Сообщения без ответов | Активные темы

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Начать новую тему  Ответить на тему 
 Страница 1 из 1 [ Сообщений: 6 ] 
АвторСообщение
Наталья Сухинина. Рассказы.
СообщениеДобавлено: 05 сен 2013, 17:53 
Не в сети
Аватара пользователя

Два кофе по-турецки


Н . Сухинина .



Моя соседка Марина, уезжая в Оптину пустынь, заявляет мне громко и назидательно:

- За моим присмотри пару дней. В холодильнике борщ, до моего приезда хватит.

Она не просит, нет. Я вообще не помню, не знаю ее просящего тона или извиняющихся интонаций. Она чеканит условия громко, членораздельно, и я на несколько минут принимаю эти условия как единственный способ реабилитироваться за невозможность поехать в Оптину. Потом я ропщу. С какой стати я должна оправдываться за свою занятость, с какой стати должна пасти соседского парня далеко не идеального поведения? Марина всегда жалуется на него: плаксив, колюч, вечно с претензиями. Но главное, что беспокоит Марину, — слышать ничего не хочет про храм, не постится, даже назло ей, матери, уплетает жареные, с мясом, пирожки, купленные у метро в самый разгар поста. Скандалы у них постоянно. Особенно громким, злым и некрасивым был недавний скандал из-за нищей, которую Марина привела в дом, пожить. На возражения сына она заявила:

- Запомни, добрые дела — в спасении души. Это семена, урожай от которых соберем мы в Царствии Небесном. Твой урожай скуден. Женщина поживет пока у нас. Это не обсуждается. Ты понял?

- Хорошо, путь живет, только без меня. Пока она здесь, ноги моей в квартире не будет, — и, хлопнув дверью, ушел.

Нищая осталась. Марина помыла ее, напоила чаем, постелила чистую постель. Ближе к ночи отправилась искать сына. Когда Марина после безуспешных поисков сына вернулась домой, нищая была уже навеселе. Она обнаружила в баре у Марины бутылку коллекционного кагора и опорожнила ее себе в удовольствие. Надо отдать должное соседке: она и после этого не вытолкала бедолажку за дверь, простила ей ее самоуправство. «Я сама виновата. Надо было спрятать кагор, а я про него забыла. Искушение…» — она глубоко вздохнула.

Я слушала Марину и переживала какое-то двойственное чувство Мне далеко до нее, я вряд ли привела бы домой грязную бомжиху, нянчилась с ней, простила ей кражу. А Марина — привела и нянчилась, и простила. Конечно, это поступок, на который способны немногие. Но что-то упорно царапало по сердцу, не давая ему возликовать от добродетелей ближнего. Сын. Они поменялись местами. Он ушел на место бомжихи, на улицу, в подворотню, а она взгромоздилась на его диван на чистые простыни, в его чашке заваривала Марина чай своей непредсказуемой гостье. С щербинкой добро? А может, это мое немощное сердце защищается от собственного несовершенства?

Нет мира в их доме. Но ведь помню — был. Маленький Кирилл светлокудрый мальчик, любимец семьи, радость мамы. Куда уходит любовь из любящих сердец? Почему остывают родственные чувства? Марина пережила смерть мужа. Молодая женщина долго выходила из потрясения. Маленький сын на руках, отчаяние в сердце. В беде и обрела она Господа, стала ходить в церковь, исповедоваться. Нашла работу по душе: редактировала тексты в одном православном издательстве. Новая, неизведанная доселе радость богообщения, церквные праздники, так украшающие жизнь. Марина оживала на глазах, сын подрастал, рана от потери близкого человека затягивалась. И вот сын уже почти взрослый.

Марина и Кирилл по очереди заходили ко мне облегчить душу. Марина частенько, Кирилл — один раз. Навеселе. Взвинчен и несчастен. Нахален и беспомощен.

- Неужели все верующие такие? Она же меня не слышит! Я ей говорю, что рубашек чистых не осталось, она мне — что сегодня среда и до котлет не дотрагиваться. Конечно, это пустяки, и котлеты, и рубашки, но я хочу жить по-человечески! А она то бомжиху приведет, то последние деньги в монастырь отвезет, а до получки сидит на хлебе и воде. Но пусть сидит, если ей нравится. А я не хочу…

Кирилл вдруг расплакался. Большой, нескладный, он размазывал слезы кулаком, а они лились ручьем по его несчастному лицу.

- У всех матери как матери, а у меня верующая…

Я испугалась его слов. А что если навсегда прорастет в нем неприязнь к верующему человеку и образчик материнской жизни окажется пагубным для его непрозревшего еще сердца. Мы называем себя православными поспешно, торопимся к горним высотам, а сами и на вершок не в состоянии приподняться от греховной, крепко держащей земной тверди.

Как сказать обо всем Марине, какими словами указать ей на ее явные духовные ошибки, не задев самолюбие, не обидев неосторожным словом? В чем вина Марины? В том, что молится за своего сына, в том, что бросается на помощь чужому человеку не раздумывая?

И вдруг (как всегда это бывает вдруг) — случайно взятая с полки книга, случайно открытая страница, случайно брошенный взгляд. Преподобный Симеон Новый Богослов: «Смотри не разори своего дома, желая построить дом ближнего». Вот в чем причина Марининого неблагополучия. Она торопится с постройкой чужого дома, она спасает заблудшие души знакомых, незнакомых, случайно встреченных. А свой дом неприбран, неухожен, безрадостен. И сыну в ее доме неуютно. Она уехала в Оптину и вернулась через два дня. А вчера до поздней ночи мы решали с Кириллом, как сообщить матери потрясающую новость: девочка, с которой Кирилл встречается, ждет от него ребенка. Но пока я раздумывала, Марина сообщила мне свою потрясающую новость:

- Хочу в монастырь уйти. Кирилл уже взрослый, не пропадет, поеду за благословением к старцу.

- Тебе надо думать о другом, ты скоро будешь бабушкой.

Марина испуганно смотрела на меня. А я, торопясь, боясь, что она перебьет и не дослушает, сказала ей все. Про ее доброту к бомжихам и равнодушие к сыну, про ее грязную квартиру с немытыми два года окнами, про желание спасти весь мир и неумение потерпеть собственного страдающего сына. Она не перебивала меня Потом молча встала и ушла. Я не видела ее неделю. Оказывается, она все-таки поехала к старцу, но вернулась какая-то побитая, притихшая. Ко мне не заглядывала. Но зато пришел Кирилл.

Чудеса: мать окна моет. Плачет, правда, носом хлюпает, но моет. А еще я у нее нашел книгу «Воспитание ребенка». В бабушки готовится. Спрятала среди своих духовных книг, а я нашел.

- А ты-то что искал?

- Помните, Вы говорили, что есть такой Симеон Новый Богослов, у него много мудрых мыслей. Хотел почитать…

На душе стало легко и радостно. Все с Божьей помощью образуется все устроит премудрый Создатель. И заблудшее сердце вразумит, и понятие добра скорректирует, и научит самому главному — любви жертвенной и прекрасной.

- Хочешь кофе, Кирилл? Я заварю тебе свой любимый, по-турецки.

Кирилл смотрит испуганно:

- А разве можно? Мать говорила, что кофе по-турецки православным пить нельзя. Турки же — мусульмане.

- Ты что-то перепутал, — я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. — Кофе здесь ни при чем…


 
Re: Наталья Сухинина . Рассказы.
СообщениеДобавлено: 08 сен 2013, 09:35 
Не в сети
Аватара пользователя

Серёжки из чистого золота

автор: Наталия Сухинина





Марии семь лет. Она ходит, вернее, бегает в первый класс. Почему бегает? Не знаю. Наверное, потому, что ходить ей просто не под силу. Ноги несут сами, худенькие, ловкие, проворные ножки, они едва задевают землю, по касательной, почти пунктиром, вперед, вперед... Мария черноглаза и остроглаза, буравчики-угольки с любопытством смотрят на Божий мир, радуясь ярким краскам земного бытия и печалясь от красок невыразительных. Мария живет в православной семье, у нее три старшие сестры и ни одной младшей. Домашние любят ее, но не балуют. Мария и сама понимает, баловство до добра не доведет и усвоила с пеленок, что довольствоваться надо малым. Она и довольствовалась, пока не наступил тот незабываемый день.
Бывают же такие дни. Все ладится, даже через лужи прыгает легко и грациозно, вот сейчас как разбегусь... И встала. Черные глазки-буравчики засветились восторгом. Навстречу Марии шла красавица. Ее пепельные волосы струились по плечам, походка легка и независима, в глазах великодушное снисхождение ко всем человеческим слабостям вместе взятым. А в ушах сережки! Умопомрачение, а не сережки: мерцающие, вздрагивающие на солнце огоньки. Марии даже почудилось, что они звенят. Как весенние капельки: звяк, звяк... Сердце девочки забилось под синей, на синтепоне, курточкой громче, чем это звяк, звяк... Померкло солнце.

- Я хочу сережки, - всхлипывала она вечером, уткнувшись в мамины колени, - маленькие, из чистого золота. Но вы мне их никогда не купите... - И заревела, горько размазывая слезы по несчастному лицу.

- Ты знаешь, это очень дорогая вещь и нам не под силу. А увидишь на ком-то норковое манто, тоже захочешь? - вразумляла мама. - Так не годится, мы люди православные, нам роскошество не на пользу. Вот вырастешь, выучишься, пойдешь на работу... - Сто лет пройдет. А я сейчас хочу! Ничего мне не покупайте, ни ботинки на зиму, ни свитер, но купите сережки...

В голосе мамы зазвучали стальные нотки:
- Прекрати капризы. Ишь моду взяла требовать.

Затосковала, запечалилась девочка-попрыгушка. И надо было ей встретиться с красавицей-искусительницей? И вот ведь что интересно: жестокий мамин приговор "никаких сережек ты не получишь" еще больше распалил ее сердечко. Ей хотелось говорить только про сережки. Она вставала перед зеркалом и представляла себя счастливую, улыбающуюся, с сережками в ушах. Дзинь - повернулась направо, дзинь - повернулась налево.

