Рассказы о жизни из газеты "Моя семья"

После смерти станет понятно, какими мы были
17.03.2015 16:39
Рассказы сельского батюшки

Человек, понимая, что он не вечен, никак не может представить, что он смертен. Не верится, и всё тут. Пока не испугаешься, собственной шкурой не прочувствуешь – не задумаешься. Даже тяжелобольной всё продолжает надеяться на таблетки и огорчается, что никак не поправится. Помню, как один старый человек, ему уже очень много лет, перенеся инсульт, удивлялся:
– Не понимаю, почему я вдруг заболел? Ведь даже когда на пенсию уходил, был абсолютно здоров. И потом ни на что не жаловался. – И недоумевал: – Таблетки пью, а они не помогают.

Мы не можем поставить себя на место тех, кто уже ушёл. Гоним от себя эти мысли, а вместе с ними и мысли о Боге.

…Вечером, уже где-то после десяти, мне позвонил знакомый актёр:
– Не поздно? Это я.
– Ого! Сколько лет, сколько зим. Что это ты вдруг обо мне вспомнил?
– Настроение такое, подходящее. Со съёмок иду. Снимаюсь в очередном сериале. Короче, меня, наконец, застрелили и отвезли в морг. Когда я сценарий читал, думал, снимать будут в павильоне, а оказалось – в настоящем морге. Меня раздели и уложили на каталку, на которой реально возят покойников. Нет, протёрли, конечно… Санитары везут меня застреленного по коридору, завозят в морг и засовывают в холодильную камеру. Всё очень просто, но так жутко. Крестик с цепочкой сняли и хотели отобрать, но я зажал его в кулаке и не отдаю. Сунули меня в холодильник, в такую индивидуальную нишу, наподобие ячейки из автоматической камеры хранения, и дверку закрыли. Что я только в эту минуту не передумал. Всех вспомнил: и бабушку, и Вериных родителей. Как мы их в Питере после аварии забирали, вот точно из таких же ячеек.

Материал отсмотрели, а я, наверное, от страха, непроизвольно дёрнулся. Пришлось снимать второй дубль. Короче, снова меня в этот холодильник… Сейчас домой возвращаюсь, настроение у меня препротивное. Пост идёт, а уже и не помню, когда последний раз постился. Я что подумал: давненько у вас не был, не исповедовался и не причащался. Ничего, если недельки через две нагряну?

– Приезжай, конечно, буду рад.
– Если бы знал, что в реальном морге буду сниматься, то, наверное бы, и не согласился. Дурацкая какая-то роль.

Я ему, конечно, сочувствую и поддакиваю: мол, действительно дурацкая. А про себя думаю: «Отличная роль, просто замечательная. Вон как тебя, дружок, на исповедь потянуло. А как иначе, я же о тебе молюсь».

Память смертная – это то, чего нам по жизни очень не хватает. Каждый подспудно уверен, что не умрёт никогда. И вдруг, при всей твоей уверенности, тебя раздевают догола, укладывают на каталку, везут и засовывают в морозилку. Даже если ты актёр и знаешь, что всё происходящее с тобой, – понарошку, всё равно страшно. Желание только одно: скорее выбраться из морозильника, одеться и бегом на улицу, на свежий воздух! И всё, как страшный сон, забыть.

Наверное, потому монахи на Афоне и устраивают вместо обычных кладбищ костницы. Человек умирает, его хоронят. Года через три косточки откапывают, обмывают в вине и складывают черепа к черепам, и всё остальное по отдельности. На черепа, или, как их принято называть, «главы», наносят краской имя усопшего, годы его жизни и ставят на полочку.

Оказывается, наши косточки отличаются по виду. Жил на земле, трудился, молился Богу, не подличал – тогда они цветом от белого до янтарно-медового, а нет – так и останки твои всё больше грязно-серого цвета.

Зайдёт человек в костницу, помолится, посмотрит на главы с именами и поймёт, что и он смертен. Время придёт, и его глава будет стоять здесь же рядом с другими. И любой приходящий ещё до Страшного суда узнает, как ты жил, как подвизался и кто ты есть на самом деле.

