, бывали. Когда они были в Крыму – а было Олежке всего-то два с небольшим годика, – он, проявляя самостоятельность, понес стакан на мойку сам. Не успел он отойти от стола, за которым они обедали, тотчас споткнулся, и стакан, выпав из его рук, разлетелся вдребезги. Сколько растерянности, сколько недоумения было в душе ребенка! Как же так, он помогает – бескорыстно, из самых добрых побуждений и это доброе дело... разлетается вдребезги! Понять сие никак невозможно. Так же и термос... Олежка попросил у матери Андрея, когда они были там в гостях, посмотреть, что внутри термоса. И только он развинтил корпус, зеркальная колба выскользнула на пол и рассыпалась на мелкие кусочки. Да, несправедливо мир устроен!.. Почему-то любознательность, здоровая детская пытливость не поощряется.
Была ли она ему всегда хорошей матерью? Сейчас вспоминалось все как-то в одном свете, под одним углом зрения. А ведь она и раздражалась на него, кричала...
«И было, после сих происшествий: Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе». Библейские слова пронзили Андрея. Когда-то, в студенческие годы, он слышал эту историю на лекциях по атеизму. Конечно, по мнению лектора, принесение Авраамом в жертву своего сына служит доказательством, неопровержимым доказательством... Ну что это за бог такой, который, требует доказательства преданности от своего избранника – Авраама, повелевает ему принести в жертву его сына. Единственного и возлюбленного. А еще при этом считается, что он, видите ли, (Он!) всемогущий и справедливый. Это ж издевательство какое-то!.. Авраам встал рано утром, наколол дров, взял сына своего и пошел на указанное место. «И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему... отец мой!.. вот огонь, вот дрова, где же агнец для всесожжения?» Чистому отроку не могло даже придти в голову, что он и есть тот агнец. Что отец его разложит дрова, свяжет его, своего сына, и положит на жертвенник поверх дров. «И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего». А он, Авраам, о чем думал он? Какие мысли могли придти в голову ему, отцу, занесшему нож над своим ребенком?.. «Я проигрываю тебя, сын мой Исаак? Проигрываю с...» Нет! Никаких мыслей не могло придти Аврааму. Появись у него хоть малейшее сомнение, он тотчас сделал бы какой-нибудь неверный шаг. Вера, настоящая глубокая вера в настоящего Бога не допускает сомнений. Как не допустимо предположение: а что если бы Ангел Господень не остановил Авраама? Не сказал бы ему... Что сказал Ангел? «...теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего...». Ангел не сказал: сильна вера твоя, Авраам! Он сказал: ты боишься Бога!.. Страх!.. Страх Божий!.. Начало премудрости – страх Господень, – так, кажется, сказано в Книге притчей Соломона. Книга притчей да Екклесиаст – вот и все, что читал Андрей в Библии раньше. Он стал перелистывать страницы, дошел до Притчей. «Надейся на Господа всем сердцем твоим и не полагайся на разум твой». Вот он, вот ключ ко всему происходящему на Земле... И поэт сказал про Россию: «Умом Россию не понять... в Россию можно только верить». Господи, – думал Андрей, – Господи! Ты открыл мне начало мудрости твоей... Не знаю, есть ли во мне страх... Страх за сына, страх смерти... Может, так Бог нас и просвещает? «Наказания Господа, сын мой, не отвергай, и не тяготись обличением Его; ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему». Благоволит. Благоволил ли я к тебе, сын мой? Наказывал ли? Да, до двух с половиной лет даже шлепал по заднице. А потом, в Крыму когда были, вдруг заметил, что он, ребенок, обиделся. Обиделся, что его шлепнули, как неразумного. После этого Андрей стал прибегать только к внушениям. Иногда, правда, на повышенных тонах, но всегда только словом. Кажется, действовало... Выходит, не наказывал... А что Авраам? «И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами...» Ну, это известно... «Благословляя благословляю тебя, – сказал Бог Аврааму, – и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего».
Надо не задумываться... Не надо задумываться... Задумываться не надо… Надо верить. Надо только верить! Надо во всем полоться на Бога... «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его». Не могло придти мыслей Аврааму о поражении, потому что не боролся он с Богом, а выполнял Его волю. И каким бы поражением на человеческом уровне не выгляделo событие, если оно произошло в согласии с волей Божией, то это всегда победа. Проигрывая в земном, человек выигрывает в небесном. «Благословляя благословлю тебя...»
Наташа хотела поцеловать Олега, но не решалась прикоснуться губами ко лбу своего ребенка. Она боялась, что даже дыхание ее может потревожить его покой или как-то напугать его. Прикосновение же руки было столь легким и осторожным, что прошло совсем незаметно. Наташа отошла от кровати, достала из сумочки иконку, которую подарила Ирина. Она весь день помнила о ней и ждала момента, когда можно будет обратиться к Царице Небесной с мольбою. Вот они остались одни: она – мать больного ребенка, изнуренный болезнью мальчик и Мать Того Сына... Какого? Ничего-то она, Наталья, не знает. Который... Бог? Богочеловек? Который пришел в мир, чтобы принять крестную смерть за грехи людские? Как невинный агнец... Надежда моя... Вся надежда на Тебя, Пресвятая Богородица. Помоги нам! Помоги сыну моему... Господи! Да что же это такое!.. За что?.. Наталья заплакала. Ей стало жалко себя, своего страдающего сына... и даже Андрея. Как он осунулся за эти дни. Переживает. Хоть внешне, как всегда, спокоен, но изменился он сильно...
Наташа стала смотреть на Лик Богородицы, Младенца. Ей показалось, что и Божия Матерь скорбит вместе с ней. Пресвятая Богородица, помоги нам! – вновь обращалась Наталья к Ней. Господи, помилуй! Господи, помилуй! – вдруг начинала шептать она. Господи! Спаси и сохрани. Господи, не остави нас, не отнимай у нac сына. Пресвятая Богородица! Ты сама была Матерью, носила Сына своего во чреве, кормила его грудью, радовалась его детской улыбке и первым словам... Наталья вспомнила, как она пошла после декретного на работу, как уставала от пустой бумажной работы и пересудов женского коллектива и как в один миг с нее слетала вся усталость, когда она переступала порог квартиры и детская открытая и ослепительная улыбка встречала ее в прихожей. Мама начинала рассказывать ей, какие успехи достигнуты за день... Хорошо хоть мама не дожила до этих страшных дней… Пресвятая Богородица, Надежда моя, Заступница... – шептала Наталья. Вновь и вновь она устремляла свои молитвы к Богу и Пресвятой Деве, вновь просила Их заступничества и помощи. Вновь вспоминала детство Олега, маму, Андрея. Как он там? Неужели спит?..
«Предай Господу дела твои, и предприятия твои совершатся», – читал Андрей. «Долготерпеливый лучше храброго...» Да надо терпеть. Авраам фактически тоже терпел. Было ли ему по душе повеление Божие? Может и нет. Но он терпел. Сказал ему Бог: возьми сына твоего, и он взял... К уходу Олега (Андрей боялся даже про себя произнести слово «смерть») надо относиться, как к «жертве Богу». Если все это так неотвратимо, так неизбежно, значит, так нужно Богу... Но вот Христос исцелил сына того царедворца, ведь мальчик тоже умирал. Христос, Воплощенный Бог, пришел на землю, чтобы спасти людей. Он творил чудеса, исцелял... Но если Богу «все равно», какой Он, воплощенный или нет, если Он такой живой, то Он точно также может исцелять и сейчас. Точно так же, как две тысячи лет назад, когда Он ногами (из плоти и крови) ступал по нашей земле. «Господи! приди, пока не умер сын мой. Приди, помоги, исцели!..»
Я, конечно, не Авраам, но сын мой – Исаак. Вот он лежит на смертном одре, как на жертвеннике, повитый болезнью, и Смерть занесла над ним свою руку. А я? Не Авраам я, но как он, должен принять Повеление, должен примириться, что сын мой заколается. «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой...»
Андрей все листал Библию, купленную им в год тысячелетия Крещения Руси, но до сих пор лежавшую без движения. Он открывал Новый Завет, Евангелия, хотел найти те слова, которые а слышал в храме, но натыкался на другие, углублялся в них и поражался силе и значительности, сокрытой в них.
Хорошо, что нет Наташи рядом... Хотя, конечно, тяжело там, но здесь, дома, было бы не легче. Даже тяжелее. И ему, Андрею, было бы тяжелее. Он ощущал бы себя виноватым, что не может помочь ей, бедной страдающей женщине, своей любимой жене. Когда-то их соединило рождение сына. Не сразу, не в один день, долго и трудно шли они к этому единению. Теперь их объединяла смерть. Она объединяла их совсем иначе, совсем на другом уровне, совсем другими узами. Несомненно, человек предстает Богу один на Один. Но именно благодаря этому предстоянию и возможно полное, ничем не разрушимое единство, единство, через Бога, единство в Боге.
Вот уже и понимал Андрей, что терпение нужно, что страх Божий должен быть, вера безоговорочная Богу, а все пыжился своим человеческим разумением придумать: чем бы помочь своей жене. Как же сразу, не имея ни опыта, ни знаний особых положиться на волю Божию. Вот и Иисус Христос, зная, зачем пришел на землю и какой конец Его ожидает, взывал: «Отче! о если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет».
«Да будет!..»
А те слова так и не попадались Андрею.
Наталья забывалась неглубоким сном, просыпалась в страхе, прислушивалась: не случилось ли чего, дышит ли? И забывалась опять. Иногда шептала: Пресвятая Богородица, спаси нас.
Ей вдруг подумалось, что Олег, ее Олежка, все равно когда-то ушел бы от нее. Он «ушел» уже хотя бы потому, что вырос, и не стало бы того хрупкого, трогательного мальчика, который может «наслониться» и сидеть тихо весь вечер рядом. Был бы какой-то «мужчина», у которого растут усы, который носит ботинки сорок четвертого размера, который... который все равно был бы ее сыном, который бы жил. Нет, это разные явления: вырастание из мальчика в юношу и мужа и смерть... мальчика... юноши... мужа. В каком-то смысле каждая мать переживает «смерть» своего сына, когда он перестает быть мальчишкой и становится взрослым мужчиной... Но это другое... Пресвятая Богородица, помоги!
Ирина тоже долго не могла уснуть. Все думала про Олега, про Наталью и Андрея. Что им сказать такого, чтобы утешить их? Как найти нужные слова?.. «Господи, веси яко твориши, якоже Ты волиши, да будет воля Твоя...» – повторила Ирина еще раз слова вечерней молитвы.
«Да будет!..»
После недолгого сна она полетела. Она летела туда, где не было ни направления, ни времени, где не существовало ни земли, ни неба. Да, странный ей снился сон, будто летела она в какое-то безвоздушное и безвестное пространство. Она попала в какую-то оборотную сторону нашего мира или же в другой, невидимый нами мир, однако близкий и даже доступный. И увидела Ирина много-много детей, разных возрастов, разных наружностей и одеяний. Их объединяла одна особенность: лица всех детей светились радостью. Все (!) дети были счастливы, веселы и радостны! Не было ни одного печального, угрюмого или даже нахмуренного лица. Не было здесь скорби и печали. Ярко-зеленый свет то ли травы, то ли какого другого плюшевого покрытия заливал все пространство. Разноцветные дети, сами, как разноцветные игрушки, играли во всевозможные игры и затеи. «Небо» же было так высоко, что создавалось впечатление будто его совсем нет. Будто Сама Бесконечность держит в своих объятиях эту зеленую планету-лужайку и своей силой питает этих детей. Ирина пошла по шелковистой траве, удивляясь счастью детей, их улыбкам, их самостоятельности и уверенности (ведь тут нет ни одного взрослого, – обратила она внимание). Счастье, бесконечное счастье разливалось во всем пространстве и счастьем светилась каждая детская душа. Ирина шла, заглядывала в лица, радовалась сама.
– Кого вы ищете? – спросила вдруг ее девочка лет девяти-десяти в красном сарафанчике белым горохом и белой блузке. Девочка прыгала через скакалку и белый бант с розовыми каемками раскачивался в такт с ней.
– Олега, – неожиданно для себя ответила Ирина. – Я ищу мальчика Олега. Он сегодня должен был придти сюда.
– Его здесь нет, – спокойно ответила девочка. – Я вместо него.
– А как тебя зовут?
– Света.
Ирина спокойно, как сводку погоды, выслушала это «сообщение», прошлась еще немного и улетела назад.