Решение пришло неожиданно. Она поняла, что ей никогда не разжалобить стойких в жестоком упорстве домашних. Надо идти другим путем. И путь был ею определен.

Воскресный день выдался серый, тяжелый, слякотный.
Бегом, не оглядываясь, к электричке. Ей в Сергиев Посад. В Лавру. К преподобному Сергию.

Огромная очередь в Троицкий собор к раке с мощами Преподобного. Встала в хвосте, маленькая, черноглазая девочка-тростиночка с самыми серьезными намерениями. Она будет просить Преподобного о сережках. Говорят, он великий молитвенник, всех слышит, всех утешает. А она православная, крещеная, мама водит ее в храм, причащает, она даже поститься пробует. Неужели она, православная христианка Мария, не имеет права попросить Преподобного о помощи?

Упала на колени пожилая женщина со слезами и отчаянием - помоги! Мария на минуту усомнилась в своем решении. У людей беда, они просят в беде помочь, а я - сережки... У Преподобного и времени не останется на меня, вон народу-то сколько, и все просят о серьезном. Но как только поднялась на ступеньку перед ракой, так и забыла обо всем. Кроме сережек. Подкосила детские коленочки чистая искренняя молитва. Глаза были сухи, но сердце трепетно.

На другой день поехала в Лавру опять. Прямо после школы, не заходя домой. Народу было меньше, и она быстро оказалась перед святой ракой. Опять просила упорно и настырно. Третий раз неудача. Марию в Лавре обнаружила подруга старшей сестры.

- Ты одна? А дома знают?
Ну, конечно же, доложила. А знаете, ваша Маша... Мария получила за самоволие сполна. Она упорно молчала, когда домашние допытывались, зачем она ездила в Лавру. Наконец, сердце дрогнуло и она крикнула:
- Да сережки я у Преподобного просила! Вы же мне не покупаете. Сережки!

Начались долгие педагогические беседы. Мама сказала, что у Преподобного надо просить усердия в учебе, он помогает тем, кто слаб в науках. А ты, Маша, разве тебе не о чем попросить его? Разве у тебя все в порядке с математикой, например?

И опять Мария загрустила. Мамина правда устыдила ее, разве до сережек преподобному Сергию, если со всей России едут к нему по поводу зачетов, экзаменов, контрольных?

И был вечер, тихий и теплый. Солнечный день успел согреть землю и она отдавала теперь накопленное ласковым сумеркам, вовремя подоспевшим на смену. Мама вошла в дом таинственная, молчаливая и красивая.
- Дай руку, - попросила негромко.
Маленькая уютная коробочка легла в Мариину ладошку. А в ней...
- Сережки... Мама, сережки! Ты купила? Дорогие? Но мне не надо ничего, ботинки на зиму...
- Нет, дочка, это не мой подарок. Это тебе преподобный Сергий подарил.

Ночью, когда потрясенная Мария, бережно запрятав под подушку заветный коробок, спала, притихшие домашние слушали историю...

Мама торопилась в сторону электрички, и ее догнала знакомая, жена священника матушка Наталья. Не виделись давно: как и что, как дом, как дети?

Ой, и не спрашивай. Дома у нас военная обстановка, Мария такое вытворяет. Увидела у кого-то сережки на улице и - хочу такие, и все. Золотые, не какие-нибудь. И уговаривали, и наказывали, ничего не помогает. Так она что придумала? Стала ездить в Лавру и молиться у раки преподобного Сергия, чтобы он ей сережки подарил!

Знакомая от изумления остановилась.
- Сережки? Преподобному молилась? Чудеса...
Как-то притихла знакомая, проводила маму до электрички, и когда та уже вошла в тамбур и хотела махнуть ей рукой, вдруг быстро сняла с себя сережки:
- Возьми! Это Машке.

Дверь закрылась, и растерявшаяся мама осталась стоять в тамбуре с сережками в руках. Корила себя всю дорогу за свой бестактный рассказ. Поехала на следующий день отдавать. А та не берет: это ей не от меня, от преподобного Сергия.

Муж Натальи - дьякон одного из подмосковных храмов. Прошло уже много времени, а его все никак не рукополагали в священники. А им бы уже на свой приход ехать, жизнь налаживать. И пошла Наталья просить о помощи преподобного Сергия. Тоже, как и Мария, выстояла большую очередь, тоже преклонила колени пред святой ракой. Помоги, угодниче Христов! И вдруг в молитвенном усердии пообещала:
- Я тебе сережки свои золотые пожертвую, помоги...

Вскоре мужа рукоположили. Стал он настоятелем огромного собора. Пришло время отдавать обещанное. Пришла в Лавру, ходит в растерянности: куда ей с этими сережками? На раке оставить нельзя, не положено, передать кому-то, но кому? Ходила, ходила, да так и не придумала, как отблагодарить преподобного Сергия золотыми своими сережками. Вышла из Лавры, тут и повстречалась с Марииной мамой.

Мария наша в Лавру ездит, чтобы Преподобный ей сережки подарил... Сняла с себя золотые капельки-огоньки. По благословению Преподобного. И нарушить то благословение Наталья не может.

Вот только уши у Марии не проколоты. И разрешить носить сережки в школу ее мама опасается. Оно и правда, рискованно. Пока раздумывали, как лучше поступить, позвонил иерей Максим, тот самый, чья матушка Наталья молилась Преподобному и пообещала пожертвовать дорогой подарок:

- Слушай, Мария, тут такое дело, - сказал серьезно. - Собор наш надо восстанавливать, работы непочатый край. Фрески требуют серьезной реставрации. Хочу тебя попросить помолиться, чтобы Господь дал нам силы для работы во славу Божию. И как только фрески восстановим, так сразу и благословляю тебя носить сережки. Согласна?

- Как благословите, отец Максим, - смиренно ответила раба Божия Мария.

Она очень хочет, чтобы это произошло поскорее. И каждый вечер встает на молитву перед иконой преподобного Сергия, кладет земные поклоны и просит, и надеется, и верит. А собор-то называется Троицкий. И в этом тоже рельефно просматривается чудный Промысл Божий. Преподобный Сергий, служитель Святой Троицы от рождения своего до блаженной кончины. Его молитвами живут и крепнут все монастыри и храмы России. И этот не оставит он без своего духовного окормления, тем более что есть особая молитвенница за этот храм, маленькая девочка с красивым именем Мария. Черноглазая Дюймовочка, которой очень будут к лицу сережки из самого чистого на свете золота.


 
Re: Наталья Сухинина . Рассказы.
СообщениеДобавлено: 08 сен 2013, 09:37 
Не в сети
Аватара пользователя

Чем глубже скорбь.


Н.Е. Сухинина



Так бывает — вы, я думаю, подтвердите. Какая-то случайная строка зацепится за взлохмаченную память и никуда не деться от навязчивой мысли: где слышал, откуда знаю? И будешь мучиться, пока не озарит ум яркий лучик спасительного— вспомнил! «Чем глубже скорбь...» Что это, незаконченная строка стихов или часть пословицы, основной смысл которой в той, завершающей половине? Не могу вспомнить, мучаюсь, но не могу...

Мне сказали про них подруги. Две молодые женщины — Елена Романовна Бутова и Людмила Владимировна Куканова. Обе мамы очаровательных детей. У Елены два мальчика и девочка, у Людмилы три мальчика. Ничего удивительного, дружат, потому что много общих забот, общих радостей и общих разговоров. Сытый голодного не разумеет так, как не разумеет нерожавшая женщина ту, которая дала жизнь ребёнку. Лена высокая, стройная, кроткая улыбка, стрижка, в которой угадываются природные, непослушные кудри, спокойный взгляд. У Людмилы широко распахнутые глаза, высокий лоб, смоляные волосы, вся она — порыв и стремительность. Лена же — сдержанность и тишина.

Людмила пришла выручать подругу. Леночка одна воспитывает троих деток, практически без всякой поддержки, моральной и материальной, бьётся как рыба об лёд, о хлебе насущном печётся ежечасно А никакого ропота на жизнь, напротив — благодарность за самую малость. Как умудряется? Решили встретиться и поговорить. Да услышала о нашем разговоре Людмила: — Можно, и я приду? Лена будет смущаться, многого может не рассказать. А я дополнять стану. Eе жизнь удивительная...

Помощница пришлась кстати. Вряд ли рассказала бы про себя Лена, что была она благополучной красавицей, известной ткачихой, активисткой комсомольской. Жизнь — пёстрым рушником под ноги — иди, дерзай, твори. Да замуж вышла. Для кого эта фраза— начало счастливой жизни, для кого — её конец. Брак оказался неудачным. Муж с первых дней её от себя оттолкнул, а она плакала, хотелось внимания и любви. Кому не хочется?

— Думала, ребёнок растопит его сердце. Но родила одного — умер. Другого — умер. Родился Женя...

Она узнала, доброжелатели оповестили: муж имеет судимость, серьёзную, страшную. Поплакала, да и запретила себе плакать: муж он ей, а значит, будет она с ним жить, сколько суждено. Но суждено было мало. Большими глотками, взахлёб испила она горькую чашу нелюбимой жены. Некоторым по маленькому глоточку на всю жизнь хватает.

Какой страшной была та ночь! Лена берётся рассказывать, но голос её дрожит, и Люда бросается на выручку: За одну ночь муж её совершил пять убийств. Пришли его забирать, а она поверить не могла, что всё это правда.

Ведь даже читать про такое страшно, а когда твой собственный муж...

Увезли. Орск небольшой город, жуткая весть разнеслась быстро. В камере предварительного заключения запоры надёжные, они укрыли убийцу от людского гнева. А Лену?!