У нас в областном центре на месте старого городища стали строить новый храм. Во время фундаментных работ раскопали старинные захоронения. Обратились к владыке: что делать? Тот благословил вдоль одной из стен нового храма устроить костницу и расставить в ней черепа из обнаруженных захоронений. Я их видел, большей частью это останки людей ещё молодых, все зубы на месте. Только сами косточки очень уж тёмные. Наши, наверное, тоже такими же будут.

Молодой игумен из России ездил в Грецию помолиться в знаменитые Метеоры. В монастыри, что расположились на высоченных скалах. Стоит такая скала, узкая, словно палец, а на самой её верхушке прилепились кельи с храмами. Внизу же раскинулись деревни, оливковые рощи, пасутся стада овец.

В одном из монастырей перед отцом игуменом открыли хранилище, где хранятся несколько благоухающих глав.

– От них на самом деле исходил тонкий нежный запах цветов и корицы. Так бы стоял среди этих запахов и никуда бы не уходил. Покинули монастырь и спускаемся вниз на землю. Вокруг всё цветёт, пчёлы жужжат. Наверное, в раю такая же красотища. Навстречу нам идёт человек, видать, кто-то из местных жителей. С нами поравнялся и что-то спросил у переводчика. Тот утвердительно кивнул головой.
– Этот человек поинтересовался: наверное, сегодня в монастыре открывали святые главы? Я ответил, что да.
– Откуда он узнал, что там, на высоте, нас действительно благословили приложиться к святыне?
– Очень просто. Когда в монастыре открываются главы, здесь, внизу, деревню накрывает благоуханная волна. Люди об этом знают, вот и говорят.
– Но здесь всё в цветах! Кругом столько запахов! А они ощущают ещё и запах миро?

Переводчик поднимает голову и всматривается в небо:
– Запахи рая, батюшка, – их ни с чем не спутать.

Так я узнал, что рай имеет свой специфический запах, впрочем, как и ад. И если рай пахнет мёдом, специями и цветами, то ад воняет нашими страстями.

История церкви помнит удивительного подвижника, преподобного Илариона Великого, тот имел редкий дар и умел по запаху отличать одну страсть от другой. Раньше, читая его житие, я недоумевал, как такое может быть? А тут заезжал мой друг отец Виктор, сейчас он служит в Москве, часто и много исповедует. В разговоре неожиданно обмолвился:
– Ты знаешь, с недавнего времени я стал чувствовать извращенцев.
– Как это?
– По запаху. От них воняет какой-то псиной, что ли. Даже не знаю, с чем и сравнить, но запах, скажу тебе, отвратительно мерзкий. Я сперва испугался. Может, это какое-то искушение, специально для меня. А потом почитал житийную литературу и успокоился. Вспомнил, как дикие животные выходили к подвижникам, точно ручные. Они по запаху понимали, что этот человек их не обидит. Так что, бать, оказывается, добро и зло можно различать по запаху.

Беседуя с нашим общим знакомым, действующим следователем прокуратуры, я рассказал об этой особенности обоняния отца Виктора.

– Охотно верю. Потому что за годы работы я сам научился различать запах страха. Бывает, сидит перед тобой человек. Одет опрятно, выбрит и внешне совершенно спокоен. И вдруг этот запах. И понимаешь, что он боится.

Прошлой весной мы раньше обычного перешли служить в огромный летний храм. Два века назад в нашей деревне жили князья, люди сильные и богатые. Они наш храм и построили. Да такой, что под его куполом могла бы поместиться современная девятиэтажка. При князьях его худо-бедно протапливали, но уже наши предшественники ещё в предреволюционные годы были вынуждены поделить пространство храма на две части – небольшую, отапливаемую зимой, и холодную летнюю. Входить в летний храм приходится боковыми вратами.

В мае солнечным воскресным днём после литургии мы остались служить обычный водосвятный молебен. Людей на молебне немного. Все вместе мы стоим в центре под паникадилом, а клиросные – немного в стороне и ближе к иконостасу. Краем глаза замечаю: в храм заходят несколько человек, женщины в чёрных траурных платочках на головах. Видимо, кто-то скончался.

Вошедшие сразу прошли к свечному ящику. Я ещё не кадил. Вдруг замечаю, как клирошане, тревожно переглядываясь, закрывают носы ладошками. Бывает, совершая каждение, положишь ладану больше чем нужно, он на уголёк попадает и горит, и если дым идёт на певцов, те задыхаются и не могут петь. Но я ещё не кадил, а они уже схватились за горло. Главное, я ничего не чувствую.