Было пять часов утра. Андрей не чувствовал ни усталости, ни потребности поспать. Он читал Евангелие. «Господи! сниди прежде даже не умрет отроча мое» – всплыли опять в его памяти слова. Они возникли так, как слышались в храме, по-славянски. «Сниди» – как красиво звучит и как точно. Сниди – значит спустись, сойди с Неба... «Даже не умрет... даже не умрет отроча мое. Не умрет отроча мое. Это было утверждение!!! Это был Глас Неба: не умрет отроча!.. Андрей застыл в неподвижной окаменелости. По всей коже его пробежал холод, на глаза навернулись слезы. «Даже не умрет отроча мое». Не умрет... Не умрет... Не умрет отроча мое... Он не умрет... Андрей плакал тихо и просветленно. Бог услышал их с Наташей молитвы, не оставил их... Андрей опустил глаза на Книгу. «Иисус говорит ему: пойди, сын твой здоров». Те самые слова, которые так долго искал Андрей, излучались с открытой страницы и Гласом Божиим звучали в его душе.
Наталья проснулась от каких-то голосов и движений в коридоре. Встала и осторожно выглянула. Дежурный врач скрылся в соседней палате, куда спешно проследовал и врач из другого отделения. Хлопотали сестры. Они входили и выходили из палаты, брали ампулы, шприцы. Прокатили на тележке дефибриллятор. Наталья опомнилась и удивилась, что совсем забыла про Олега. Быстро вернулась в палату, подошла к кровати. Мальчик дышал спокойно и чисто. Лоб его был сухим и теплым. От прикосновения ладони он открыл глаза и узнал свою мать. Улыбнулся одними глазами... Расстроенный и даже слегка испуганный дежурный врач заскочил в палату.
– Что? Что с ним? – стал он спрашивать испугавшуюся Наталью.
– Ничего... – прошептала она. – Все хорошо...
– Хорошо? – доктор нащупал пульс, посмотрел на часы, приложил два пальца к груди Олега. – Хорошо, хорошо, – бормотал он. Потом резко поднялся и сказал:
– Да, все хорошо. Кризис миновал... У Натальи полились слезы облегчения.
– А что там? – спросила она не вышедшую еще за доктором медсестру. – Кому-то плохо?..
– Да, – шепотом ответила сестра. – Девочка умерла... Внезапно... Она была легкая, в общей палате лежала... Девять лет...
– А как ее зовут? – почему-то спросила Наталья.


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 05 сен 2013, 18:08 
Не в сети
Аватара пользователя

Сердце сокрушенно Часть 1


Автор: Владимир Щербинин

Мне в жизни повезло, у меня были великолепные учителя, и среди них самые яркие – это епископ Василий (Родзянко) и академик Б.В. Раушенбах.

Они ушли один за другим, оставив после себя тихий свет.

Владыка Василий до последнего часа вносил поправки в наш фильм о нем, собирался с утра идти получать американское гражданство, был как всегда бодр и весел. Вечером он наклонился, чтобы достать раскладушку, на которой спал, и упал, чтобы никогда не подняться.

А через два года скончался от инсульта Б.В. Раушенбах.

Они легко перешли от этой жизни к жизни иной, потому что все время пребывания в этом мире, от первого дня и до последнего, сердцем искали истинный свет и стремились туда.

Они научили меня, что свет – это не просто отвлеченное понятие или красивый образ, а то, что можно реально почувствовать и вкусить так же, как мы пьем чистую воду или едим хлеб. Без этого небесного хлеба внутренний наш человек болеет смертельно и умирает, хотя глаза его по-прежнему видят деревья и облака, а руки поражены зудом жадности и стяжательства.

Они открыли мне страшную тайну: не все, кто ходит по этой земле, живы; и не все, кто покинул этот мир, мертвы. Глаза тех, кто убил в себе все светлые помыслы и устремления, пусты в своей непроницаемой черноте; а взгляд победивших в себе зло и грех пронзает насквозь тонкую грань между мирами.

Я вижу их светлые взгляды, слышу их негромкие голоса, вникаю в глубинную простоту их мыслей; я чувствую тепло, которое исходит от них, и это помогает мне выжить после страшной жертвы, открывшей мне небо над головой, но убившей всякую житейскую радость и утешение.