— Она не могла выйти на улицу, её проклинали, плевали ей в лицо, чёрными пожеланиями награждали её маленького Женю.

— Господи, прости им! — вдруг перебивает подругу Лена.

Затравленная людской злобой, она впервые входит в храм и покупает шёлковый поясок «Живый в помощи». Первый опыт молитвы, первые спасительные слёзы перед иконой. Она заснула глубоко за полночь, только проснулась вдруг оттого, что кто-то склонился над её кроватью. Муж!

— Не бойся, я женщин не убиваю. Завтра суд, меня увезут, и мы никогда уже не увидимся.

Он сбежал, чтобы попрощаться с ней, попросить прощения. Утром его забрали. Высшая мера. Спустя время она получила серый конверт, весь утыканный штампами: «Приговор приведён в исполнение». Капризная птица семейного счастья не выбрала её. Елена Бутова примеривает платье вдовства. Оно пришлось ей впору, старомодного фасона платье тусклой расцветки. Её не спросили, нравится ли оно ей. Надела и стала жить. Женечка рос, её дорогой, уже успевший настрадаться Женечка. Теперь она всё чаще ходила в церковь и водила за ручку сына. А ночами её мучили кошмары, ей снились убитые мужем люди, особенно один. С ним было связано так много.

Лена не сполна вкусила материнскую любовь. Мама жила своей жизнью, воспитывала Лену бабушка, которую она до сих пор мамой и зовёт. Одно время мама сошлась с человеком, у которого был маленький сын. Лена — с детства в няньках.

Нянчила младшего брата, возила его в ясли, сама— дюймовочка, впрягалась в санки. И школу пропускала, когда братик болел, выхаживала. И вот появился ещё один «братик». Маленький мальчик сожителя её мамы. Она бросилась и этого мальчика обстирывать, кормить, водить гулять и читать ему книжки. Мальчик вырос. Ему исполнилось четырнадцать лет, когда рука озверевшего убийцы замахнулась на него топором. Он не смог увернуться от удара... Ленин муж убил её «братика». В каком детективном сериале посмеют так безжалостно закрутить сюжет? Она не смогла даже пойти на похороны: злобная толпа её бы растерзала.

Прошло время, и вновь очень захотелось семейного счастья. Нерастраченная женская нежность, громадьё планов — теперь-то всё уже будет хорошо... Она выходит замуж по любви, и переполненное высокими чувствами сердце сладко ноет от предстоящего материнства. Муж не хотел ребёнка. Понемногу вставали на ноги: «Давай подождём, надо то купить, надо другое». Убивать ребёнка, чтобы жить лучше?! Лена не могла понять, принять эту логику. Убивать ребёнка... Злодей, бывший муж, убил «братика» топором, зверски. А она? Она убьёт братика Жениного? Чем лучше его она, чем хуже её он? Павлик пробивался к Божьему свету упорно. Сквозь нелюбовь отца и страшный токсикоз мамы. Пробился. Сейчас ему девять.

А муж стал отлучаться из дома, привозить какие-то вещи, потом вещи исчезали, потом вдруг появлялись страшно большие деньги. Откуда? Зачем? Без ответа оставались вопросы. Потом деньги исчезали, и муж отбирал у неё последнее. Страшная жизнь, замешанная на криминале. Срывался на детей. Один раз выпрашивал у неё последнюю десятку. Она стыдила его, а он вдруг нашёл верный ход добычи дармовых денег:

— Если не дашь, скажу Жене, что я ему не отец. — Только не это! Только не это...

Мучительной жизнью обернулось её новое замужество. Птица счастья и на этот раз выбрала не её. Даже рождение Лизоньки, долгожданной девочки, не принесло покоя в их совместную жизнь. Побои, оскорбления. Только бы детей не трогал... На суде он плакал, разводиться не хотел. Боялся, что совсем пропадёт один? Жалел детей? Оценил вдруг Лену? Раскаялся? Но их развели и он вскоре исчез из её жизни, «не обременял вниманием» детей. Где он теперь, она не знает. Вернее, все эти годы не знала, а теперь знает. Вернее, чувствует...

— Его нет в живых. Я не могу молиться о нём, как о живом. Что-то мешает.

Нищета, безденежье. Она вкусила этих благ с лихвой, одна, с тремя маленькими детьми. Рано утром, когда дети ещё спят, она идёт к заводской проходной... продавать семечки. Спешащие на смену рабочие не отказывают себе в грошовом удовольствии купить один-два стаканчика. А ей — привар.

— Неужели можно заработать на продаже семечек? — спрашиваю у Лены.

Она опускает глаза, и Людмила, как всегда, её выручает:

— На батон хлеба заработать можно. А ещё Лена сшивает кусочки меха, одна шкурка - три рубля. Женя и Павлик ей уже помощники, а Лиза ещё нет, маленькая.

«Чем глубже скорбь... » Опять вспомнила я, и опять свербит мысль: а дальше как, как дальше? Вечером, когда смена заканчивается, Лена опять бежит с семечками к проходной. Вот и ещё одна буханка хлеба. Надо ли говорить, что жить так — мука. Буханка к буханке складывая свой капитал, можно разве что насушить мешок сухарей, да и то вряд ли. Сгрызутся эти сухарики в один присест молодыми зубками Жени, Павлика и Лизы. Но Лена не согласна со мной. Лена говорит:

— Нам много не надо... И Люда вторит ей:

— Нам много не надо. А что знаю я про Люду? Кроме того, что верная подруга, готовая вместо Лены рассказывать про её страшную жизнь, дабы лишний раз не травмировать её сердце.

— Люда, прошу, расскажите и про себя немного. У вас тоже трое детей. Я видела самого младшего, Славика.

— Вам понравился мой Славик?

— Очень. Красивый мальчик.

Люда смотрит на меня благодарно. И вдруг! Вдруг в тишине вечернего покоя слышу:

— Знаете, как родился Славик? Меня, меня... изнасиловали.

И теперь уже Лена бросается в омут спасать подругу:

— Говорят, что таких детей не любят, от них хотят избавиться. А Люда, она оставила ребёнка. Родные ругали её, проклинали, а она... сильная.

Сильная Люда незаметно смахнула слезу. Но слезу нельзя смахнуть незаметно. Алёша, Андрей, Славик. Её богатство, её капитал, сколоченный в боях за материнское счастье. Три сына.

— А девочку хотелось?

— Были и девочки...

Её муж вернулся с афганской войны. Рядом с ней он оттаял, а потом замкнулся, стал подозрительным, жестоким. Иногда говорил:

— Хочу крови, хочу бить, бить, убивать!

Она боялась его и — жалела его. А он, он жалости не ведал. Ей сказали: «Ждите двойню». А он не пустил её в больницу, родила дома. Двух махоньких, недоношенных девочек. Положила рядышком, отлежавшись, пошла в больницу.

— Он сжёг девочек в печке.

Эти слова произнесла Лена. И я помню, как зашлось у меня от боли сердце, и рука судорожно стала искать в сумке валидол. А ещё помню, как сама Люда посмотрела на меня виновато и с жалостью:

— Простите. Вам так тяжело об этом слушать. Тяжело слушать! А пережить это?! Какими такими неведомыми заслонами можно было оградить со всех сторон сердце, чтобы оно не разорвалось на кусочки от кошмара содеянного? У неё уже было к тому времени два сына — Алёша и Андрей. Она делает свой выбор. Выбирает детей, одиночество и нищету.

— Тоже продаёте семечки?

— Нет, — улыбается она. — Семечки — бизнес Лены, мой — стиральные порошки.

Они и познакомились на рынке. Две многодетные мамы, в одиночку поднимающие своих детей. Пока в одиночку, до знакомства. Людины дети, бывало, теряли сознание от голода. Утром, просыпаясь, она больше всего боялась войти на кухню. Там было пусто. А ночью, отвернувшись к стене, она молила Бога, чтобы помог ей накормить трёх маленьких мужичков с хорошим аппетитом. И, бывало, кто-то из знакомых приносил сумку картошки, банку квашеной капусты. Славик уже ходил в православный центр, и мне рассказала учительница из центра:

— Я решила посвятить урок сиротам. У наших-то у всех мамы. Скажите мне, говорю, кто из вас когда-нибудь ел манную кашу на воде и без сахара? Думаю, сейчас они скажут — никто, головами замотают, а я им и начну: «А вот сироты... » Вдруг поднимает руку Славик: «Я ел. Невкусно...»

Невкусная каша всё равно пошла на пользу. Славик растёт здоровым и сообразительным. Сейчас весна, и он с радостью ждёт, радуется, что теперь у всех будет много денег.

— Почему? — удивилась мама.

— А потому, — объясняет он непонятливой маме,— что зарплату-то заморозили, а весной снег растает и она разморозится.

Все ждут весну. Ленины дети, Людмилины. И сами они ждут, не дождутся деньков погожих.

Сад. Мы говорим о саде. — Я и не мечтала о саде. Был небольшой участочек, шесть соток, — рассказала Лена. — Вышла по весне копать — страшно. Но глаза боятся, а руки делают. Только шепчу: «Помоги, Господи». Всё вскопала. Идёт соседка. «Не знаешь, — спрашивает, — где насчёт плуга можно договориться». — «А зачем вам. У вас же два взрослых сына». — «Да тяжело им... »

Вскоре Лене предлагают купить участок побольше, рядом. Где взять денег? Всё устраивается чудесным образом. Уезжает знакомая в Германию, оставляет мебель: «Вещи продавай, отдашь когда-нибудь». Продала и купила участок побольше. А тот, кому достался тот ? Да, конечно же, Людмиле. И тоже чудом. Людмила числилась на предприятии, где полгода не платили зарплату. И она решает взять расчёт. Её рассчитывают и выплачивают ей сумму стоимости садового участка.

— У нас теперь нет времени никого осуждать. Разговоры только о рассаде, семенах, ящичках. А ещё о детях...