Потом догадываюсь: клирошане, в отличие от нас, стоят в потоке воздуха, идущего непосредственно от входной двери. Значит, неприятный запах распространяется откуда-то с той стороны. Но кроме тех людей в чёрном, в храм никто не входил.
После молебна спрашиваю певчих:
– Что случилось?
– А ты разве ничего не почувствовал? Очень сильный запах тлена. Откуда, непонятно.

Иду к свечному ящику. Люди в траурных платочках ещё там. Если они соприкасались с телом усопшего, а оно уже начало разлагаться, то трупный запах проник в одежду и избавиться от него очень трудно. Знаю это по личному опыту.
– У нас родственница скончалась. В больнице. Тело в морге. Нет, мы её ещё не видели. Что за человек был? Знаете, говорят, об усопшем только хорошее или ничего. Потому лучше мы о ней помолчим.


За все предыдущие годы мы только однажды столкнулись с таким явлением, а прошлое лето нас удивило и озадачило.

Четверг у нас санитарный день. С утра помолившись, народ разошёлся на послушания. Скребут полы, трясут половики, чистят подсвечники. Я уехал на требы, в храме всем руководила староста Нина. Потом она мне рассказала:
– С самого утра, где ни появлюсь, везде навязчивый запах тлена. Кого ни спрошу, все говорят: ничего не чувствуем. Что ты будешь делать! Ближе к полудню появляется женщина. Я её помню. С полмесяца назад у неё муж умер, она с детьми заходила в храм, но отпевание они не заказывали. Вот и сегодня зашла. Увидела меня, обрадовалась: «Нина, я к вам. Мужа недавно хоронила, никакой была. На сыновей понадеялась, думала, те отца отпоют, а они и не подумали. И только двадцать дней спустя узнаю, что о нём никто не молится». Она заказала заочное отпевание и ушла. И запах ушёл вслед за ней.

Батюшка, это что же получается? Покойник знал, что именно сегодня его близкие придут в храм и закажут по нему отпевание? И потому с самого утра я ощущала его присутствие?

– Не знаю. Однажды отец Павел, мой духовник, рассказывал. В Троице-Сергиевой лавре он в своё время ещё застал монахов с дореволюционным стажем. Один из них когда-то подвизался в Варлаамо-Хутынском монастыре, что под Новгородом. Тот монах вспоминал, как в детстве они с другом пошли купаться на реку. Друг начал тонуть и стал звать на помощь. Он испугался и побежал за его мамой.
– Ванька, тётя Маша! Ванька!

Ванькина мама бежит ему навстречу, хватает за плечи, смотрит широко открытыми глазами и кричит:
– Что с моим сыном?!

Много лёт спустя, став монахом, поздно вечером он молился у себя в келье. В тот момент батюшка поминал усопших, и своего утонувшего дружочка Ваньку, и его маму Ольгу. Помянул, перекрестился. Вдруг дверь в его келью открывается и входит она, Ванькина мама. Он видел её очень отчётливо и узнал по глазам.

– Я не Ольга, я Мария.

Сказала и так же бесшумно удалилась назад в коридор. Поздний вечер, мужской монастырь, откуда там было взяться женщине?

Но самое яркое «посещение» случилось на Успение Пресвятой Богородицы. Во время литургии матушка, регентуя церковным хором, вдруг ощутила рядом с собой запах тлена. Его нельзя назвать трупным, он другой. Запах был настолько сильным, что сел на связки и мгновенно «отключил» её голос. Кстати, кроме матушки, этот запах в тот момент больше никто не почувствовал.

В сентябре начало холодать, и мы вернулись в зимний отапливаемый храм. С той поры странные «посещения» прекратились.

Я понимаю, что не смогу объяснить природу появления этих запахов. Скажу больше – никто этого не объяснит. Как наш временный мир соприкасается с миром вечности? Где они, рай и ад? Может, совсем рядом с нами, а может, нас разделяют целые пространства?

Почему тот батюшка из Варлаамо-Хутынского монастыря видел душу усопшей, это можно понять. Она молитв просила. Мы же ощущали какие-то отвратительные запахи. Зачем нам это?