«Человек, вступивший на путь к Богу, неизбежно должен пройти через горнило скорбей, – говорил мне как-то владыка Василий, – потому что крест и страдания – это ключ, открывающий нам двери в потерянный рай. Это трудно понимается обычным земным умом, потому что житейская мудрость ищет удовольствия, славы, покоя, уюта; и все, что мешает этому, – ад. Для настоящего христианина все наоборот. Похвала – это огонь, который сжигает внутренний воск, то есть гибкость и мягкость сердца. Удовольствие для него – яд, который делает душу бесчувственной к чужой беде и боли; а пристрастие к богатству – жернов, который тянет на дно и не дает возможности, чтобы возвести глаза к небу».

«Жизнь здешняя – это только подготовка к жизни будущей, а земля – это место, где шлифуются души, – любил повторять Борис Викторович Раушенбах слова поэта Рильке. – Шлифовка – болезненное занятие для всякой вещи, а уж тем более для сверхчувствительной человеческой души. Надо терпеть».

Они словно предвидели все, что случиться со мной; они предупреждали меня и к чему-то готовили.

Но разве может услышать такие пророчества счастливый молодой отец, чье чадо, у которого, кажется, все еще впереди, весело топает своими ножками по тропинкам жизни?..

Владыка Василий Родзянко перед отъездом в Америку рассказал мне о том, что у сербов есть такой обычай: когда женщина рожает, то ее муж или родственники идут в церковь к священнику. Тот открывает царские врата, становится на колени перед престолом, читает особые молитвы, чтобы роды прошли успешно.

Когда мою жену отвезли в роддом, мы с приятелем позвонили владыке. В Вашингтоне была уже глубокая ночь, нам отвечал по-английски автоответчик. Мы не успели оставить сообщение, потому что владыка поднял трубку и сонным голосом сказал: «Иду открывать царские врата». (У него в Вашингтоне был домовой храм).

Так что мой сын явился в этот мир, можно сказать, не только здесь, в Москве, но прошел открытыми царскими вратами в Америке.

Все обещало ему необычную судьбу. Так оно и получилось, – к сожалению...

Я отчетливо помню этот миг, когда впервые увидел его лицо; помню первый шаг и первое слово; помню первый рисунок и первый звук, который извлекли его пальцы. Я был скуп на похвалы, но все-таки надеюсь, что он своей утонченной душой всегда чувствовал мою любовь и гордость. Чувствует это и теперь…

Мне говорили: «Посмотри, твой сын – гений. В четыре года он рисует потрясающие картины. В семь лет он играет Моцарта и Баха, любую музыку может легко перевести в ноты, да и сам пишет неплохие этюды. Ему легко дается английский язык и математика, у него редчайшая память».

Я слушал и не соглашался.

Было бы странно, если бы он не увлекался рисованием, когда каждый день видит на столе у родителей иконные доски и краски, только и слышит разговоры о живописи. Его увлечение музыкой тоже естественно, потому что три поколения предков по материнской линии были музыкантами.

Впрочем, каждый ребенок по-своему гений, потому что в нем еще горят небесные светильники, над ним отверста дверь из иного мира, и откуда-то из непознаваемой глубины бьют чистые источники творческого духа. Для того чтобы это понять, нужно сохранить в себе детское восприятие мира. Но мы, взрослея, навсегда теряем эту способность и свои дарования.

Мы разрушаем свой удивительный и яркий мир, уходим в скучную, серую и далекую страну, чтобы бездарно расточить все то, что получили от Небесного Отца в наследство.

Наша жизнь – вакуум, который, действительно, высасывает наши последние драгоценные силы. У нас есть шанс, чтобы обрести утраченный смысл – это детские живые глаза, но они почему-то пугают нас. Наверное, потому, что обличают нашу бестолковость и бездарность.

Я был такой же, как все. Или почти такой.

Если сложить все мгновения, которые я посвятил сыну, то за восемь лет его жизни, может быть, получится лишь несколько десятков дней.

Вот мы увлеченно строим с ним на полу башню из кубиков; вот крутим глобус, изучая наш мир; вот едем в поезде из Сибири домой; вот сидим в своем парке и строим из сосновых иголок и щепок город для муравьев; вот ранним утром, взявшись за руку, идем с ним в школу.

Я помню его счастливые глаза, помню свое состояние, как будто я вернулся в свой светлый первоначальный мир.

Как жаль, что было мало этих мгновений!..

Я постоянно вижу перед собой эту картину…

Утро еще не одолело ночь, но тихий свет уже пробил во тьме тонкую, как паутина трещину. Авраам тронул спящего сына за плечо и сказал только одно слово: «Пора». Он не мог добавить больше ничего, он даже взгляда на него не смел бросить, чтобы не передумать, не дать слабину, не повернуть назад.

Он ждал его рождения, кажется, целую вечность. Сын! Какая радость держать его, новорожденного, на ладонях, слышать его первый лепет, наблюдать за его первыми нетвердыми шагами по этой земле.

Всю свою долгую жизнь Авраам чувствовал себя изгоем, проклятым, прокаженным, потому что Бог не давал ему чада, и вот теперь исцелился, получил прощение, познал полноту земного бытия…

Но вчера, за утренней молитвой, он услышал тихий, как легкое дыхание ветра Голос, который он слышал и ранее и не мог спутать ни с каким другим. Этот Голос со властью ему сказал: «Отдай мне сына!»

Все помыслы сразу исчезли, все слова тотчас затихли. У него не родилось внутри ни одного вопроса.

Он молча взял вязанку хвороста, привязал ее на спину мула, взял отрока за руку и пошел на гору, где всегда приносил жертву.

Сын также шел молча и спокойно: разве может он беспокоиться о завтрашнем дне, когда рука его в руке любящего отца?..

Меня всегда волновал вопрос: что чувствовал этот старец, когда поднимался на гору, когда всю ночь сидел у костра, ни на мгновенье не отрывая взгляда от лица спящего сына, и точно зная, что завтра все кончится, что он никогда больше не посмотрит в его глаза, не услышит голос?..

И я никогда не помышлял, что когда-нибудь история древнего праотца в некоторой степени аукнется в моей собственной судьбе.

Он вернул мне радость, потерянную давным-давно, он дал надежду, что и в этом мире возможно человеческое счастье. Мой сын!

А потом, будто маленький волшебник, в одно мгновение погасил солнце над головой, осушил чистые и прохладные родники, вырвал с корнем зеленеющие деревья и сказал: теперь ты будешь жить в пустыне и темноте, станешь пить желчь вместо воды и вкушать сухую колючку вместо хлеба…

Последний год жизни был очень трудным для сына. Он пошел в школу, но сверстники не приняли его. Он оказался белым вороненком среди стаи обычных черных птенцов. Учился легко и хорошо, но все чаще приходил домой с синяком под глазом или ссадиной на виске. Мы спрашивали: что случилось? А он отмалчивался или говорил, что упал на физкультуре или что-то еще в этом роде. Потом мы узнали, что после уроков в раздевалке его ждали едва ли не все одноклассники и общим скопом с кулаками набрасывались на него.

Нужно было бить в набат, спасать сына, но я разрывался между двумя работами – новым фильмом и росписью храма. Видел его только рано утром, когда будил и отводил в школу, и поздно вечером, перед самым сном.

Жена все-таки пошла и объяснилась со школьным начальством. Классная учительница стала провожать его после уроков до раздевалки. Побои прекратились, но дело было в другом: его детской душе была нанесена неисцелимая рана.

Он ждал от этого мира света, доброты и понимания, а встретил агрессию и злость.

Детский мир – это слепок с мира большого. Если в мире правят жестокость и алчность, если на престоле восседает лукавство и ложь, то трудно требовать от детей жития ангельского. Маленькие люди копируют поступки и отношения взрослых и переносят их на свой круг. Здесь идет нешуточная борьба за место под солнцем. Здесь не любят тех, кто не такие как все: рыжих, черных, больных или слишком умных. Здесь доброту и мягкость почитают за слабость, а наглость и силу кулаков – за доблесть. Все, как во взрослом мире.

Я пытался объяснить сыну, что важно оставаться самим собой, нужно избегать драки и всегда помнить, что ум и доброта сердца сильнее крепких мышц. Рано или поздно это поймут агрессивные одноклассники, и будут относиться к тебе с уважением.