Да, дети — их главное сокровище. Да, они растут трудно, голодно, но зато радуются малому, зато не эгоисты, зато знают цену копейке, зато приучены к труду, зато живут с Господом в сердце и имеют навык к молитве. Жизнь ради детей. Именно ради детей терпят нужду, голод, ходят в поношенных линялых свитерочках, приказывают себе ничего не хотеть, ни на что не заглядываться. — Нам много не надо...

Ради детей вытерпели насмешки и проклятия, но совестью не поступились. Ради детей пашут на своих «наделах», радуются несказанно каждой ягодке, каждой закрытой впрок баночке. Жертвенная материнская любовь — талант. Я встретила сразу двух талантливых мам. Сидят и светятся счастьем:

— По мешку муки купили. Теперь продержимся.

Людмилиному Алёше 14 лет. Он в семье за старшего, и Ленину семью вниманием не оставляет.

— Ты скажи тёте Лене, — просит маму, — мы ей в этом году огород вскопаем. Ты скажи.

Они вместе носят воду на поливку, собирают жука с картошки, жгут сушняк. Их дружба замешена не на общих посиделках и пустых разговорах, а на общей заботе. Я намеренно не говорю — на общей беде. Потому что иметь троих детей для матери не беда, и женщины эти красивы именно особым светом материнской состоятельности, который к лицу каждой из нас, да только не каждая из нас торопилась к такому свету. Были дела поважнее, да посолиднее, чем рожать детей и воспитывать их по-христиански. Главный смысл жизни был подменен на второстепенный, пустячный, придуманный. Смотрю на Елену и Людмилу и любуюсь ими. Мудрые, красивые, стойкие. Когда я слышу фразу о том, что Руси нашей пора подниматься с колен, всегда хочу спросить: «А кто её на них поставил?» Она сильна такими вот Людмилами и Еленами, которые, приклонив смиренно колени перед Господом, не преклонили их перед жизненными испытаниями. Загадка русского характера: закалённое бедой сердце не черствеет, а утончается, не грубеет, не ожесточается, а полнится любовью. «Чем глубже скорбь... » Тем ближе Бог! Мучившая меня недосказанная фраза досказалась вдруг и освободила наконец меня от изнурительной работы мысли. «Чем глубже скорбь, тем ближе Бог». Именно скорбями пришли мои героини к апогею материнской любви, именно скорбями постигли любовь Божию. Всю ночь Женя простоял в храме на праздничной службе. — Мам, можно я сяду? — Можно. — А как лучше — стоять или сидеть? — Лучше не садиться. И он стоял.

Людмилин Андрей пришёл домой расстроенный:

— Сегодня один мальчик в школе спросил меня: «Твоя мама добрая?» — «Добрая».

А он взял и вытер об мою чистую рубашку масляные от пирожков руки.

— Прости ему, — сказала Людмила, — прости, а рубашку я отстираю.


В несытых домах моих героинь радостно и светло. Без телевизоров, без видиков, без компьютеров и про чих других обязательных «прибамбасов», живут люди так, как во все времена почиталось великим благом. Материнская любовь покроет с лихвой любые бытовые изъяны. Потому что насколько материнская любовь земна, настолько она и небесна. Сочетание двух этих ипостасей делает её несокрушимой.

Теперь в каждодневных молитвах я поминаю Людмилу и Елену со чадами и прошу у Господа милостей для них. И ещё прошу я у Господа: когда вырастут их дети и пойдут каждый своей дорогой, пусть никогда не ожесточатся их сердца и материнский подвиг не измельчает и не поблекнет в их сознании. Избранники ведь не только те, кто состоялся в этой жизни, но ещё и те, кого очень любила мать.


 
Re: Наталья Сухинина . Рассказы.
СообщениеДобавлено: 14 окт 2013, 11:45 
Не в сети
Аватара пользователя

Три красные розы в тонком хрустале

Давно уже, года три назад, не меньше, я увидела эту женщину впервые, выхватила взглядом из группы прихожан ближайшего к моему дому храма. Она выделялась среди них: высокая, с прямой спиной, в строгом чёрном платье. Напоминала то ли дрессировщицу, то ли оперную певицу. Женщина стояла, как натянутая струна, устремив взор к алтарю. Старушки поблизости тоже стали на неё посматривать.

Я не сразу заметила в руках у женщины большой пластиковый пакет в чёрно-золотую полоску. Пакет был, видимо, тяжёлый, и женщина поставила его у ног.

К концу службы она стала тихонько, стараясь не шуршать бумагой, вытаскивать из пакета какой-то предмет. Заметив мой взгляд, она попросила:

— Помогите, пожалуйста. Никак не справлюсь.

Она сказала это, будто извиняясь, сердечно, просто. Мы стали вместе разворачивать бумагу. В ней оказалась ваза. Да, да, большая, тонкого хрусталя ваза, вся какая-то воздушная, искрящаяся.

— Я хочу подарить её храму, — шепнула она. — Но не официально, а незаметно. Посоветуйте, как...

— Поставьте, и всё, куда вам хочется. Кому какое дело.

— Я тогда к этой иконе поставлю, «Споручница грешных». Я её давно искала, и мне подсказали, что есть она в этом храме.

— Жаль, цветов нет, — вздохнула я, — без цветов у иконы...

— Я принесу, я куплю. Хотела сразу, да тяжёлая сумка, неудобно. А вы, может, пока водички нальёте?

Конечно, я сходила за водой. Налила в вазу два больших ковшика. А тут и она вернулась с тремя прекрасными розами на высоких крепких ножках. Розы были красные. Женщина бережно поставила их в воду, чуть-чуть отступила, посмотрела, будто оценивая работу, и только потом подняла глаза к иконе, перекрестилась.

— Вот так, хорошо, — сказала тихо. Вышли из храма вместе.

— Вам в какую сторону? — спросила она.

— Недалеко, за рощу.

— Жаль, мне в другую.

— Я могу проводить вас. Как раз сегодня никуда не

спешу.

— Проводите. И, правда, грех домой торопиться, такой чудесный, такой несуетный вечер.

Несуетный вечер. Мне очень понравились её слова. Их мало, несуетных вечеров, в нашей жизни. Как правило, вечера оказываются без вины виноватыми в наших абы как прожитых днях. Мы накапливаем к вечеру безалаберность своих и чужих поступков, огрехи дня, усталость, раздражительность, неоплаченные ближними счета и превращаем вечера в судорожное латание дыр, в торопливую подготовку к марафону дня грядущего. Но бывают, бывают особые вечера. Они запоминаются, потому что их немного. Они как особой раскраски камушки в ожерелье. Куда-то уходит многозаботливость, остро обнажается смысл нашей маленькой жизни, которой мы живём взахлёб, торопим и подгоняем. Время величественно опускается над нами и дарит нам великодушно мудрость. Ненадолго, всего-то на один вечер, но как он хорош именно этим!

Тот вечер таким и был. Я не спешила, и душа мгновенно настроилась на редкую, высокую ноту, на мелодию чужой жизни. Обычно так: до себя бы. Сегодня: как интересны, как удивительны люди. Мне показалось, что и женщина переживала нечто подобное. Не торопилась и пила по глотку эту неспешность, радовалась каждому медленному шагу по притихшей к вечеру небольшой роще у старой церкви.

— Меня зовут Анфиса. Бабушка настояла, чтобы родители назвали меня именно так в память о её сестре, уехавшей из России в Аргентину. Всю жизнь рвалась обратно — не пускали, так и умерла на чужбине. — Анфиса — это ведь с греческого «цветущая». Бабушка будто знала, что Господь наградит вас красотой. Анфиса улыбнулась. Так улыбаются люди, привыкшие слышать в свой адрес похвалу. Жизнь её мужа, наверное, спокойной не назовёшь. Я сказала ей об этом, она вскинула на меня свои печальные глаза: — Я живу одна и никогда не была замужем... Удивительно. Она не производила впечатления одинокой женщины. Таинственной — да, но только не одинокой. Видимо, моё удивление не осталось незамеченным. Анфиса, она и отчество назвала — Сергеевна, ещё раз грустно улыбнулась.

— Сегодня у меня особый день. Единственный раз в году, когда я позволяю себе говорить о человеке, которого люблю. Вернее, думать о нём с утра до вечера: говорить-то особенно не с кем. А сегодня... Можно я вам про него расскажу?

— Расскажите. Я буду слушать и попробую понять. Анфиса Сергеевна долго молчала. Мы медленно брели по роще, думая о своём.

— Когда я была молодая, то переживала, что у меня нет детей. Теперь вот смотрю на современных мам и не перестаю ими восхищаться — сколько терпения, сил, здоровья надо, чтобы вырастить ребёнка. А ведь у многих не по одному. Как непросто, — Анфиса вздохнула. Она будто раздумывала, не решалась начать разговор о главном. И вдруг сказала тихо, почти буднично:

— А у меня тоже есть ребёнок. Его зовут Георг, он латыш, но говорит по-русски свободно. — И заторопилась, — он очень славный, глаза голубые, весёлый и очень умненький. Уже в пятом классе.

Она стала говорить быстро, будто села на любимого конька. Впрочем, каждая мать всегда с удовольствием рассказывает о своём ребёнке. Вот и Анфиса, наверное, родила поздно, да ещё без мужа, ведь сказала же, что замужем не была.

— Он не мой. Это сын человека, которого я люблю.

Теперь уже мы заговорили о главном.

Как-то раз — ей было тогда восемнадцать лет -родители, оба врачи, пригласили на семейное торжество коллег. Среди них был молодой хирург, только после института. Он увидел Анфису и уже через неделю просил её руки. Родители были не против, но сказали, что решать она должна сама, не маленькая. Анфисе Олег нравился: умён, начитан, хорошо воспитан и старше её на десять лет. Анфису закружила первая любовь. Но скоро Олег уехал на год в загранкомандировку — заработать денег для будущей семейной жизни, и Анфиса через неделю уже успокоилась. «Я не люблю его, я, оказывается, его не люблю...» Да, она ждала любви необыкновенной, знала, бывает так: без любимого человека задыхаются, жизнь скучна, если его нет рядом, а она — она ходила в бассейн, ездила на пикники с приятелями, а ещё сидела за учебниками, готовилась поступать в иняз.