Одно упование на будущую жизнь. Здесь у нас много вопросов. Мы смотрим на мир, словно сквозь тусклое стекло. Там увидим всё, как оно есть на самом деле, если, конечно, нам это будет позволено.

В конце шестидесятых в связи с какой-то круглой датой планировался выезд большой делегации на Афон от Русской православной церкви. В списках значилось несколько десятков человек во главе с патриархом, в том числе и наш знакомый игумен, что рассказывал о Метеорах.

– Оформление виз в Грецию и согласование на посещение горы Афон заняли довольно много времени. Наконец мы получаем долгожданное разрешение на выезд, пакуем чемоданы и вдруг узнаём о военном перевороте в Греции. К власти пришли чёрные полковники.

И вот кто-то из представителей новой администрации берёт список нашей делегации и волевым решением вычёркивает имена всех, кто значился вверху списка, оставляя всего четырёх человек – тех, кто был записан самыми последними. В числе этих счастливчиков оказался и я.

Понятно, что таким составом мы не могли представлять полноту церковную, но от возможности послужить на святом месте решили не отказываться. Так я впервые попал на Афон. Проехал множество мест, служил, прикладывался к удивительным святыням.

Ещё в Москве я получил благословение отслужить литургию в Андреевском скиту. Мы знали о положении дел и о его бедственном состоянии. Когда-то, в начале прошлого века, в нём проживало около пятисот монахов и послушников. К нашему приезду скит уже совершенно обезлюдел.

Подхожу к огромному собору, берусь за дверь, она поддаётся, и я прохожу внутрь. Иконы, подсвечники, всё на месте. Всё, кроме людей. Иду в алтарь. У меня с собой саквояж со всем необходимым.

Служу один, сам пою и совершаю каждение. Вдруг вижу – в алтарь заползает человек. Ползёт на коленях, опираясь на локти. Древний старик в ветхом подряснике приблизился к престолу.

– Христос воскресе, батюшка! Я почувствовал, что в храме идёт литургия, и пришёл помолиться.
– Воистину воскресе! Кто ты, отец?
– Смиренный монах Самсон. Последний насельник Андреевского скита. Батюшка, ты меня причастишь?

Так вдвоём мы с ним и молились.

После той памятной литургии прошло более сорока лет. Уже в наше время в светлые пасхальные дни старый митрополит вновь оказался на Афоне. Каждый год он возвращался туда снова и снова. На этот раз, оказавшись рядом с Андреевским скитом, попросил водителя остановиться и пешком направился к воротам. Сегодня святыня относится к Ватопедскому монастырю, здесь проживает несколько греческих монахов.

Владыка попросил насельников провести его по скиту. Он шёл и невольно сравнивал монастырь с тем, каким он ему запомнился тогда, в конце шестидесятых.
– А здесь, владыка, древняя костница.

Он прошёл внутрь и остановился возле стеллажей с черепами тех, кто подвизался здесь много-много лет назад.

– Чья это глава? – поинтересовался владыка и указал в сторону одиноко стоящего черепа цвета спелой пшеницы.
– Монах Самсон, владыка, последний из здешних русских насельников. Упокоился в году 1971-м.

Митрополит подошёл к главе и взял её в руки. В памяти всплыли подробности той единственной встречи и их совместной молитвы. Ещё он вспомнил дребезжащий старческий голос, произнесший обычное среди афонитов приветствие: Христос воскресе!

– Я знал его. Сорок лет назад здесь вдвоём мы с ним служили литургию и вместе причащались.

Потом поцеловал главу, тихо произнёс:
– Христос воскресе, брат Самсон!
– И знаете, – это уже когда он нам рассказывал о встрече с этим удивительным подвижником, – я ощутил лёгкий ветерок и минутное благоухание. Он узнал меня, и в этом благоухании я словно вновь услышал его голос: «Воистину воскресе!»

Священник
Александр ДЬЯЧЕНКО
Фото: Fotolia/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №10, март 2015 года

А это весёлый рассказ!

Я убью тебя, папочка
10.03.2015 22:52
Зачем же такому богатству пропадать?