Он слушал и понимал. Позднее, уже после его гибели, мы найдем дневник, который он вел. Там есть такие слова: «Меня завтра опять будут бить. Но я не отвечу им, потому что так поступают сильные».

Он был сильным человеком, мой малыш. Но в его глазах все чаще появлялась недетская тоска. Мы заходили с ним в кафе, покупали то, что он просил, но он горько плакал и говорил, что это не то, что самое вкусное мы не купили. И невозможно было утешить его.

Теперь-то я понимаю, что сердце его вкусило горечь жизни. Душе его хотелось попробовать то, чего не бывает на этой земле.

И мы, при всем желании, не могли ему дать это...


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 05 сен 2013, 18:14 
Не в сети
Аватара пользователя

Сердце сокрушенно Часть 2

Автор: Владимир Щербинин


Я никого не сужу, никого не виню. Нам никто не обещал легкой и безоблачной прогулки, никто не говорил, что наш путь – только радость, веселие, счастье; что все окружающие обязаны принимать нас с распростертыми объятиями; что вокруг не должно быть неприязни, вражды и страдания. Все как раз наоборот. Война, насилие, ненависть, ложь, боль, смерть – вот нормальное состояние падшего мира. Самое печальное, что все это сидит внутри нас едва ли не от самого рождения, и нам нужно предпринимать нечеловеческие усилия, чтобы победить в себе тоску и озлобление. Нельзя пускать все на самотек, думая, что все нечистое отпадет само собой, а светлое прорастет в нас могучим деревом. Так не бывает, к сожалению. Чтобы высечь в сердце хотя бы искру света, нужно много трудиться, а за чертополохом уход не нужен, он сам разрастется буйными быльем, задушив последние колосья доброй пшеницы.

Жизнь – это битва, это болезненная борьба, исход которой будет известен только там, за гранью этого бытия. Искусство жизни заключается не в том, чтобы хитростью и лукавством избегать неприятностей, а в том, чтобы с открытым забралом встречать все скорби и напасти, и уметь даже в самых страшных знамениях находить свет. Смысл всего – в преодолении разрушения и смерти…
Во дни печальные я всегда вспоминаю тех, кто сумел победить в себе тьму и смерть, находясь еще здесь, в нашей жизни.

На одном из приходов Псковской епархии, где мне довелось служить, был старый псаломщик, которого звали Александр. Это был удивительно тихий, искренний, светлый человек, который все свое время проводил в молитве. Он ко всем относился с благоговением и доброжелательностью и, если слышал о ком-то плохие слова, то говорил: «Даже если это так, я все равно не верю!» Мало кто знал, что в жизни этого доброго человека, с уст которого не сходила улыбка, произошла страшная трагедия. Много лет назад его десятилетняя дочь, играя с ружьем, по неосторожности застрелила своего шестилетнего брата, а через несколько лет повесилась сама…

Как должен вести себя отец, потерявший сразу все? Проклясть судьбу, выбрать петлю или удариться в запой, озлобиться на всех либо что-то еще в этом роде? Никто бы не осудил его за это, но он выбрал другой путь – путь любви, неосуждения, самоотречения.

В любое время ночи в его окне светился огонек. Что делал он? Читал псалмы или Евангелие, или вспоминал своих детей, или думал о своей жизни? Нам не суждено это узнать. Мы знаем только одно: он встречал утро каждого дня с улыбкой, нес людям доброту и свет.

Боль, которую он всегда в себе нес, убила не его, а живший в нем грех. Он победил свое горе, а значит, победил смерть...

Судьба всегда дает нам знаки, предупреждает о бедах, которые нас ожидают, или зажигает светильники на обочине, указывая верный путь; но мы глухи и слепы к ним.

Мы видим ласточек, которые стелятся над самой землей, и говорим: должен быть дождь; мы замечаем дым, поднимающийся прямым столбом до самого неба, и убеждены: будет ведро. Но мы не хотим принимать тревожные сигналы, исходящие откуда-то из глубины нашей сути, и убеждены до последнего, что беда минует нас, что это обычное наваждение. И только потом, задним числом, мы выстраиваем цепь событий, приведших к катастрофе, и понимаем, что ее можно было избежать. Но мы не услышали...

За три года до гибели сына умерла от рака его бабушка, мать жены. До самого последнего часа она больше всего беспокоилась о внуке и завещала нам беречь его больше всего на свете. Она, видимо, что-то предчувствовала, потому что была праведница. Пока могла ходить, каждый день стремилась в храм Божий. Брала с собой складной стульчик и, когда уставала, садилась на него прямо на улице, отдыхала немного и шла дальше, чтобы оплакать перед алтарем свои грехи. Да и потом, уже на смертном ложе, она заботилась не о себе, а о своих соседках по палате. «Помоги той бабушке, у нее же никого нет!» - говорила она своей дочери, которая ухаживала за ней.

В день ее смерти случился сильнейший сердечный приступ у моей жены, и если бы она была в тот час не в больнице, то попала бы не в реанимацию, а, наверное, в иной мир.

Мы не знали, как объяснить сыну, куда подевалась его бабушка, которую он так любил. Мы сказали, что она ушла на небо, а он перебил нас: «Знаю! Знаю!» – и не захотел слушать никаких объяснений.

В последний год он часто обижался и говорил: «Вы огорчаете меня! Я уйду от вас!..» А по ночам часто прибегал к нам в комнату и, дрожа от страха, забирался под одеяло, хотя с младенчества спал один и ничего не боялся. Мы спрашивали его: «Тебе что-то приснилось?» Он отвечал: «Да. Страшные существа». А в дневничке записывал: «Они опять приходили. Но я не буду бояться их».

Он хотел быть смелым, мой маленький воин...

И эти рисунки... Раньше он рисовал удивительный, многоцветный, солнечный мир, а теперь это были какие-то черно-белые лабиринты. И за несколько часов до гибели опять изобразил этот лабиринт, из которого не было выхода...

Было очень тревожно за него, на сердце все время лежал какой-то тяжелый камень, но из-за занятости и душевной усталости и черствости я не предпринимал никаких попыток, чтобы вернуть ему разноцветие и радость. Все думал: потом, потом... Отделывался какими-то пусть и правильными, но мертвыми фразами или мыслями про переходный, трудный возраст и прочую дребедень.

Теперь вот думаю: зачем мне нужно было столько странствовать, набираться чужой и очень глубокой мудрости, если я не смог помочь моему маленькому сыну?

Ведь мудрость заключается не в том, что ты все верно понимаешь, а в том, что можешь услышать боль другого и постараться помочь.

Но я был глух, если не сказать, – мертв...

Я хотел быть на этой земле счастливым и здоровым, чтобы в моем доме всегда теплились любовь и радость, но почему-то Творец начертал мне другой путь, где справа – тьма, слева – боль, а впереди пропасть, которую никак не обойти. Душа моя часто сжималась в отчаянии, ноги отказывались идти дальше от немощи, но чья-то властная рука поднимала меня со словами: иди и смотри!

Загляни в бездонные глаза детей, у которых на челе от рождения печать болезни и смерти; остановись рядом со старцем, который всю свою жизнь провел в неподвижности; побудь рядом с матерью, потерявшей своего единственного сына; поддержи воина, грудь которого только что пронзила пуля. Не смотри на тех, кто страдает из-за собственной порочности и глупости, но обратись к тем, кто страдает невинно. Они откроют тебе то, что скрыто от обычной житейской мудрости.

Из утробы матери мы выходим в утробу этого мира. Здесь тесно, неуютно и темно, потому что мы пока не видим истинного света, а только иногда чувствуем его проблески. Настоящая любовь, дружба, вдохновение, радость, милость, чувство красоты – это все не от плоти и крови, а оттуда, из горней обители; это – семена, из которых в будущей жизни вырастут дивные цветы и деревья.

Внутри каждого из нас живет прекрасный, совершенный человек, для которого тело - всего лишь рубашка, которая стареет, ветшает, болеет и при новом рождении станет ненужной.

Спросите у столетнего старика: чувствует ли он себя сморщенным и беспомощным грибом, покрытым бородавками? Нет, он расскажет вам про юношу-красавца, и это будет не воспоминание о летах минувших, а предчувствие бытия будущего.