Экзамены в институт Анфиса сдала блестяще. А когда Олег позвонил, поздравил, назвал «моя умница», сказал, что скучает, она решила: пора ему узнать правду.

— Я не буду твоей женой. Я не люблю тебя, Олег.

Кто не ждёт любви в юности? И она ждала. Ждала и прекрасно понимала, что не останется одна, много ещё «Олегов» предложат ей руку и сердце, и она выберет своего, единственного... На курсе Анфиса считалась самой красивой девушкой. Её расположения добивались многие, но она ещё со школы привыкла ловить восторженные взгляды молодых людей.

Со временем, пережив период свадеб своих подруг, она вступила в пору их разводов, так и не создав собственной семьи. Особенно горевали родители: их единственная дочь, красавица, умница и — одна. А нескладные, невзрачные и недалёкие её подруги -все при мужьях, катают коляски в скверах. Анфиса не страдала, понимала, что проблемы, как таковой, не существует, стоит ей только захотеть... Но вот — не хотела. Вернее, хотела. Любви. Той самой, необыкновенной, о которой мечтала девочкой в старших классах.

А годы, они бегут себе под горочку и бегут. И Анфисины бежали. Сначала умер отец, так и не дождавшись внуков, потом угасла не перенесшая утраты мама. Одиночество навалилось сразу. И тогда Анфиса решилась. Она уже работала в большом проектном институте переводчицей французского, много ездила. «У вас прекрасные внешние данные...» — любил повторять ей начальник и охотно отправлял в самые ответственные поездки. Она сопровождала иностранные делегации, переводила на деловых встречах, шеф несколько раз брал её с собой во Францию, но ни разу, надо отдать ему должное, не претендовал на близость — был стар и мудр, понимал, что роль карманной переводчицы не для Анфисы. Но зато остальные... Она хорошо изучила сценарий каждой своей командировки. Когда она переводила, то невольно наталкивалась на особый, «специфический», мужской взгляд. Было в нём откровенное рассматривание красивой женщины, приценивание к ней. Потом, как водится, незатейливый комплимент. Звонок в номер. Сейчас он пригласит её в театр, потом в ресторан поужинать.

— Не сочтите за дерзость, но сегодня премьера, мне оставили два билета.

— Простите, мой вечер занят...

— Но мог бы я надеяться...

Набор дежурных фраз. Анфисе было скучно слушать их, и она научилась вежливо отказывать. А тут не отказала. Человек этот уже несколько раз приезжал к ним в институт из Парижа. Был он русский, эмигрант в третьем поколении, предприимчив, богат. Он тоже начал с того, что пригласил её поужинать. Она надела своё чёрное бархатное платье, ниточку жемчуга. Подошла к зеркалу, на неё смотрело красивое лицо решившейся на всё женщины. Он довезёт меня до дома. Я приглашу его на чашечку кофе... Нет, не пригласишь. В глазах женщины, в которые она пытливо всматривалась, не читалось волнения. Приглашу!

Он вошёл в квартиру и уже в прихожей, помогая ей снять плащ, задержал руку на её плече. Она не отстранилась...

Утром она проводила его до двери, подставила щёку для поцелуя. Помахала с балкона... Всё. Больше он сюда не приходил. Она научилась ограждать себя от поклонников, оградила и на этот раз. Наверное, тот респектабельный мужчина был женат, она и не претендовала на него, просто хотела проверить себя, понять, смогла бы она отступиться от мечты о большом, настоящем чувстве. Оказалось — нет. А раз так, зачем стремиться к тому, к чему нет желания? Должна ли она кому-нибудь, спросит с неё кто-нибудь за то, что не захотела размениваться?

Мы бродили по одной и той же тропинке. Доходили до крайней берёзки и, не сговариваясь, поворачивали обратно. На другом её конце был небольшой прудик, за которым рвалась к небу маленькая церковная колокольня. Получалось — церковь была то впереди нас, то оставалась за спиной, так и ходили.

Она поехала отдыхать на Рижское взморье, знакомые дали адрес в Юрмале: можно поселиться недорого. Жила, наслаждалась покоем, дышала особенным балтийским воздухом, пила кофе в маленьком ресторанчике на берегу.

Он сел за столик напротив, седой человек с утомлённым бледным лицом в спортивном тёмно-синем костюме, белых кроссовках. Она вдруг почувствовала к нему жалость. Он жадно выпил стакан минеральной воды, откинулся на спинку стула, тяжело вздохнул.

— Вам плохо? — она участливо поднялась навстречу.

— Сердце прихватило, — сказал он глухим голосом.

— Я сейчас, у меня с собой валидол, — Анфиса открыла сумочку, щёлкнула замком косметички.

Мужчина послушно взял из её рук таблетку. Она вернулась за свой столик, а он сидел, отвернувшись к морю, молчал. Потом подошёл к стойке, купил коробку конфет:

— Это вам за моё спасение. Очень вам благодарен, отпустило. Можно мне присесть с вами?

Они стали говорить о капризной погоде, о том, что отдыхающих здесь стало совсем мало. Оказалось, Петер художник, всю жизнь прожил в Юрмале, у них с женой маленький сын, Георг. Поздний ребёнок — детей долго не было.

— У меня замечательная жена, она работает в библиотеке. Георга обожает, да и как его можно не обожать, — он полез в карман, открыл бумажник. -Посмотрите, это наше солнышко, — с маленькой фотокарточки смотрел озорной мальчик с пухлыми губами, очень похожий на отца.

— Папин сын.

— Правда? Вы в самом деле считаете, что он похож на меня? — Петер обрадовался, благодарно посмотрел на Анфису.

— А у меня нет детей, — вздохнула она.

— Не теряйте надежду, у жены тоже долго не было. Я её столько по врачам возил, помогло. В Москве есть профессор, хотите, дадим адрес, может, вам с мужем повезёт.

— У меня и мужа никакого нет...

Петер недоверчиво посмотрел на Анфису:

— Такая красивая и одна. Непорядок это... Анфиса засмеялась:

— Была красивая, а теперь женщина пожилого возраста, и детей заводить уже поздно.

— Никогда не поздно, — Петер строго на неё посмотрел. — Знаете, что, я вас со своей женой познакомлю. Она вам понравится, будете вместе на море ходить. А то, что вы одна...

Анфиса легко согласилась. Этот человек удивительно располагал к себе. Он совсем не претендовал на флирт с ней, был прост и искренен.

Они ещё посидели, выпили по чашечке кофе. А наутро прибежал Георг и сказал, что тётю Анфису родители вечером приглашают в гости. Это был чудный вечер. Анна, жена Петера, оказалась полненькой, весёлой хохотушкой. Приняла Анфису как родную. Подкладывала лакомые кусочки, меняла тарелки, тут же показывала альбом с фотокарточками, просила Георга спеть, а мужа поиграть на гитаре. В этой весёлой суматохе чувствовалось, что люди живут счастливо и очень бережно друг к другу относятся. Всё было обыкновенно и славно в этом новом для Анфисы семействе. Она совсем не смущалась, была весела, разговорчива, оставила свой московский телефон, адрес:

— Милости прошу, буду очень рада.

Совсем стемнело, когда Петер пошёл её провожать. Луна поднялась высоко над морем, лёгкий ветерок шелестел листьями деревьев, было прохладно. Они уже отошли недалеко, их догнала Анна.

— Анфиса, возьмите мой плащ. Берите, берите, а то ещё простудитесь. Петер потом заберёт.

Новая дружба крепла день ото дня. Теперь уже Анфиса пригласила их к себе в маленькую мансарду на втором этаже. Хозяева уехали к детям в Ригу, и Анфиса командовала «парадом»: накрывала на стол, пекла блинчики.

Анфисе очень нравилась Анна — своей открытостью, простотой. Немолодая уже женщина, а как девочка чистая, доверчиво смотрящая в завтрашний день. И, конечно, нравился Петер. Выглядел он человеком надёжным. Анфиса была уверена, что Анне с ним очень спокойно. Каменная стена, за которой не надо мельтешить и о чём-то волноваться. А ещё подумала: «Вот такого бы мужа она не оттолкнула, с таким бы жила счастливо». Мысль эта была лёгкой, необременительной. Сначала... Потом ей понравилось об этом думать и представлять Петера в роли мужа. Вскоре поняла: влюбилась. А чуть позже почувствовала другое: Петер тоже неравнодушен к ней. Она приняла это как должное, но тут и испугалась, и обрадовалась.

Что было потом? Что всегда бывает. Ловили взгляд друг друга незаметно от вечно щебетавшей Анны, ждали с нетерпением той самой радостной минуточки, когда Петер отправится провожать Анфису. Шли рядом, как по минному полю. Казалось, чуть оступятся, и будет взрыв. Он сметёт всё вокруг, он закружит их в своём вихре, и они полетят, пропадут под тяжёлыми обломками. Прощались наспех.

...Она вошла в прохладную морскую волну, позволила ей накрыть себя. Плыла медленно навстречу восходящему бледному солнечному диску. Был ранний час, пустынный пляж затих в утренней дрёме. Заплыла далеко, а когда повернула, увидела на пляже одиноко стоящую фигуру. Петер. Высокий, в спортивном костюме. Стоял, глядя в море, ждал её. Анфиса поняла, что силы покидают её. Вышла на берег на слабеющих ногах, попыталась удивлённо улыбнуться:

— Доброе утро! Что-нибудь случилось? Почему ты здесь в такую рань? Он молчал и, не отрываясь, смотрел на неё.

— Петер, что-нибудь случилось? Подошла, набросила халат на мокрое тело.

— Петер...