Маша пришла в гости к папе, чтобы взвалить на себя заботу о его квартире на время отсутствия родителя. Первым делом нужно было освободить холодильник от пропадающих, по мнению отца, продуктов. Папа уезжал почти на месяц в деревню к бабушке и сейчас пытался переложить разную вкусноту в Машину сумку, чтобы она забрала всё это к себе домой.

– Не нужен мне сыр, – пыталась возражать Маша.
– Посмотри, какой кусочек – натуральный пармезан! Вот здесь отрежешь, и можно потереть в макароны, – папа постучал заплесневелым куском «Костромского» по столу.
– Я не ем макароны, сколько раз тебе говорить!
– Ну хорошо, съешь его с чаем.

Маша вздохнула и бросила сыр в сумку.

– Вот половина кабачка и две морковки.
– Папа, мне не нужна морковка, – Маша продолжала держать оборону, но силы были явно не равны. – И кабачок мне тоже не нужен.
– Как это кабачок не нужен? – искренне изумился отец. – Ты же ешь овощи? Это совсем свежий кабачок, мне его соседка два дня назад с дачи привезла.
– Ладно, давай сюда свой кабачок, – пошла на вынужденный компромисс Маша, и в её сумку улёгся вялый овощ, стыдливо прикрытый сверху морковками.
– И не капризничай! – пресёк все возможные попытки к отступлению отец. – Меня целых три недели не будет дома – зачем же такому богатству пропадать? Тоже мне, привереда! А вот если я предложил бы тебе икру, ты бы не сильно возражала.
– Ну, так предложи мне икру, – хмыкнула дочь.

Папа загрустил.

– Икру я съел, – признался он и внезапно малодушно сменил тему: – А вот пакет с кефиром!

У Маши чуть глаза не вылезли из орбит.
– Папа! Пакет же открытый! Зачем ты его ко мне в сумку сунул? Там же моя косметика и мобильник!
– Ничего страшного, высушишь. А зачем ты в продуктовой сумке таскаешь косметику?
– До сегодняшнего дня она не была продуктовой.

Расстроенная дочь принялась вынимать из сумки вещи. Большая часть кефира уже вылилась и безнадёжно испачкала содержимое. Маша отчаянно пыталась спасти то, на чём ещё не было видно кефирных разводов.

– Кости отдашь собаке, – невозмутимо продолжил папа.
– У меня же нет собаки!
– Во дворе возле помойки найдёшь Шарика. Только смотри, чтобы других собак рядом не было, они Шарика обижают. И половинку луковицы я тебе тоже кладу. Её хорошо бы обжарить, и можно потушить с мясом.
– Я убью тебя, папочка, – наконец выбросила белый флаг Маша.
– Правильно, дочь должна любить своего отца, – не слушал её папа. – Давай-ка сюда свои причиндалы, я сложу их в пакет, а сумку вымою. Потом её заберёшь. Продукты положим в другой пакет.
– Папа, а это что такое? – дочь достала из холодильника кулёчек с белёсыми, похожими на крупный рис, зёрнами.
– Это опарыши.
– Что? – у Маши ком застрял в горле.
– Личинки, из которых мухи вылупляются. Это для рыбалки. Они тебе нужны?

Мария вздрогнула, кулёчек выпал из рук и отлетел под стол.

– А зачем хватала тогда? – ворчал папа из-под стола, собирая рассыпавшихся по полу червяков. – Я их лучше соседу отдам.

Маша вымыла руки и стала осторожно выгребать из холодильника другие свёртки.

– А это что?
– Не знаю, – удивился папа. – Пахнет.
– Не пахнет, а воняет, – констатировала дочь. – У тебя не было в холодильнике рокфора?
– Кого? – не понял папа.
– Значит, не было, – резюмировала Маша, и свёрток с таинственным содержимым отправился в помойное ведро.

– Вот и бублик! – отец показал дочери хлебное колечко, слегка присыпанное маком, и почему-то засмущался. – Ты не думай, он не надкусанный. Это я отломил кусочек, когда бублик мягкий был. Положишь на сковородку, разогреешь, а потом с маслицем съешь вместе с кофе. Вку-у-усно! – тут папа закатил глаза и, как ему показалось, незаметно, сунул бублик в пакет.

Потом он так же «незаметно» засунул в пакет престарелую краюху, пяток позеленевших картофелин и попытался перелить в пивную бутылку старую заварку.