Когда разрушается плоть, краски мира здешнего блекнут, вкус к этой жизни притупляется, зато все ярче светит невечерний свет, все ближе благоухание вечности.

Мы еще не родились в вечность, и чем ближе время рождения, тем больнее становится. И наоборот: болезнь – это признак скорого рождения.

И блаженны те, кто спокойно принимают все напасти и скорби, кто лобызает свои язвы и болезни. Их ноги идут еще по земле, а душа живет уже на небе. Они радуются своему кратковременному страданию, и предвкушают вечную сладость бытия иного, настоящего.

Небо уже открылось для них, Врата Небесные отворились.

Осталось сделать несколько шагов...

Вот краткая хроника страшных семи месяцев, которые разрушили мой мир.

В тот год накануне праздника Богоявления моя сестра родила сына, и это было последним светлым событием.

В начале февраля в Питере скончался мой духовник отец Василий. Больше двадцати лет он терпеливо вел меня по жизни, вытаскивая из пропастей, в которые я время от времени проваливался. После моего отъезда в Москву мы с ним редко виделись, но я всегда чувствовал себя защищенным от всякой напасти, потому как знал, что есть на земле человек, который не просто обо мне думает, а отдает всю теплоту своего большого сердца, желая мне только блага. В любой момент, запутавшись в себе, я, блудный сын, мог примчаться к нему, встать на колени, излить всю боль и грязь из своей души, и получить ясный и тихий ответ, от которого тьма отступала, а тяжесть куда-то исчезала. Он был мне добрым поводырем и ангелом-хранителем во мрачных лабиринтах этой жизни. И вот – ушел…

Я заболел в тот же день и неделю мучился от нестерпимой боли, так и не успев отдать своему духовному отцу последний поклон.

А потом, среди ночи, у сына поднялась температура до сорока одного градуса. Это был уже не звонок, а удар большого колокола. Он горел, как огонек, а мы суетились вокруг него в ожидании «скорой помощи», бессильные чем-то помочь. Тогда мне впервые стало по-настоящему страшно. Конечно, он и раньше болел, мы привыкли к этому, но здесь было явно что-то другое.

Врачи не нашли у него ничего такого, от чего бы возник такой жар, но на всякий случай поместили в инфекционную больницу. Мы приходили каждый день, стояли у него под окнами, потому что внутрь никого не пускали. Он звонил нам, скучал и плакал, а мы никак не могли его утешить.

Через две недели он вышел, и мы его не узнали. В его глазах появилась какая-то отрешенность, которая не исчезла до самого конца.

Нам казалось, что он куда-то спешил. Вместо того, чтобы решать задачки для первоклассников, он доставал из шкафа рукописи своего деда, известного математика, и старательно переписывал их к себе в тетрадь. Он перестал читать детские книги, но зачем-то брал с полки письма Булгакова, Тургенева или Чехова, и изучал их часами. А по утрам включал на полную мощность музыку Шопена или Вивальди и слушал их в одиночестве, пытаясь подыгрывать на своем фортепиано. Он очень хорошо играл. И был горд, когда выступил на концерте в большом зале своей школы, а потом – в музее Прокофьева.

Он мог бы стать талантливым пианистом или композитором, но его ждал другой удел...

Он любил церковь и богослужение, и часто укорял нас за то, что мы в ней редко бываем. Мы объясняли ему, что устаем от работы, что без того проводим большую часть времени под куполом на росписях, но он имел ввиду другое. Его чистая душа желала хлеба небесного, слова живого, а мы говорили ему «потом, потом», как будто впереди была целая бесконечность.

Время неумолимо отсчитывало последние месяцы, дни. Мы, конечно, слышали тревожные звуки колокола, но почему-то думали, что он звонит не для нас. Так устроен человек: он искренне плачет, сокрушается, когда погибает кто-то рядом, но почему-то свято уверен в том, что черная беда обойдет его стороной. И только потом, когда непоправимое уже совершится, он заламывает руки и рвет в отчаянии свои волосы, сожалея о том, что жил, действовал и молился не так хорошо, как это следовало бы делать.

Задним числом мы все пророки: «я знал, я предчувствовал, я предвидел»... Но на самом деле мы абсолютно слепы и беззащитны перед завтрашним днем, а потому должны внимательно и бережно относится к каждому мгновению своей жизни. Завтра может не быть, и костлявая старуха-смерть беспощадно вырвет тебя с корнем из этого солнечного и теплого мира; или еще хуже – она отнимет у тебя самое дорогое, что у тебя есть и, усмехаясь, скажет: живи так – без надежды, без радости, без смысла, без света.

Мы были плохими христианами, но все же на великие праздники старались всегда быть в храме Божием. Брали с собой и сына, даже если приходилось стоять всю ночь. Он легко переносил эти ночные бдения, стоял как свечка, подпевал хору. А как он радовался, когда после службы начинался фейерверк.

Но в последнюю Пасху все было не так.

Он тихо и грустно сидел на скамейке в уголке, не отрываясь от огня свечи, которая теплилась в его маленьком фонарике. Потом в монастыре, где был наместником мой друг, по обычаю устроили великолепный салют.

«Посмотри, как красиво!» – взывали мы к нему. А он, едва улыбаясь, отвечал односложно: «Да». И в глазах его не было радости.

А утром, за праздничным столом, он капризничал и спрашивал: «Ну, когда, когда же начнется праздник?!»

«Это и есть праздник», – говорили мы.

«Нет, нет! Это не праздник! Это просто завтрак, как всегда!»

Мы списали его капризы на то, что он мало спал, устал. Пригрозили, что в следующий раз на ночную службу его не возьмем...

Слепые и глупые!

Его душа желала праздника необычного, неземного, а мы пытались насытить его сердце простыми сладостями...

На дворе был конец мая, занятия в школе уже закончились, и мы всерьез озадачились тем, куда отправить сына отдыхать. Оставлять его в Москве было невозможно, потому что жара за окнами стояла совершенно адская, в воздухе повисло ядовитое зловоние большого города, от которого он, с его больными бронхами, начинал задыхаться. Вариантов было немного: Сибирь и море. На море в ближайший месяц мы поехать не могли, потому как были на очередной росписи храма, а в Саянах все бабушки и тетушки были заняты новорожденным племянником, так что нам не хотелось нагружать их заботами еще и о нашем сорванце. День и ночь мы мучительно думали и спорили, и, наконец, решили спросить его самого: куда он хочет? «В Сибирь, к бабушке и дедушке! – не долго думая, ответил он, после чего хитро улыбнулся. – А потом на море...»

На том и порешили, тем более что младшая сестра засобиралась в отпуск, чтобы навестить родителей.

Сборы были какими-то суетливыми и скомканными. Сын как никогда был тих и молчалив, а мы много нервничали и спорили.

Потом – такси, вокзал, обычные наставления в дорогу. Все как в тумане: память не сохранила ни последних его слов, ни последнего взгляда.

Поезд тронулся, он помахал нам рукой. Жена долго бежала за уходящими вагонами, пока не кончилась платформа. А когда вернулась, глаза ее были полны слез...

Я никогда не жалею о прошлом и не говорю: «Ах, если бы!..» Жизнь не книга и не кинопленка, в ней нельзя изменить ни одной запятой, ни единого кадра. Но при этом нужно всегда помнить, что сегодня мы пожинаем то, то посеяли вчера: каждое наше слово отзывается, каждый поступок аукается. Оглянись назад и ты увидишь, что корни твоих черных бед гнездятся в твоей прошлой жизни, а золотистые плоды побед завязались где-то в далеком детстве.

Но не все от нас зависит: есть еще в жизни сила, которая не от нашего ума, не от нашего сердца, но откуда-то свыше приходит. И мы не в состоянии противиться ей...


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 05 сен 2013, 18:30 
Не в сети
Аватара пользователя

Сердце сокрушенно. Эпилог (Жизнь после смерти)

Автор: Владимир Щербинин

Наш сын Тихон погиб 14 июля 2007 года в далекой Сибири, там, где я впервые увидел солнечный свет… Погиб нелепо, перевернувшись с обрыва на маленьком тракторе.

У меня до сих пор нет сил, чтобы описать словами всё это. Поэтому я ограничусь короткими строками из дневника, родившимися сразу после катастрофы.