И — бросилась к нему в объятия. Она не могла, не хотела больше откладывать счастливую минуту... Он целовал её мокрые волосы и шептал прекрасные слова.

Они вернулись с пляжа, когда Анфисины хозяева ещё спали. Не смотря друг другу в глаза, остановились у калитки.

— Я на рынок. Анна просила купить овощей и сыр. Она забралась под одеяло, её бил озноб. И вместе с тем сердце радостно, мучительно и радостно, стучало в груди. Она любит этого самого лучшего на свете человека. Она готова с ним на всё. Она ещё успела бы нарожать ему детей, она была бы кроткой, ласковой, она одарила бы его такой немыслимой, такой великой любовью, о существовании которой он даже не подозревает. Вечером прибежал Георг.

— Мама с папой зовут ужинать. Рыбаки принесли свежей рыбы. Мама просила передать так: «Одна нога здесь, другая там».

Как она переступит порог их дома? Как сделает вид, что ничего не произошло? Переступила порог. И поздоровалась. И в глаза Анне посмотрела. А Анна воскликнула:

— Анфиса, ты бледная сегодня какая-то. Нездоровится? — и тут же громко, — Петер! Принеси-ка градусник, кажется мне, наша Анфиса перекупалась.

Петер вышел на веранду, протянул Анфисе градусник. Ток пробежал от её руки к его, или от его к её, где уж было разобраться. Но нашла в себе силы, отшутилась:

— Я здорова, Анна, не придумывай, не забивай Петеру голову пустяками.

Вечером он довел её до калитки, шепнул:

— Я приду к тебе, когда все заснут. Я тихо, хозяева не услышат, а Анне скажу, что пойду спать в сад.

Она промолчала, только едва заметно кивнула. У неё было часа три до встречи. Раскрыла окно, впустила в комнату дивный аромат ночных фиалок. Села, поджав ноги на кушетку, и... заплакала. Плакала долго, потоки слёз текли по щекам. Она не вытирала их, сидела, устремив взгляд в окно, к темнеющей в саду яблоневой ветке.

Сквозь сердечную сумятицу, трепет, страх, счастье, муку пробралась к сознанию жестокая в своей реальности мысль: сегодня она с ним... попрощается. Таких вечеров, каких могло быть много, не будет, будет только один, вернее, одна сегодняшняя ночь. От неё невозможно отказаться, но она единственная, последняя. Потому что иначе всё тайное скоро станет явным, нельзя укрыться от чужих глаз, от Анниных. И тогда всё — она никогда не сможет приехать сюда, видеть его, а значит, жить. А если он приедет к тебе в Москву? Там так легко, так хорошо можно затеряться. Лукавая мысль быстренько пришла на помощь — не торопись, не рви. Тебе же хорошо с ним, разве не заслужила ты за свою жизнь хоть кусочек счастья? Нет, сказала она себе, увести его от жены она не сможет. Анна любит его, Георг их счастье. Как посмеет она разрушить семью? Не посмеет. Ей никогда не простится это, и она не обретёт счастья на обломках чужого счастья. Петер просто увлёкся ею. Она красивая, она, как вирус в здоровом организме, отболит, отлихорадит. А потом Петер ужаснётся: зачем сделал несчастными дорогих ему людей? А встречаться тайком — эту муку не выдержит она. Сгорит от боли и унижения, не вынесет постыдную ношу. Она скажет ему сегодня обо всём.

Петер вошёл так бесшумно, что она вздрогнула. Он обнял её, почувствовал слёзы на щеках, стал утешать. Она расплакалась ещё горше, а он тихонько гладил её плечи, молчал. И вдруг слёзы враз просохли:

— Петер, уходи. Уходи к жене и никогда, слышишь, никогда не оставляй её даже ради самой красивой на свете женщины. Будь самым лучшим в мире мужем и самым лучшим в мире отцом, а я, я буду любить тебя именно за это. Я хотела бы быть рядом всегда, я ждала тебя всю жизнь, но дождалась поздно. Ничего нельзя изменить. Сохранить тебя я могу только так: глубоко в сердце спрятать все мысли о тебе, запретить вспоминать самое светлое в моей жизни утро на морском берегу. Прости, я не буду твоей любовницей, я разрушу себя этим. И знай ещё: я люблю тебя, и твоего сына, и твою жену, потому что они твоя родня, твоя плоть и кровь, твоё продолжение и твоя сущность, их не отделить от тебя. Давай спасаться от обрушившейся на нас страсти самым верным способом: отсечём себя друг от друга. И таким образом друг для друга сохранимся. Я буду приезжать, мы будем видеться, пить чай на веранде, радоваться, что растёт ваш сын, что Анна здорова и весела. Я смогу сделать так, этого мне будет довольно. Он не перебивал её. Смотрел в ночной сад.

— Я люблю тебя, — выдохнула Анфиса. — Я хотела бы быть матерью твоим сыновьям...

Он обнял её очень сильно, до боли. Ничего не сказал. Ушёл. Она слышала, как хрустнула задетая им в саду ветка, и шаги слышала. Шаги уходящего от неё любимого человека.

...Мы стояли лицом к церкви. Анфиса Сергеевна, всё время торопливо говорившая, замолчала.

— И всё? — спросила я. — На этом всё закончилось?

— С этого всё началось, — улыбнулась она. — Наверное, я изобрела какую-то новую форму любви. Разве можно всё время думать о запретном плоде? Я сделала его... незапретным. Я бываю в Юрмале каждый год, и лучших друзей, чем Анна с Петером, у меня нет. С Георгом — так просто распрекрасные отношения. Его даже отпускали в прошлом году ко мне на каникулы. Мы уж тут с ним зря времени не теряли. А Петер-Петер успокоился. Он любит Анну, я всегда это знала. Его тогда просто слегка «зашкалило». Если бы мы не остановились, быть беде...

Красивая женщина смотрела на меня и смущенно улыбалась. Женщина, которая могла только бровью повести и завоевать любого мужчину. А она всю жизнь ждала настоящего. Но, дождавшись, отсекла от себя ради того, чтобы это настоящее сохранить.

— Да, теперь я знаю, что есть любовь. Она пришла ко мне, она опалила мне сердце. Я пережила то, что многим неведомо, они не подозревают, что такое есть.

Любовь даётся как талант. Иногда как крест. Ей далась, как испытание, она выдержала его, не разменяла, не разменялась. Не каждая женщина способна на такой шаг. Она и любимого человека сберегла от постыдного размена. Сберегла жену его от боли, сына от унижения. Какая умница.

— Нет, когда я вернулась в Москву, воспоминание о той единственной встрече на пляже жгло стыдом.

Никто ничего не узнал, но совесть-то, от неё не утаишь. Вот и стала ходить в церковь, молиться перед «Споручницей грешных». В вашем храме такая чудная икона, захотелось в день рождения Петера сделать подарок — вазу. Вот и цветы поставила. Раз в году я могу себе позволить думать о нём, сколько хочу, а сегодня вот ещё и поговорить. Утомила вас, простите.

Она не утомила меня. Она преподала мне урок, открыв в бездонной человеческой душе новые удивительные грани. Разные есть любовные истории. А эту и любовной-то не назовёшь. В ней грех и чистота, восторг и раскаяние. В ней прекрасная жизнь, не измельчившаяся от угрызений совести. В ней мудрость. В заполош-ности жизненных коллизий так часто нам не хватает именно её. Взять — это наше право. Отдать — обязанность. Анфиса Сергеевна сделала обязанность правом, а право обязанностью. Она приняла любовь, как дар, и бережно понесла её по жизни, боясь потерять. Красивая женщина. Она стала ещё красивее. И здесь, стоя перед потемневшей уже в сумерках церковью в белом кружевном шарфике, с печальными глазами и смущённой улыбкой, она утверждала собой ту редкую красоту, которая высвечивается из самой душевной сути.

Мы расстались, а когда встретились вновь, я почувствовала некую настороженность. Так бывает, когда человек вдруг приоткроет по настроению своё сердце, а потом пожалеет об этом: не надо было, что это я разговорился.... Не стала досаждать. Мы по-прежнему встречаемся глазами и улыбаемся как старые знакомые, но идём после службы в разные стороны. Мне через рощу, ей в сторону пруда. Но в ту ночь я долго не могла уснуть, всё думала о великой и непостижимой силе, которая зовётся любовью, о глубоком смысле этого слова, который открывается немногим.

Наутро пошла в храм. Хотелось поменять воду в вазе. Большая, тонкого хрусталя, она стояла перед иконой «Споручница грешных». В ней три алые розы на высоких ножках. Розы уже слегка подвяли и чуть опустили головки. Они были трогательными, будто три любящих человека, склонившихся друг к другу. Где-то там, далеко, на Рижском взморье, живут три человека и не знают, как сильно любит их удивительная женщина Анфиса.

Я подлила в вазу водички. Может, розы ещё немного постоят.


 
Re: Наталья Сухинина . Рассказы.
СообщениеДобавлено: 26 янв 2014, 16:03 
Не в сети
Аватара пользователя

Татьянин день: о мученице Татиане

Автор: Наталия Сухинина

Если спросить вас, о чём вы мечтаете, вы, конечно, ответите: «О счастье». Хотя, скорее всего, ещё пока плохо понимаете, что это такое. Но взрослые часто произносят это слово. Особенно в праздники. «Желаем счастья в личной жизни; с Новым годом, с Новым счастьем; будьте счастливы…» Кажется нам (и большим и маленьким), что счастье — это какой-то сказочный, волшебный мир, сплошные «молочные реки и кисельные берега».

Один мальчик, которого я спросила, как он представляет себе счастливую жизнь, сказал, что станет счастлив сразу же, как у него появится собака. А другой человек, уже совсем взрослый, солидный, мечтает своими глазами, не по телевизору, увидеть египетские пирамиды. А внук моей соседки завидует девочке из его детсадовской группы, у которой мама продаёт мороженое. Его-то мама — медсестра в больнице, к большому огорчению сына.