Наконец-то они расцеловались на прощание в коридоре. Маша подхватила пакет, дождалась, пока дверь закроется, и на цыпочках поднялась на пол-этажа выше. Открыла мусоропровод и, отвернувшись, чтобы не вдыхать зловонные испарения, быстро запихнула мешок в железную трубу. В мусороприёмнике загремело, пакет лопнул и с грохотом обрушился вниз.

Маша уже собралась спуститься, как вдруг в замке их двери повернулся ключ, и папа вышел на площадку.

– Хорошо, что ещё не ушла, – ты забыла взять продукты. А где твой пакет с косметикой?

Мы завели себе биоутилизатор

Здравствуйте, уважаемая редакция! Надеюсь, все уже избавились от новогодних ёлок? Если нет, то хочу поведать вам свою историю – как сходят с ума по-русски.

Всё началось под Новый год. Я, примерная жена, стала регулярно пилить мужа:
– Ёлка! Нам нужна ёлка!

По традиции у нас всегда на новогодние праздники стояла огромная ель под потолок. Доставка, установка и украшение обычно занимают просто ужас сколько времени, так как муж мой – натура творческая и ёлка у нас должна быть непременно самая красивая. Именно поэтому меня не устраивала установка дерева в канун праздника, 31 декабря.

И вот свершилось: муж загодя купил настоящую живую ёлочку. Мы установили лесную красавицу, украсили и стали ею любоваться: как же она радует сиянием огоньков!

Я периодически бегала вокруг неё с пылесосом и собирала иголки. И вдруг обнаружила нечто очень большое и пушистое – оно ползало около ёлки!

Боже, как же я верещала! Передо мной лежала большая зелёная гусеница! Взяв себя в руки, кое-как с помощью листика запихнула её в баночку от детского питания. Не поднялась у меня рука прибить это трепетное создание.

Придя с работы, муж очень удивился: откуда такое чудо в наших краях? Полезли в интернет и выяснили, что нашу гостью, скорее всего, зовут шерстолапкой еловой. То есть это редкое насекомое, которое вроде бы даже занесено в Красную книгу.

На следующее утро я нашла гусеницу в плачевном состоянии: она свернулась калачиком и не подавала признаков жизни. Я взяла немножко еловых веточек и положила в банку. Через час с удивлением обнаружила обглоданную веточку и довольно резвую гусеницу, с наслаждением доедавшую последнюю иголку.

Вечером за ужином, рассказывая о своих делах, невзначай обронила:
– Гусеницу покормила.

Муж спохватился, пересадил малышку в банку большего размера, подбросил ей еловых веточек. Праздники давно прошли, а мы стали наблюдать, как растёт наша питомица.

Гусеница перерабатывала иголки с ужасающей скоростью. Мы решили назвать её Биоутилизатором хвои, сокращённо – БУХ. Я попыталась взглянуть на себя со стороны и вскоре поняла, что по нам плакал дурдом.

Время от времени я предлагала сдать БУХа каким-нибудь энтомологам, а муж – в общество охраны редких видов фауны. Иногда мы гадали: как быстро нас загребут в Кащенко?

И вот однажды заметили, что наша любимая гусеница почему-то потеряла аппетит. Через пару дней она оплела себя паутинками и окуклилась. Мы замерли в ожидании чего-то удивительного, и оно не заставило себя долго ждать: вскоре из кокона вылупилась настоящая еловая бабочка!

Теперь муж приходил с работы и выгуливал БУХа, вытряхивая из банки, чтобы тот немного полетал. Отпустить бабочку в свободный полёт по квартире я отказалась, так как не очень люблю моль, тем более такую крупную. Вот так, оказывается, на исходе зимы можно вполне реально окунуться в лето. Очень интересно было наблюдать весь процесс, увидеть который в природе не всегда возможно.

Нужно ли говорить, что ёлка стояла у нас в квартире до последнего? Она зацвела, пустила зелёные побеги. А я жила как в лесу – только пришлось долго пилить мужа, чтобы, наконец, выкинул ёлку. Вот такое сумасшествие.

Из письма Ольги

Опубликовано в №12, март 2015 года

Спасибо, Ниночка, за подборку рассказов!
Читаю с удовольствием!
Нравятся
Жду новых

Ниночка!!!