* * *

Нет меры слез, нет избавления от боли. Мы как бы заново учимся говорить, улыбаться, думать. Мы умерли вместе с тобой, мой мальчик, но ты в одно мгновение вознесся до самого неба, а мы остались в мрачном и тесном склепе этого мира, чтобы учиться жить заново. Всё, что раньше для нас было важно и достохвально, теперь не имеет ровно никакой цены. Есть только ты – в каждой клеточке нашего тела, в каждом мгновении, которое проносится мимо нас. Мы всегда слышим твой голос, чувствуем твое теплое дыхание, слышим твой смех и музыку, которую ты играл для нас. И это не фантазии, не видения, не болезнь душевная; это – самая что ни на есть осязаемая реальность, а весь остальной мир кончился, замолчал, погас.

Быть может, когда-то ты опять зажжешь его для нас, раскрасишь своей дивной акварелью, наполнишь небесной музыкой. Но пока ты забрал наши души и сердца и спрятал их где-то далеко от этой жизни, поближе к себе…
Время – молох, оно пожирает своих детей. Оно не прибавляет сил, здоровья, радости. Но мы почему-то с надеждой вглядываемся в лицо грядущего дня или года, как будто они принесут нам избавление от скорби, боли или вороха проблем.

Время – вода, утекающая сквозь пальцы; оно как рыба без чешуи, которая всегда выскальзывает из рук. И мы усердно и безнадежно закидываем в реку свой невод, надеясь на какой-нибудь улов.

Время остановилось для нас страшным июльским вечером. Там, на берегу быстрой и чистой реки, у подножия высоких и дивных гор.

Жизнь здешняя потеряла смысл и цвет, но это не значит, что она закончилась. Закончилась иллюзия благополучия и счастья, разрушились тщетные надежды на свой маленький и уютный земной мир.

Господь вырвал нас с корнем из этой земли, из этого времени. Всё, что было велико здесь, оказалось ничего не стоящей мелочью. И мы сами оказались перед величием вечности мелкими бессильными букашками, чья жизнь – мгновение, висящее на тонкой нити.

Солнце померкло для нас, и звезды не дают больше своего света. Только от края до края воссиял свет другой жизни, открылся иной мир: теплый, ласковый, вечнозеленый, где хорошо бродить босиком по мягкой траве, где нет разочарования и боли, где улыбка не сходит с уст удивительных старцев, а в их глазах – море любви.

Сын мой, ты там, где они, где всегда слышен живой голос неба, который слаще пения самых дивных земных птиц.

Нам очень трудно здесь в постоянной разлуке, но твоя любовь и милость Божия дают нам силы переносить невыносимое, не омертветь сердцем и не умереть от отчаяния.

Мы знаем: время бессильно убить нашу память и нашу любовь. Мы равнодушно смотрим на праздники этой жизни и с нетерпением ждем лета Господня. Тогда мы встретимся и уже никогда не разлучимся.

* * *

У каждой частички – душа, у всякой травинки – голос. Мельчайшие молекулы слышат призыв своего Творца и складываются покорно в нужные формы. Вот рождается от любви человек, а рядом расцветает совершенный цветок. И то и другое – живая вселенная. Но и камень, лежащий поодаль, – не мертв. Внутри него, как в вулкане, переливается и кипит энергия. И кто знает, быть может, вот эта скала, безмолвно застывшая над рекой, уже тысячу лет ведет беседу с далекой звездой, сообщая ей что-то важное и серьезное.
Смерти и разобщенности в мире, по сути, нет. Тем более нет ее в человеке, имеющем в себе искру вечности. Просто мы утратили слух и понимание окружающих нас вещей; потеряли язык, связующий нас с миром физическим и духовным; отдали всё на откуп логике, которая всегда заводит в тупик, в область неверия, хаоса и обреченности.

* * *

Почти всю человеческую историю мы сидим перед огромной пирамидой из разноцветных камней, достигающей бесконечности, и пытаемся сами изобразить мозаику мироздания. Кто-то успеет выложить лепесток, кто-то протянет линию стебля. И пока другие, идущие следом, увлеченно выкладывают листья и цветы, всё предыдущее разрушается. Так без конца. Человек, в силу своей ограниченности, никогда не разгадает тайну бытия, не познает на земле до конца смысл и цель творения.

И только когда тихий голос Творца на исходе времен даст повеление каждой малой частичке занять свое место, тогда снимется печать с наших взоров и мы уразумеем всё как есть: услышим голос камня; узнаем, о чем грустила береза под нашим окном и что говорили друг другу колосья перед жатвой.

И главное: мы поймем, что потери и смерти в этом мире нет; есть только жизнь, возводящая нас Божиим повелением от времени к вечности…

* * *

Оглянись назад и увидишь: твое прошлое не где-то далеко, за мутной пеленой, а близко, здесь, рядом. И первый образ, который ты помнишь, и улыбка юной матери, и оранжевый от цветов косогор, и чистые струи на перекате, и глаза возлюбленной, и много того, что случилось в твоей жизни и, кажется, без возврата унеслось. Всё живо, всё звучит и пульсирует в твоем сердце, согревая, когда на душе и за окнами холодно и черно.

Загляни вперед и узнаешь, что до края жизни осталось не так уж много. В этом нет безнадежности и страха.

Взгляни внутрь себя, в самую суть, и ты найдешь там источники вечные, жизнь и свет, которые никогда не угасают; услышишь голос тихий и кроткий, зовущий туда, в небесные обители. Там встретишь тех, кого любишь больше всего, но кто ушел раньше, тебя не дождавшись…

То, что внутри меня, живее того, что вокруг. Я каждый день вхожу в дом моего детства, где запах свежеиспеченного хлеба, меда и молока, где хлопочет у русской печи моя бабушка. Каждое утро чувствую в своей руке теплую руку моего сына, как бы заново веду его в школу, а потом долго смотрю ему вслед, пока он не смешается с потоком детей. Каждую ночь вникаю в слова евангельские, и они отзываются во мне во сто крат сильнее, чем весь окружающий хаос только что прозвучавших слов.

Жизнь там, где твой ум, где твоя память и сердце; а сердце там, где сокровище и радость.

* * *

Мы слишком привязаны к этой земле. Нам трудно представить, что мы никогда больше не услышим шума волн на морском берегу, пения птиц на летней заре, звуков голоса наших родных и любимых.

Но ведь ходят рядом с нами глухие от рождения или томятся пожизненно узники в темницах. Они не слышат того, что каждый день услаждает наш слух, но при этом нельзя сказать, что они не живут. Так же и слепорожденные: им никогда не суждено увидеть солнечный свет, капли росинок на белой розе, лицо собственного ребенка. Но они чувствуют, любят и плачут, правда, иначе, чем все. И мы не имеем права утверждать, что их жизнь ущербна. Ущербность не в физических изъянах, а в душе. Ущербность в самодовольстве, черствости, равнодушии к чужой боли; она в чрезмерном пристрастии к земной красоте и житейским благам.

Тот, кто слишком зациклен на себе, не может по-настоящему любить. Любовь – это всегда жертва, когда отдаешь себя другому не отчасти, а целиком, без остатка.

Эгоист не может вполне видеть красоту мира и окружающих его людей, поскольку ум его всё время занят собственными переживаниями и проблемами; для него гораздо важнее несварение собственного желудка, чем слезы ребенка, потерявшего родителей.

Мы видим, слышим, осязаем великолепный мир; наслаждаемся звуками, чувствами, ощущениями и гоним, гоним от себя мысль, что скоро всё это для нас погаснет. Что останется? Пустота? Холод? Тьма непроглядная?

Конечно, нет! Просто не нужно очень сильно привязываться к тому, что быстро проходит…

* * *

Всё как прежде: жгучее солнце над разомлевшей землей, белые стаи гусей на лугах и согнувшиеся фигуры земледельцев. После жатвы на нивах жгут солому, и горький дым разъедает глаза.

Вот яблоко покачнулось на ветке от движения воздуха, сорвалось. Плод созрел и упал. Интересно: скорбят ли корни и ветви от такой потери? Они вытерпели лютую стужу, чтобы одеться в брачные одежды из белых цветов. Цветы сами по себе совершенны, но это – еще не плод. Лепестки умирают, уступая место невзрачной завязи. И много нужно трудиться корням и ветвям, чтобы яблоко поспело и налилось восковой зрелостью. И всё это лишь для того, чтобы оно однажды упало и превратилось в тлен…

Я стою под яблоней целый час, забыв обо всем на свете.