Видите, сколько людей, столько мнений и желаний. Но появится у человека собака, счастьем станет новенький мопед, увидит он египетские пирамиды, затоскует о джунглях с обезьянами, а после пятой порции мороженого страсть как захочется солёненьких огурчиков.

Изображение


Скорее всего, по-своему о счастье мечтала и юная римлянка Татиана. Ей, совсем юной девушке, тоже хотелось многого. Хотя родители её были знатны, богаты, дом — полная чаша. Девушка росла в любви, в заботе. А главное — в полном согласии с родителями. Она очень боялась чем-то огорчить родителей и не позволяла себе этого никогда.

Отец её, знатный консул, был тайным христианином, и дочь воспитал в христианском благочестии. Очень рано поняла Татиана, как глубока и удивительна Божия любовь. Может быть, по-настоящему счастливы те, кто рано это понимает? Ей хотелось служить Богу, любить Бога всем сердцем — без остатка. Очень рано поняла юная римлянка, что уже никогда, ни за что она эту любовь не предаст.
В то время царствовал в Риме совсем юный отрок, шестнадцатилетний Александр: мягкий, доверчивый, воспитанный матерью-христианкой. Вернее, он был возведён на царский престол, а правили, как это часто бывает, его советники, наместники, консулы. Они-то и начали гонения на христиан. Зачем, почему, чем не угодили им христиане? Наверное, своей благочестивой жизнью. Ведь христиане жили честно, совесть их была чиста, они не обижали людей, напротив, первыми приходили им на помощь. А в окружении юного царя находились завистники, подхалимы, предатели. Для них счастье заключалось в наживе, в удовольствии власти, они видели, что христиане другие, они лучше их, и очень по этому поводу раздражались и гневались. Вот и старались сломить христиан, заставить их поклониться римским богам.

Могла ли Татиана, истинная христианка, пойти на такое? Она хорошо понимала, что поклониться римским богам — это значит предать Христа. Девушка твёрдо сказала: «Нет». И начался для неё отсчёт страшного времени мук, истязаний, пыток. Когда читаешь житие святой мученицы Татианы, холодеет сердце от ужаса. Возможно ли перенести такое, да ещё молоденькой слабой девушке? Но кто он, слабый человек? Здесь тоже всё не так просто. Можно быть слабым здоровьем, но иметь сильную волю и твёрдое сердце.

Именно такой оказалась мученица Татиана. Она не только сносила пытки, но ещё и благодарила за них Бога. Даже видавшие виды истязатели дрогнули. Слабая девушка, а такая… сильная. А они такие крепкие, большие, но при этом такие слабые! Мучители увидели, как мерзки дела их перед Богом, и ужаснулись своему страшному греху. Произошло чудо. Истязатели стали просить у юной, мужественной христианки прощения. И появились рядом со святой мученицей четыре Ангела. Самих истязателей было восемь человек. Всем сердцем уверовали они во Христа. Им отсекли головы.

А Татиану продолжали истязать. Ночь она провела в темнице, а наутро её повели в цирк. Цирком в Риме называлась ограждённая стеной круглая площадь. Рядом — клетки с дикими зверями. Звери нетерпеливо бьют хвостами, вот сейчас, совсем скоро их выпустят, и они растерзают долгожданную добычу. А посреди этой площади, этого цирка — стоит истерзанная пытками юная римлянка. Она осеняет себя крестным знамением и смело смотрит в сторону раскрытой настежь клетки, из которой, рыча, метнулся к ней голодный лев. Вот он уже рядом с Татианой… Но что это? Лев, голодный, свирепый, трётся спиной об её ноги, лижет ей руки словно котёнок.

Про особо жестокого человека говорят, что он хуже зверя. Вот и здесь, в римском цирке… Дикий зверь покорно лёг перед святой Божией угодницей, а люди, обезумевшие в своём умопомрачении, стали изобретать для неё новые пытки. А когда фантазия их истощилась, святая Татиана была усечена мечом.

Удивительный факт, о котором повествует нам житие святой мученицы Татианы. Прочитайте его внимательно, и вы узнаете, что вместе с ней был казнён её отец, знатный римлянин, тайный христианин. Сначала его лишили всех почётных званий, отняли имение. Рассчитывали, одумается, пожалеет нажитое добро, испугается позора. А он не испугался. Он не отрёкся от истинного Бога. Он смело склонил голову под острым мечом.

Житие не сообщает нам имени этого человека, его ведает Господь. Мы знаем лишь имя святой мученицы Татианы. Но давайте воздохнём и о его святой душе. Он воспитал достойную дочь, имя которой воссияло драгоценным камнем у Божиего святого престола. Настоящая Господня любовь. Снискав её, надо ли рассуждать о счастье?

Из книги «Все просто у святых»


 
Re: Наталья Сухинина. Рассказы.
СообщениеДобавлено: 03 сен 2015, 21:42 
Не в сети
Аватара пользователя

КОЛЮПАНОВСКИЕ ТАЙНЫ


Варенье с привкусом экзотических, диковинных плодов, цвета малахитового.

- Фейхоа?

- Нет.

- Киви?

- Не угадали.

- Сдаюсь.

- Крыжовник. Половинку апельсинчика добавила, для вкуса.

Чаёк с таким вареньем, да беседа сердечная - отра­да для сердца путешественника. Особенно для моего. Потому что я очень долго ждала этой встречи и раду­юсь - не нарадуюсь, что она состоялась. Для меня Та­мара Михайловна Норкина - это длинные узкие кон­верты, подписанные разборчивым и одновременно торопливым почерком. Тульская область, посёлок Заокский... Моя постоянная читательница, скорая на доброе слово. Уже два года переписываюсь с ней, а к встрече подтолкнуло... чудо. Еду в маршрутке, а сзади две женщины громко разговаривают. Одна рассказывает, другая охает: «Ну надо же, ну надо же...»

- А источник, говорят, от всех болезней лечит, там жила придворная дама, Екатерина II её очень ценила, а она ушла от царицы и стала монахиней, хотя сама и княжна была. Источник на том месте, от всех болез­ней лечит.
- Надо же...

Я затаила дыхание. Где он, тот источник? Пока раз­думывала - спросить, не спросить, женщины вышли. Раздосадованная, пришла в редакцию. А мне письмо от Тамары Михайловны Норкиной вручают. Чудны дела Твои, Господи! Читаю: «Была я недавно на свя­том источнике, это совсем недалеко от нас, рядом с древним городом Алексиным. Там жила подвижница и прозорливица, блаженная старица Евфросиния, Христа ради юродивая, княжна земская, фрейлина императрицы Екатерины И».

Скор Господь на помощь нам, грешным. Теперь-то уж знаю я адрес святого источника. Пишу Тамаре Ми­хайловне: «Приеду». И вот уже и чаёк с экзотическим вареньем пьём, обсуждаем предстоящую поездку. Завтра с утра в путь.

В храме Свято-Казанского женского монастыря в селе Колюпаново я впервые увидела её икону. Строгий лик, взгляд требовательный, даже жёсткий. В правой руке - крест, в левой - чётки.

Блаженная старица Евфросиния, я пришла к тебе после случайно услышанного разговора в общест­венном транспорте, после подоспевшего вовремя письма дорогой моей читательницы Тамары Михай­ловны. Пришла, наспех собравшись и, по сути, ниче­го не зная о тебе. Примешь ли ты меня, иссуетившуюся и грешную? Взгляд требовательный и даже жёсткий. Я не выдерживаю его.

Ох уж этот институт благородных девиц! Сколько блистательных особ вышло из твоих стен, сколько красавиц твоей «смольной ориентации» стало укра­шением царских дворцов, сколько лёгких ножек твоих выпускниц скользило по желанным паркетам и шелес­том вееров ненавязчиво, да требовательно торило се­бе путь к высотам царского расположения. Княжна Вяземская была одной из них. Закончив Смольный институт, стала фрейлиной при дворе императрицы Екатерины. Много раз скучающая императрица при­зывала к себе молоденькую фрейлину разгонять тоску и развлекать разговорами. А круг её знакомств! Князь Александр Львович Нарышкин, сам Суворов, князь Юрий Владимирович Долгорукий, князь Вяземский. К этой заманчивой жизни шли, эту заманчивую жизнь завоёвывали, к ней стремились, её жаждали. А княж­на Евдокия Вяземская - её оставляет.

История её ухода от блестящих паркетов удиви­тельна. Она бросает свои одежды на берегу большого и глубокого пруда в Царском Селе. Всё. Княжна, купа­ясь в пруду, утонула в нём. Её больше нет. Она вычерк­нута из жизни. Переодевшись в бедное рубище, она идёт странствовать и уже никто никогда не узнает в ней блистательную княжну Вяземскую. Она берёт на себя самый тяжёлый, по нашему разумению, нечело­веческий подвиг - юродства. Презреть всё, стать как бы безумной и этим принести в жертву Господу свой разум, свой интеллект - источник гордыни и тщесла­вия. Распять себя, сравнять с землёй, отдать на всеоб­щее поругание. Таких выпускниц Смольный не знал, да и Россия вообще не знала. Их очень немного. Юро­дивых Христа ради можно по пальцам пересчитать. Женщин в этом списке совсем мало, а уж фрейлин царских...
И пошла по Руси юродивая старица Евфросиния, до­ила коров на скотном дворе одного из Вологодских мо­настырей, в другом монастыре пекла просфоры. А ког­да уже непомерным физическим трудом окончательно распяла свою плоть и готова была к молитвенному под­вигу, пришла в Москву к митрополиту Платону, рас­крыла ему свою тайну. Просила об одном: скрыть её от преследований мира, благословить на дальнейший мо­литвенный подвиг юродства. Митрополит Платон от­сылает её с запиской в Серпуховской Девичий монас­тырь. Но не в самом монастыре поселилась блаженная, а за его оградой, в маленькой убогой хижине. Было у неё много кошек и собак. С собаками она и спала на голом полу, а если кто начинал её ругать - с собаками, на полу, как так можно, она отвечала коротко: «Я хуже собак». На полу стояло корыто. Старица стучала в ко­рыто палкой и все собаки и кошки сбегались к нему.