Я хочу набраться мудрости дерева, почерпнуть силы от теплой и живой земли, чтобы снова научится жить, радуясь рассветам и закатам, звездному небу со всеми его созвездьями. Хочу, как эти старые землепашцы, весной бросать зерна в холодную борозду, а осенью растирать в ладонях душистые теплые колосья.

Но яблоня говорит мне: этому никогда не быть. Ты не вернешь себе утраченный рай внутри, ты будешь до конца нести в душе боль и в сердце язвы. Человек – не ветвь, и рождение его – не яблоко. Ум, конечно, понимает, что плод созрел и настала пора отправляться ему в небесные житницы. Но все естество восстает против; свет меркнет и мир раскалывается на мелкие кусочки. Жизнь здешняя теряет смысл; ничто не утешает больше: ни этот дивный степной простор, ни полет журавля над крестом колокольни, ни теплый ливень с громом и грозой, который смывает слезы с лица, ни даже любимое ремесло…

Яблоко упало, но внутри ничего не отозвалось. Хотя знаю, что звук этого падения эхом отразился в далекой вечности. Там, где ты, мой сын, гуляешь по берегу теплого и бесконечно-ласкового моря. Ты вздрогнул и обернулся, вспомнив о нас, безутешных, оставшихся здесь, на прекрасной и печальной земле. И на мое сердце упала маленькая и прозрачная капля утешения…

* * *

Любовь земная привязана к плоти. Она невозможна без прикосновений, запахов, видимых образов. Она не терпит расставания, она эгоистична и очень ревнива.

Но скажите, исчезает ли любовь в сердце воина, который идет на войну, чтобы защитить мир своих детей и возлюбленной?

Эта любовь светится в его последнем взгляде, когда он лежит сраженный на поле брани; она подраненной птицей бьется в сердце жены, когда приносят весть о гибели мужа; она, конечно, не перестает и не умирает, хотя глаза не видят любимого лица, уши не слышат родного голоса.

Любовь, если она настоящая, существует как бы вне нас.

Это дар неба человеку, потерявшему рай, как некий залог будущей вечной жизни.

Любовь хранит в своей памяти все мелочи, все подробности утраченного счастья, и человек, переживший первую горечь и боль, по-своему счастлив.

Всё суетное и пустое сжигается в огне горя, и с каждым днем любимый образ становится всё ярче и чище, словно икона, очищенная от копоти и грязи, и в нем ясно проступают божественные черты.

Любовь земная – это только отблеск любви небесной, как эта жизнь – жалкое подобие жизни будущего века.

Человеку нужно усилие, чтобы оторваться от земли и увидеть небесное, и еще большее усилие, чтобы сохранить это видение.

Впрочем, без божественной помощи невозможно ни первое, ни второе…

У настоящей любви нет прошедшего времени, потому что любовь – это не просто встреча двух сердец, а состояние души.

Человеку любящему по большому счету не так важно – рядом возлюбленный или далече, жив он или перешел в иной мир.

Сила любви воскрешает любимые черты до самых мелких подробностей; человек слышит родной голос, пальцами чувствует тепло его рук.

Сердечная связь никогда не прерывается, и душа всегда прикасается к душе.

Это не болезнь и не отречение от земной жизни.

Любовь, если живет она в сердце человека, не может не замечать красоты окружающего мира, не может безучастно смотреть на живущих окрест.

Она всему сочувствует и сопереживает, старается утешить и помочь.

Она – предчувствие и образ жизни будущего века, где нет прошедшего времени, нет утраты и разлуки…
Не бойся, когда обрушится на тебя беда и пронзит душу скорбь, потому что страдания – это ключ, которым открывается дверь в Царство настоящей радости.

Не бойся боли, какой бы сильной она ни была, поскольку боль – это признак живой души; она очищает сердце от грязи и ржавчины и позволяет видеть Всемилостивого Бога.

Не бойся одиночества и оставленности, ибо в такие часы ангелы сходят с небес и касаются души твоей своими легкими крылами, и ты познаешь общение с горним миром, которое во сто крат теплее и приятнее, чем общение человеческое.

Не бойся бедности и нужды, потому что тогда душа твоя начинает собирать богатство духовное, непреходящее; так что когда вернется к тебе внешнее благополучие, ты будешь почитать его за тлен, никакие хоромы и яства не утолят твоего внутреннего голода.

Не бойся злобы и обид, которые тебе наносят окружающие; переправляй их на собственные недостатки и грехи. Так скоро ты познаешь радость неосуждения и поймешь, почему Спаситель заповедал нам любить врагов наших и благословлять ненавидящих нас.

Не бойся смерти; как бы мучительна она ни была – это все же миг по сравнению с вечной жизнью; старайся только освободить душу свою от житейских тяжестей, чтобы взлетела она как птица в свои горние обители и прославила Создателя своего за все, что Он дал тебе в земном пути…


 
Re: "СМЕРТЬ - ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО": Рассказы
СообщениеДобавлено: 11 окт 2013, 17:51 
Не в сети
Аватара пользователя

Небесная бабочка


автор Инна Кожина


«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.Любовь никогда не перестает» (1Кор.13:4-8)

Этот мой рассказ об истории необыкновенного духовного мужества, рассказ о вечной, не перестающей любви начнется со слов о смерти, вернее о том, как в смерти восторжествовала жизнь.

«У Бога все живы», — мы часто слышим об этом на панихидах в храме, читаем между строк в православных книгах, но понимаем ли мы в действительности смысл этих слов, пропускаем ли через своё сердце, являемся ли способными принять их в своей собственной судьбе?.. Больше и чаще мы даже не хотим говорить о смерти вовсе, стараясь всячески избегать, отстранять от себя даже мысли о ней. А уж представить себе смерть как праздник, смерть как торжество торжеств – это кажется совершенно невозможным и нелепым, несмотря на то, что мы ходим в храм и считаем себя христианами. Здесь, как говорится, ум с сердцем не в ладу.

Но она приходит, она берет свое, и вершатся слова Евангельские – «Земля еси и вземлю отыдеши» (Быт.3:19). Только для кого-то она приходит как вор в ночи, и нет страшнее мук той души, которая покидая тело, мечется и томится, не находя себе упокоения. И безграничным кажется обрушившееся горе, и нет конца и края отчаянию тех родных и близких, кто не имеет при себе спасительных соломинок, имя которым Вера, Надежда и Любовь. Ведь, если «любовь никогда не перестает», значит, человек остаётся жить в этой любви вечно, и тогда:«Смерть! Где твоё жало? Ад! Где твоя победа?» (кн. Осии гл. 13, ст.14).

Теплым июльским днем мы провожали в последний путь близкого друга нашей семьи. Бок о бок с семьей Беляевых вот уже почти 30 лет шла жизнь моих родителей. Эта была та дружба, которую сейчас уже просто и не встретишь, дружба, которая со временем переросла фактически в кровное родство, не говоря уже о родстве духовном. Меня назвали в честь их дочери Инны, и крестил меня Иунией тот же самый батюшка отец Борис, который спустя время окрестил Иунией и Инну в возрасте 16 лет. Моя мама, будучи в то время еще далекой от глубокой искренней веры, привезла Инну к нам в деревню на лето и вдруг решила окрестить ее там в православную веру. Все мое детство прошло близ этих людей, и рядом с ними всегда было хорошо, тепло и спокойно.

Дядя Виталий Беляев был надежной, крепкой стеной для своих родных и для всех, кто окружал его. Больше всего меня поражали отношения между ним и его женой. Я никогда и нигде за всю свою жизнь не встречала подобной нежной любви, они называли друг друга лишь «Наташенька и Виталечка». Он был снисходителен и мягок ко всем порывам и эмоциональным всплескам супруги, ни разу за 42 года их совместной жизни не повысил на нее голос. Однажды их подруга даже сказала: «Всё хочу посмотреть, как вы ссоритесь-то, а этого и не бывает совсем!» В своем супружестве они будто корнями вросли друг в друга, вместе воспитывали детей, потом внуков, вкладывая в них все добрые традиции и ценности семьи, вместе пришли к вере, вместе вкусили плоды духовной радости от причастности к Божественной любви и благодати, вместе прошли и свою Голгофу до конца, до последнего комочка холодной могильной земли.