«Кушайте, кушайте, дорогие мои!» - ласково приго­варивала блаженная.

Одевалась Евфросиния во власяницу, носила же­лезные вериги, зимой ходила босиком. Голова её бы­ла стрижена, она обматывала её тряпкой, а сверху надевала шапочку. На шее носила железную цепь и большой медный крест. По ночам ходила вокруг мо­настыря и пела псалмы. Собирала разные травки в монастырском бору, давала их больным, пригова­ривая: «Пейте и будьте здоровы». Её знали все в Сер­пухове, любили, но были такие, что гнали. И она уступает гонителям, переселяется в деревню Колюпаново Алексинского уезда к Наталье Алексеевне Протопоповой, владелице деревни. Та души не чает в блаженной старице. Построила ей светлую горни­цу, внутри отштукатурила, деревьев вокруг насадила. Блаженная поместила в этих хоромах... корову. А са­ма облюбовала себе тесную, душную каморку. Моли­лась много, ела мало. Хотя Наталья Алексеевна рас­порядилась кормить её хорошо, всё отдавала своим «сожителям» - кошкам и собакам. Не они питались крохами с её стола, а она - тем, что оставалось от них.

Как не пыталась старица скрыться от людских глаз, а молва быстро нашла её и в Колюпаново. Своим сми­рением, умерщвлением плоти, постоянной молитвой старица достигла высокого духовного совершенства. Этим даром пользовалась щедро на благо людей. Ис­целяла, предсказывала, предупреждала... Много чудес на счету блаженной старицы Евфросинии. Шли к ней не только из Алексина и Серпухова, а отовсюду. Вери­ли её предсказаниям, надеялись на её исцеления. Она любила уходить за версту от Колюпаново, в уединён­ное красивое место близ Оки, молилась подальше от людских глаз. Здесь же выкопала колодец. Купалась в нём зимой и летом. Многие видели, как шла она зи­мой от источника с непокрытой головой, босая и ра­достная, приговаривая: «Берите воду из моего колод­ца и будете здоровы».

Умерла блаженная Евфросиния тихо и легко. Так, как умирают великие подвижники. Произошло это 3 июля 1855 года. Было ей сто двадцать лет. Во время погребения старицы произошло чудо, о котором гово­рили в окрестностях Алексина много, с трепетом и удивлением. И потомству передавали, чтобы не поросло забвением. Благодетельница старицы Наталья Алексе­евна Протопопова тяжко болела, уже много лет не ходила и её принесли на панихиду по усопшей Евфросинии в кресле. Вдруг во время Херувимской песни боль­ная закричала: «Вы ничего не видите! Мать Евфросиния встала из гроба и идёт исцелить меня». Больная, к изум­лению всех, встала с кресла, и пошла к гробу блаженной старицы. Склоняется над гробом, берёт руку покойной: «Благодарю тебя, мать святая, что меня исцелила», - и возвратилась на своё место в кресло.

Все стояли потрясённые.

Её могила нынче в самом храме Казанской Божией Матери. Слева от иконостаса под мраморным надгро­бием. Получилось так, что я сначала пришла в храм, а потом уже на источник. Помолилась блаженной Евфросиньюшке: «Благослови искупаться в твоём источни­ке, уж очень морозный сегодня день, страшновато».

Из трёх небольших труб рвётся из-под земли свя­тая вода. Крест над источником, припорошенная над­пись, такая сердечная, такая добрая, что кажется, будто голос блаженной старицы слышишь: «Берите воду из моего источника и будете здоровы». Набира­ем водички и, забыв про мороз, входим в небольшую купальню. Полотенце примёрзло к стене купальни.

Солнце ярко светит и серебрит снег. Господи, благо­слови! Благослови и ты, блаженная старица! На Руси всегда шли к блаженным и просили их помолиться. И мы просим: «Помолись за нас, святая старица, нам без твоих молитв, как и без воды твоей исцеляющей ледяной, не обойтись».

- Я в прошлый раз привезла водички домой да и вы­пила её всю быстро. И компоты стоят в холодильнике, и соков наделала, а вкуснее евфросиньюшкиной во­дички всё равно нет, - поделилась Тамара Михайлов­на Норкина.

Предсказала старица: после её смерти на месте по­гребения будет стоять обитель. Стоит. Свято-Казанс­кий женский монастырь. Пока небольшой, правда. Все­го три монахини и три послушницы подвизаются там. Службы совершаются по выходным и праздникам, ма­тушку, старшую монахиню, которая за настоятельни­цу, зовут... Евфросиния. Матушка Евфросиния верой и правдой служит блаженной старице Евфросинии и рас­сказала мне много удивительных современных историй исцелений по молитвам блаженной старицы.

- Приезжала женщина с пятилетним мальчиком. Когда? Да месяца два назад, не больше. Мальчик-то слепой. Приложился к могилке Евфросинии, мама приложилась, просили, очень просили. Потом на ис­точник я их повела. И - прозрел мальчик! Не отказала Евфросиния. А бесноватые люди, несчастные! И их не забывает святая старица.

Чудеса-то, они здесь, у гроба, постоянно соверша­ются.

Прозревший ребёнок, освободившаяся от одержи­мости женщина... сколько человек утешила и исцели­ла старица, напоив из источника и окатив святой во­дицей. Когда беседовали с матушкой Евфросинией в монастырском храме, подошёл к ней мальчик. В красной курточке, худенький. «Куда поставить свечку за папу? Папа у меня умер». Матушка подхва­тилась, подвела мальчика к могилке блаженной: «По­молись». Потом показала куда свечку поставить. У ис­точника я увидела знакомую красную курточку. Мальчик набирал воду в пластмассовые бутылки - од­ну, две, три...

- Не многовато тебе будет?

- А я с мамой, с сестрами, не один. Знакомимся. Оказывается, семейный детский дом.

У Нины Всеволодовны Першиковой пять своих детей и шесть приёмных. Десять лет уже их семейному дет­скому дому, что в деревне Сенево под Алексиным. Живут, как и все, нелегко, но не унывают, корова есть, поросята, куры. «А уж собаки да коты, это само собой, это для детей обязательно». Недавно умер муж - Виктор. Я вспоминаю, как молился у могилки Евфросиии в храме Петя за своего усопшего папу и становится на душе спокойно. Евфросиния ведь помо­гает страждущим и сейчас. Так разве не поможет большой русской семье, оставшейся без кормильца и без отцовского попечения?

- Мы сюда очень любим приезжать. Вот, водички набрали, в храм зашли, помолились. Хорошо здесь. Покой, благодать. Святое место.

А это что такое? Небольшого роста мужичок чир­кает спичкой, с удовольствием затягивается, это у свя­того-то источника.

- Нельзя здесь курить, - говорю, - источник свя­той, здесь с молитвой надо.

Смотрит непонимающе.

- Вы знаете про святую Евфросинию?

- Да вроде верующая была. Мне-то без разницы, я сюда за водой прихожу. Вода уж больно хороша. Я, как выходной, на санки канистру и к источнику. Кило­метра три до моего дома, не больше.

Да, многие местные жители приходят сюда просто за водой, не зная, что это за родник такой, не ведая ничего об удивительной жизни княжны Вяземской, блаженной Евфросинии. Но и их принимает старица и к ним обращает свои ласковые слова, написанные на плите перед колодцем: «Берите воду из моего колодца и будете здоровы».

А верующие читают здесь, у источника, акафисты, купаются с надеждой и верой, молчат. Тихо постоять у святого источника - это непременно. И попросить в молитве своей уединённой...

О многих чудесах не узнает матушка Евфросиния и не запишет их в свою книгу чудес. Потому что не расскажут о них люди. О них будут знать только двое: молящийся человек и блаженная старица. Гос­подь благословит их тайну, тайну колюпановского источника. Но зато вопиющие чудеса будут переда­ваться по цепочке по всей нашей святой Руси. Маль­чик прозрел, всего два месяца назад, бесноватая исцелилась. Матушка Евфросиния зовёт всех жела­ющих:

- Приезжайте. До Алексина доехать, а там и пеш­ком можно. А если машиной, то через Алексин к сов­хозу Авангард, а там указатель - святой источник.

Её жизнь была беззаботной, благополучной, блиста­тельной. Она променяла её на трудную, подвижничес­кую, не досягаемую для нас жизнь в юродстве Христа ради. Великий подвиг, который не вместить в сердце, не осознать умом. Но - не стало княжны Вяземской и ни­чего не изменилось в придворной жизни. Те же балы, те же интриги, те же блистательные карьеры и унизитель­ные падения. Но - появилась юродивая, жившая в душ­ной, вонючей хижине, спавшая на полу с собаками («я хуже собак»). А ещё, когда говорили, что у неё в хижи­не нестерпимая вонь, она улыбалась и говорила: «Это мне вместо духов, уж больно я духи любила».

Она оставила нам свою непостижимую жизнь, перед которой содрогается сердце и затихает, едва почувство­вав, едва осознав в себе её приоткрывшийся особый смысл. Она оставила свою могилку, к которой можно припасть, и просить, и молиться, и плакать, не таясь и не стыдясь слёз. Она оставила источник, на который зовёт и обещает исцеления. Богатая княжна Вяземская не смогла бы оставить нам такого богатого наследства.


 
 Страница 1 из 1 [ Сообщений: 6 ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Наши сайты:
SmertiNet.ruСайт SmertiNet.ruAhirat.ruСайт Ahirat.ru
© 2012-2023 Смерти нет!
При поддержке phpBB Group и русскоязычного сообщества phpBB

Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика
Time : 0.069s | 21 Queries | GZIP : On