Дядя Виталий ушел скоропостижно, за какие-то полгода. Страшный диагноз – рак легких последней стадии с метастазами. В скольких храмах и монастырях России возносилась заздравная молитва о страждущем! На Святой Земле у Гроба Господня коленопреклонно читала акафисты монахиня Иулиания, близкий друг их семьи, всё ещё хранящая в своей памяти радостный и светлый день их венчания, молились священники и миряне. Но с каждым днем становилось лишь хуже. В родном доме по вечерам горела лампада и слышались слова акафистов: муж и жена неотрывно молились вместе о спасении их общей жизни, о спасении их любви, проживали каждый день за месяц, а может, и за год.

Нет человека, которому не свойственно было бы надеяться и бороться, ведь даже Спаситель наш Иисус Христос, молился в пустыне: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия.»(Мат.26:39). Вот и они, смиряясь полностью, отдавая себя всецело на волю Божию, вели эту борьбу. Наконец, было решено ехать на Афон. Сын Женя повез отца в обитель Пресвятой Богородицы. Все боялись, что больной уже не перенесет эту поездку: он был очень слаб, почти не мог спать от удушающего кашля, но значит, была воля Господа и Творца, чтоб поездка все-таки состоялась.

На Афоне дядю Виталию удалось выстоять все службы. По удивительному промыслу Божию у монастыря Ватопед его встречал именно русскоговорящий монах. Больного провели к иконе Всецарицы, у которой он излил всю свою боль, свою скорбь, свою надежду, оставил в дар на оклад обручальное кольцо. Монахи с молитвой прикладывали к его голове и груди чудотворные святыни: Пояс Пресвятой Богородицы, Главу святителя Иоанна Златоуста, руку Целителя Пантелеймона, крест с частицей Креста Господня. После посещения Ватопеда впервые за долгое время дядя Виталий смог поспать днем, приступы кашля его не мучили. Старый монах на исповеди сказал ему: «Видно, Господь тебя за что-то очень сильно любит, если послал такую болезнь». Вспомнились слова старца Паисия Святогорца о том, что на Афоне растет такая трава, что способна исцелять от рака, но нет воли Божьей на то, чтобы монахи открывали это людям, потому что те, кто со смирением претерпевают муки этого страшного недуга, уходят в Царствие небесное полностью очищенными и пополняют ряды Ангелов.

На следующий день после приезда с Афона дядю Виталия совершенно стали оставлять силы, он уже не мог сам передвигаться, не мог спать, очень мало ел. Но не было в нем ни малейшего ропота, ни тени недовольства или злобы от того, что чуда исцеления, которого так ждали от поездки в Святое место, всё же не произошло. Напротив, он был вдохновлен и пока мог все рассказывал, как же там чудесно, на Афоне, какая там благодать! В последние дни он почти не мог уже принимать пищу и пил лишь святую воду, почти не спал, регулярно причащался святых Христовых Таин, будто и тело, и дух постились одновременно, готовясь покинуть этот мир.

Мы навещали его ровно за день до кончины. Исхудавшее, измученное тело, осунувшееся лицо, но как светел и ясен был его взгляд! Несмотря на тяжелую болезнь, от дяди Виталия исходили тот же покой, та же надёжность. Как он переживал, что может испугать нас своим больным видом, непрестанно извинялся, что все разговоры очень печальны от того, что сходятся к нему. Поразительная скромность! Он совсем не требовал к себе внимания, заботы, как бывает, требуют больные таким недугом, не злился, не раздражался. Весь его вид выражал огромное физическое страдание и любовь, огромную любовь, которая «долготерпит, не раздражается, не ищет своего и которая никогда НЕ ПЕРЕСТАЕТ».

В руках черные афонские четки, сосредоточенность на той молитве, на которую еще хватало сил. Закрыв глаза, он сказал моему мужу: «Пора к Отцу!». Особенно нам с супругом запомнились его последние слова, обращённые к нам лично: «Ребята, любите друг друга!». Ранним утром следующего воскресного дня, на праздник Казанской Иконы Божьей Матери душа его отошла ко Господу. Его Наташенька приняла последний вздох мужа, сидя рядом с ним, потом прочла канон на разлучение души от тела, Последование по исходе души и Канон за преставившегося. В это же утро она успела к концу Литургии, и в храме была отслужена панихида по полному чину.

Весь приход храма Целителя Пантелеймона, куда они ходили прежде вдвоем, искренне сопереживал семейному горю, скорбели соседи, вспоминая отзывчивость и безграничную доброту ушедшего. С глубоким страданием переносил эту безвременную утрату сын Женя, вспоминая последние дни, проведенные с отцом на Афоне, и открывая свое сердце навстречу Богу уже только теперь, когда отца не стало. Какой болью отозвалась кончина милого папы в сердце дочери, которая была в другой стране и не могла приехать даже проститься с отцом, потому что вот-вот должна была родить четвертого ребенка! (А как горели глаза дяди Виталия, когда он говорил, что девочку назовут в честь его любимой жены Наташенькой!) Какой же смысл здесь обретают прочитанные мной недавно слова сербского Патриарха Павла: «Когда человек родится – весь мир радуется, и только сам младенец плачет. Но жить нужно так, что когда человек умрет, весь мир плакал – и только он радовался!».

Несмотря на затяжные дожди в июле, в день похорон сияло солнце, отпевание было в храме при госпитале, и храм этот оказался в честь Целителя Пантелеймона, как и тот, прихожанином которого при жизни был дядя Виталий. Перед самой панихидой я вдруг заметила у аналоя икону Ватопедской Божьей Матери «Отрада и Утешение». Она будто была посланием с Афона и отрадой и утешением всем нам в горе утраты. Мне очень хочется верить, что Матерь Божия взяла усопшего раба Божьего Виталия в свои Небесные Обители. Перед иконой Пречистой он изливал свою скорбь на Афоне, Её заступничества он просил, именно в Её светлый праздник он покинул этот бренный мир, Её икона была перед его гробом в час последней земной молитвы, и 40 дней со дня кончины выпадает как раз на неделю празднования Светлого Успения Царицы Небесной.

Погребение было спокойным и тихим, без обмороков и истерик, читались молитвы и сквозь слезы звучало пение «Святый Божий Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». Боль утраты будто на время притупилась, и было ощущение света и радости, как бывает, наверное, когда уходит праведник. «Теперь я буду пребывать в постоянной молитве, — сказала тетя Наташа, — он посвятил мне всю жизнь, а я посвящу ему одному эти 40 дней!».

Потом, когда мы поминали его, сидя в кругу родных и близких, вдруг прилетела красивая, яркая бабочка и всё кружила, кружила над нами и никак не хотела улетать, будто это его душа пришла к нам утешить и подарить улыбку. Незадолго до кончины дяди Виталия его Наташенька вспомнила о стихотворении, написанном им когда-то давно. Он продиктовал ей его по памяти, она записала, и вот теперь мы слушали его как последнее послание миру живых от близкого ушедшего человека. И даже бабочка вдруг села на листок травы и сидела неподвижно, пока звучали строки:

Человек умирает, и это естественно,
Но как трудно душою понять,
Когда с болью глухой рвутся нити надтреснуто
Ткани жизни твоей, повернувшей вдруг вспять.

Половина пути, безусловно, уж пройдена,
Но кто может знать, сколь судьба отвела,
Только чаще я стал в ритме жизни обыденной
Провожать в мир иной тех, с кем жизнь нас свела.

Уходят друзья, родные и близкие,
Обрываются жизни словно нить паутин,
И всё ближе тот день, когда облаком низким я
Оторвусь от земли совершенно один…

Смерть… Она неизбежна для каждого из нас, она будет, мы все, рано или поздно, пройдем через ее горнило. Но пусть она придет к нам не вором в ночи, а вот такой вот прекрасной бабочкой! А ведь это еще нужно заслужить! Но Бог хочет, чтоб мы все спаслись, каждое создание любимо Им, каждой душой Он дорожит. Главное нам случайно не пройти мимо, главное успеть вовремя понять, что Бог есть Любовь, а «Любовь никогда не перестает».

источник


 
 Страница 1 из 2 [ Сообщений: 15 ] 
На страницу: 1, 2  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Наши сайты:
SmertiNet.ruСайт SmertiNet.ruAhirat.ruСайт Ahirat.ru
© 2012-2023 Смерти нет!
При поддержке phpBB Group и русскоязычного сообщества phpBB

Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Time : 0.123s | 19 Queries | GZIP : On